Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 1, 2007
Михаил Георгиевич
Филиппов (р. 1963) — политолог, профессорГосударственного
университетаНью-Йорка (Бинхэмтон, США), один из авторовкниги: FilippovMikhail, OrdeshookPeter, Shvetsova Olga. Designing Federalism: A Theory of
Self-Sustainable Federal Institutions.
Михаил Филиппов
Игры интеграции: Белоруссия и Россия в поисках друг друга
Накануне пятнадцатой годовщины распада СССР вновь повысилось внимание к теме возможной реинтеграции бывшего советского пространства вокруг России. Аргументация в пользу такого решения базируется в основном на здравом смысле — «самоочевидности» того, что бывшие союзные республики выгадали бы от преодоления взаимного недоверия и разногласий, от углубленного сотрудничества в политике, экономике, культуре, от координации шагов на мировой арене. Российская пресса регулярно сообщает о том, что договоренности вот-вот будут достигнуты, но при этом на практике не меняется ничего. В итоге многим начинает казаться, что проблема заключается в лидерах, во взаимном недоверии и разногласиях между ними — в том, что политики почему-то никак не могут или не хотят между собой договориться.
Между тем нынешний результат, а точнее, отсутствие такового вполне предсказуемо как с теоретической точки зрения, так и исходя из опыта других неудавшихся федеративных союзов. Национальным лидерам постсоветских государств действительно объективно трудно достичь компромисса, обусловливающего формы интеграционного объединения. Исходя из стратегического конфликта интересов, наличествующего в любом, пусть даже абстрактно взятом, объединении стран (федерации или конфедерации), политики просто обязаны относиться друг к другу с недоверием. Ибо всякий рациональный политик должен подозревать остальных в желании переиграть соглашения в свою пользу при первой же возможности.
Россия слишком большая и непредсказуемая страна, чтобы руководители постсоветских стран могли заключать с ней договорные отношения и при этом верить, что российское руководство не попытается использовать эти договоренности для последующего давления на них. Более того, постсоветские лидеры рационально вынуждены исходить из того, что в будущем Россия воспользуется любыми уже существующими интеграционными структурами, чтобы добиться от них дальнейших уступок. Естественно, в такой ситуации даже эффективные формы интеграции будут блокироваться участниками, поскольку ведут к ослаблению их позиции перед лицом возможного давления со стороны России.
Особенно наглядно невозможность обеспечить взаимное доверие проявляется в строительстве российско-белорусского Союза. Возможно, Россия не самый идеальный партнер для Белоруссии, но самой России лучшего кандидата для реинтегрирования сегодня не найти. Причем в выгодах и преимуществах объединения не сомневаются даже те, кто готов ожесточенно спорить о конкретных формах кооперации. И общественное мнение, и политические элиты обеих стран поддерживают интеграцию — однако уже более десяти лет стороны не могут договориться о принципиальных «деталях».
Ниже мы оцениваем перспективы построения союзного государства России и Белоруссии, опираясь на теорию формирования федеральных союзов. К сожалению, анализ данного случая федеративного строительства приводит к весьма пессимистическому заключению: политическое руководство России и Белоруссии не в состоянии создать условия, при которых стороны могли бы гарантировать следование необходимым для реинтеграции «добросовестным обязательствам» (crediblecommitments). То есть они, конечно, могут подписаться под любыми обязательствами, но им крайне трудно убедить партнера в том, что в дальнейшем эти обязательства будут исполняться. Соответственно, при «нормальных» вариантах развития событий компромисс относительно формы федеративного (конфедеративного) союза двух государств абсолютно недостижим. Союз возможен в единственном случае: если руководство Белоруссии окажется вынужденным искать защиты у России, не задумываясь об условиях, — вследствие, например, чрезвычайного давления со стороны международного сообщества по югославскому сценарию. Но тогда уже речь будет идти вовсе не о компромиссе.
Благоприятные предпосылки для союза Белоруссии с Россией
Очевидно, что преимущества и издержки объединения двух стран зависят от конкретной формы союза между ними. В этом, собственно, и заключается основа для разногласий сторон. Из-за нехватки места мы не будем обсуждать баланс достоинств и недостатков возможных форм объединения, ограничившись указанием на уникальные предпосылки, которые в начале 1990-х годов максимально благоприятствовали любой форме вовлечения Белоруссии в союз с Россией.
Одной из особенностей Белоруссии на момент распада СССР была чрезвычайная слабость и раздробленность националистических движений. На состоявшихся в марте 1990 года выборах в Верховный Совет республиканский Народный фронт получил менее 10% мандатов — этот орган власти «продержался» полный срок, то есть до 1995 года. В марте 1991 года за сохранение Советского Союза в республике высказались 83,3% всех участвовавших в референдуме, тогда как в России — 71,3%. Ни коммунистам, ни пришедшим им на смену в 1991-1994 годах «прагматикам» (в основном тоже выходцам из номенклатуры) не пришлось «оседлывать» националистическую волну — в отличие от их партнеров в других бывших союзных республиках.
Уникально и то, что национализм и сегодня не используется руководством Белоруссии в политических целях. Столь же уникальны готовность «мириться» с отсутствием истории «независимой белорусской государственности» и равнодушие к «историческим» основам национального суверенитета. На официальном уровне не слышно разговоров о восстановлении когда-то утраченной независимости или обличений имперского и советского прошлого. Правда, слабость националистов и оппозиции в целом на белорусской политической арене заметно сказалась на ходе экономических реформ. Руководство других бывших республик, вынужденно отвечая на вызовы националистов, невольно вовлекалось в экономические преобразования, которые, как правило, обеспечивали экономическую независимость от России. Белорусское руководство осознало необходимость такой независимости только в последние год или два. В итоге сегодня экономическое благополучие Белоруссии сильнейшим образом зависит от условий торговли с восточным соседом[1].
Другой исключительно благоприятной предпосылкой для интегрирования Белоруссии в союз с Россией является максимально тесное взаимодействие белорусского языка с русским[2]. Белорусский язык — один из ближайших «родственников» русского. Литературная форма этого языка развилась только к началу ХХ века, в острой конкуренции с русским, польским и украинским и под их сильным влиянием. Так, согласно переписи 1931 года, в Западной Белоруссии чуть больше половины населения говорили на «польском диалекте белорусского», а остальные либо на «белорусском русском», или «белорусском украинском»[3]. Согласно последней советской переписи 1989 года, 80% жителей Белоруссии называли белорусский язык своим родным. Однако при этом социологи отмечали, что стандартный белорусский язык редко использовался в быту, сильно уступая по популярности русскому или речевым диалектам. Сегодня литературный белорусский используется шире, чем во времена СССР, однако по-прежнему сильно уступает русскому. Точные оценки затруднены, но, скорее всего, лишь десять процентов населения в настоящее время активно используют белорусский язык[4]. Косвенно эта оценка подтверждается сравнительной популярностью литературы на русском и белорусском языках: в 1999 году республиканские издательства выпустили 5116 книг на русском и только 647 на белорусском. При этом русские издания были коммерческими (в целом прибыльными), а белорусские публикации на 75% субсидировались правительством[5]. Практически все западные фильмы белорусские зрители смотрят на русском языке. Более того, фильмы, снимаемые на деньги государственного бюджета, включая лоббируемый Александром Лукашенко «исключительно белорусский» блокбастер «Анастасия Слуцкая», выпускаются в прокат сначала на русском языке и только потом дублируются на белорусский.
Почему же политическая интеграция невозможна?
Мы выделили наиболее благоприятные и во многом исключительные предпосылки реинтеграции Белоруссии и России: отсутствие национализма в белорусской политике, сильнейшая зависимость белорусской экономики от России, универсальная популярность русского языка. Тем не менее присутствие этих и других благоприятных факторов (от географии до особенностей формирования национальной элиты)[6] отнюдь не облегчало лидерам достижение компромисса, поскольку проблема взаимного недоверия к договоренностям и невозможности взять на себя «добросовестные обязательства» возникает независимо от ожидаемого уровня экономической эффективности союза или его привлекательности для населения.
Для начала стоит заметить, что мировая практика не знает успешных федеральных объединений, состоящих из двух участников (федераций, конфедераций, сообществ). Попытки создать новое государство из двух субъектов всегда приводили к быстрому распаду или трансформации в унитарное государство[7]. Среди примеров быстрого распада — попытки построить союзы Перу и Боливии (1836-1839), Ирака и Иордании (1959), Египта и Сирии (1958-1961), Ливии и Туниса (1972), Мали и Сенегала (1959-1960), Сенегала и Гамбии (1982-1989), Малайзии и Сингапура (1963-1965), Чехии и Словакии (1990-1992), Сербии и Черногории (1992-2006)[8]. Среди примеров скорой унификации — федерация Французского и Британского Камеруна (1961-1972), федерация Эфиопии и Эритреи (1952-1962), объединение Танганьики и Занзибара в Танзанию в 1964[9].
Исследователи федерализма считают образования, состоящие из двух субъектов, принципиально неустойчивыми. Дело в том, что при двух субъектах асимметрия проявляется в наибольшей мере, а сильнейший неизменно пытается доминировать, что в отсутствие противостоящих коалиций означает подавление второго субъекта. Как только слабая сторона осознает, что в будущем давление будет лишь усиливаться, «развод» оказывается предрешенным. Или же, альтернативно, если сильная сторона поглощает слабую, федеральный союз превращается в унитарное государство.
При большем количестве участников федерального союза постоянное доминирование сильнейшего становится менее вероятным, но только в тех случаях, где начинает работать коалиционная динамика[10]. Тем не менее, если один из субъектов претендует на роль гегемона, способного подавлять все остальные в совокупности, то ситуация оказывается безнадежной — как в СССР под занавес правления Михаила Горбачева или в современном Ираке. Теоретически можно было бы раздробить самый большой субъект, хотя практически такое возможно редко. Впрочем, практика федерализма знает и успешные случаи, когда принудительное «дробление» крупных субъектов позволяло сохранить федерацию — тут интересны примеры Нигерии, Индии и, с оговорками, послевоенной Германии. Возможно, именно здесь таился шанс и на спасение Советского Союза: путем дробления России на несколько частей, с приданием каждой республиканского статуса и обеспечением реальной автономии от Москвы.
Вопрос о предотвращении гегемонии одного из участников политического союза занимает центральное место в теориях объединения независимых государств. Соглашаясь создать федеральный союз, независимые государства не только отказываются от суверенитета и делегируют полномочия союзному государству, но и принимают на себя риск, связанный с возможной негативной динамикой во взаимоотношениях субъектов.
Россия и Белоруссия в свете теории создания политических союзов
Анализируя опыт реинтеграции России и Белоруссии, полезно обратиться к теории создания федеральных союзов, предложенной Вильямом Райкером еще в 1964 году. Его построения основываются на трех предпосылках[11]:
— В расчет принимаются только потенциально взаимовыгодные союзы.
— Решение о создании союза и отказе от суверенитета (полном или частичном) принимается политическими руководителями исходно суверенных государств. Эти руководители располагают средствами заблокировать создание союза и могут манипулировать общественным мнением своих стран, мобилизуя его либо «за», либо «против» интеграции. Возможности для манипуляции зависят от типа политической системы.
— Политические руководители суверенных государств добровольно соглашаются отказаться от части собственных властных полномочий, только если объединение существенно увеличивает их шансы удержаться у власти.
При всей кажущейся простоте вторая и третья предпосылки содержат весьма содержательные и даже провокационные утверждения. По существу, в них подчеркивается, что даже в демократических государствах политики не отказываются добровольно от властных полномочий, а объединение происходит только тогда, когда оно более выгодно для политиков, чем раздельное существование их стран. Политические расчеты важнее абстрактных идей об общественном благе, интересах страны или народа. Если объединение противоречит интересам ключевых политических игроков, если они не видят в нем стимулов для себя лично, подвластные им государства «не сдадут» своего суверенитета, какие бы потенциальные приобретения объединение ни сулило их народам.
Таким образом, для успеха интеграции необходим политический механизм, обеспечивающий заинтересованность в ней со стороны действующих политических элит. Политики соглашаются поступиться частью своей власти лишь «в обмен» на увеличивающиеся шансы подольше сохранить те властные полномочия, которые у них остаются, — то есть когда вступление в союз помогает им удержаться у руля.
Область политики, политической мотивации и стимулов тех, кто принимает институциональные решения, зачастую игнорируется при обсуждении перспектив интеграции. Аналитики порой подразумевают, что экономические и другие преимущества интеграции как бы сами собой подталкивают политических деятелей к тому, чтобы ее поддерживать. Однако эта связь не автоматическая, даже в демократиях. К примеру, определенные группы могут обрекаться на краткосрочные или постоянные издержки, даже когда интеграция выгодна для экономики в целом. Если эти группы являются ключевыми на выборах, логика политической конкуренции может заблокировать интеграцию. Или же взаимовыгодный союз может оказаться невозможным в тех случаях, когда его построение требует некоторого времени, а временной горизонт демократически избранных политиков ограничен избирательным циклом. Поэтому в стабильных демократиях важную роль в стимулировании интеграции играют не отдельные деятели, но политические партии — их временной горизонт более обширен.
Рациональные негативные ожидания политиков по поводу их будущего статуса в объединяющемся государстве и есть основной камень преткновения на пути политической интеграции. Райкер подчеркивает фундаментально динамический характер федеративных политических институтов; баланс сил между участниками союза постоянно меняется, сильнейшие добиваются пересмотра договоренностей в свою пользу, возникает неустранимая неопределенность по поводу того, какими станут правила игры в будущем. Баланс сил нестабилен, во-первых, из-за подвижности формируемых субъектами коалиций друг против друга, а во-вторых, из-за того, что любой сегодняшний компромисс усиливает будущую переговорную позицию какой-то из сторон. Изменившийся баланс сил ведет к пересмотру первоначальных соглашений и создает условия для дальнейшего усиления сильных и еще большего ослабления слабых.
Проблема усугубляется тем, утверждает Райкер, что эффективны и жизнеспособны только федеральные союзы с сильным центром. Выполнение участниками союзных обязательств возможно лишь при наличии действенных механизмов контроля над исполнением договоренностей и принуждения «неплательщиков», пытающихся переложить издержки сотрудничества на партнеров. Агентом контроля и принуждения во взаимоотношениях федеральных субъектов выступает центр. Чтобы преуспеть в этих функциях, федеральный центр должен быть могущественнее всех тех, кого он призван контролировать, — то есть сильнее субъектов-учредителей федерального союза. Таким образом, чтобы создать жизнеспособный союз, участники должны не просто пожертвовать суверенитетом, но и согласиться поставить над собой превосходящее их по силе союзное правительство.
Тезис о том, что эффективный союз нуждается в наличии федерального центра, легко подтверждается практикой, отвечает здравому смыслу и обычно не вызывает возражений у неспециалистов. Однако Райкер привлек внимание исследователей к его неприятному логическому следствию: субъекты не в состоянии препятствовать сильному центру и далее неуклонно наращивать свое относительное превосходство путем пошагового изменения правил игры в свою пользу. Отсюда парадокс: создание союза не имеет особого смысла без сильного центра, но усиление центра чревато потерей контроля над ним и полной утратой субъектами своей автономии. Заключив договор и возложив на сильный центр работу по обеспечению его исполнения, стороны имеют все основания ожидать, что федеральный центр (и стоящая за ним коалиция субъектов) тут же примется на практике пересматривать его статьи в свою пользу.
В частности, любой «обновленный» союз, предусматриваемый на месте распадающегося СССР, потребовал бы формирования сильного центра, в котором неизбежно доминировало бы российское руководство во главе с Борисом Ельциным. Естественно, такой сильный центр использовался бы Россией для постепенного восстановления полного контроля над республиками. Поэтому в 1990-1991 годах республики могли согласиться только на слабый центр — на тот или иной аналог Содружества Независимых Государств. Тем самым бывшие республики гарантировали бы свой суверенитет, но при этом ценой такой гарантии была бы неизбежная неэффективность Содружества.
Казалось бы, гарантом нерушимости договорных норм мог бы стать эффективный конституционный суд, но, как подчеркивает Райкер, он, по существу, есть институт укрепления федерального центра. Суд может эффективно предотвращать нарушения конституции субъектами федерации или разрешать противоречия между ними, но едва ли в силах защитить субъекты от экспансии центра. История американского федерализма свидетельствует, что в критических для федерации ситуациях Верховный суд или самоустраняется, или встает на сторону федерального правительства. Более того, создавая федеративный союз, вообще нельзя гарантировать, что будущие общесоюзные политические институты смогут по-настоящему эффективно защищать субъекты (их политиков) от экспансии федерального центра. Райкер делает пессимистический вывод: такие гарантии невозможны, они возникают лишь после создания сильного федерального центра. Но без изначальных гарантий того, что сильный центр не станет укрепляться за счет субъектов, рациональные политики никогда добровольно не пойдут на формирование подобной инстанции. А без гарантий создается лишь слабый и, скорее всего, неэффективный центр. Это значит, сильный центр может возникнуть только в ситуации ограниченной добровольности: например, когда участникам угрожает внешняя агрессия. В такой ситуации из двух зол политики выберут меньшее.
Интересно, что в ХХ веке уже не было ни одного успешного случая создания прежде независимыми государствами федеральных союзов с сильным центром[12]. А многочисленные попытки создания союзов на основе слабого центра неизменно заканчивались хаосом и последующим отказом от планов интеграции. Сегодня, правда, исключением может стать Европейский союз, где демократические государства уже на протяжении пятидесяти лет шаг за шагом пытаются институционально оформить взаимовыгодные отношения.
Из вышесказанного можно сделать вывод, что у белорусско-российской интеграции есть только одна перспектива — полное поглощение Белоруссии Россией. Разумеется, такая перспектива не может быть привлекательной для белорусского руководства, за исключением случая угрозы военного вторжения со стороны третьей силы. Интересно, что, начиная с 1994 года, белорусская сторона пыталась предложить хотя и утопическую, но, по Райкеру, довольно рациональную идею. Лукашенко нужен был сильный центр, в котором белорусское руководство обладало бы правом формального вето и неформального влияния на ключевые решения — через контроль над ключевыми постами. Другими словами, единственным приемлемым для белорусского президента вариантом выступало сильное союзное государство, неподконтрольное России, стоящее над Россией и российским руководством. Россию эта идея устроить явно не могла, что, однако, не мешало Лукашенко настаивать на ней все эти годы. В свою очередь, позиция Москвы исходит из концепции «слабого центра» — либо создание «слабых» союзных институтов, полностью зависящих от Москвы, либо прямое вхождение Белоруссии в Россию.
Популизм как мотор «интеграции»
Если и теория, и практика формирования федераций свидетельствуют о невозможности союза между Белоруссией и Россией, то о чем же нам твердят руководители двух стран на протяжении уже более двенадцати лет? Неужели они не понимают тщетности своих усилий? Чтобы разобраться, в чем тут дело, надо обратить внимание на некоторые особенности российско-белорусской «интеграции». Во-первых, политики обеих стран не устают призывать к полномасштабной и быстрой интеграции, например к скорому переходу на единую валюту, хотя даже в Европейском союзе, несмотря на его полувековую историю, ряд членов до сих пор не готовы к подобному шагу. Во-вторых, особенностью истории российско-белорусской интеграции является та легкость, с которой достигаются договоренности по общим вопросам — например, о подготовке очередного интеграционного договора или проведении референдума, — а что будет в договоре, какие вопросы вынесут на референдум — остается неопределенным[13].В конкретных же вопросах идти на уступки никто не готов. Так, с легкостью создавался стандартный набор бюрократических структур, но функции органов Союза не имели привязки к отдельным положениям заключаемых договоров — в отличие, например, от процессов консолидации Европейского союза[14]. В-третьих, обе стороны упорно выдвигают «максимальные» требования, не желая искать компромиссы или идти на уступки. Никто пока не озвучил ни одного варианта союза, в принципе приемлемого и для Белоруссии, и для России. Подход «или все, или ничего» приводит к периодическим публичным кризисам и взаимным ультиматумам. В-четвертых, политики с обеих сторон периодически вмешиваются в экономику, ограничивая развитие экономической интеграции даже в тех областях, где экономические агенты находят сотрудничество взаимовыгодным.
Итак, с одной стороны, политики обеих стран регулярно призывают к быстрой реинтеграции, а с другой стороны — блокируют любые реальные шаги в этом направлении, причем не только в политической, но даже и в экономической области. Однако ввиду того, что значительное большинство населения России и Белоруссии в принципе поддерживает идею союза, использование восстановления союза является закономерным политическим маневром. Причем, судя по всему, именно популистской риторикой все и ограничится.
Белорусская сторона начала эксплуатировать идею реинтеграции первой. После распада СССР и последующего развала белорусской экономики обещание восстановить кооперацию с Россией стало самоочевидной стратегией белорусских популистов. Еще в 1993 году, готовясь к президентским выборам, премьер-министр Вячеслав Кебич начал «раскручивать» идею союзного государства. В частности, он обещал немедленно объединить валюты двух стран; этому должен был служить наспех составленный в апреле 1994 года «Договор об объединении денежной системы»[15].Но Александр Лукашенко, тогда еще малоизвестный деятель, переиграл Кебича в искусстве раздавать популистские обещания, выйдя на выборы под еще более оптимистическими лозунгами — «За восстановление союза с братским российским народом» и «Против коррупции». Одним из поворотных моментов кампании стала страстная речь Лукашенко в российской Государственной Думе в мае 1994 года:
«Предлагаю трем парламентам, я имею в виду и братский украинский, немедленно создать депутатские группы для проведения переговоров о выработке механизма объединения братских республик. […] Ушло время разрушения, пришло время созидания. Собраться нужно обязательно и сделать это в Беловежской пуще, в Вискулях. Это будет символично. […] Разумеется, это будет не воссоздание Советского Союза, не превращение Беларуси и Украины в какие-то губернии, а ответственный и судьбоносный шаг на пути восстановления нормальной жизни»[16].
Войдя в противостояние с Верховным Советом в конце 1994 года, Лукашенко запросил через референдум право распускать парламент. Не случайно одновременно на голосование, состоявшееся 14 мая 1995 года, он вынес и вопросы об экономической интеграции с Россией, о возврате к русскому языку как второму официальному и о восстановлении советской символики. Более 80% участников голосования поддержали «политику президента, нацеленную на экономическую интеграцию с Россией», и идею использования русского как второго официального языка республики; Лукашенко также получил право распускать парламент. Практическим примером «экономической интеграции» было заключение накануне референдума — в январе 1995 года — таможенного союза: в обмен на дешевые энергоносители Беларусь разрешила бесплатный транзит российских нефти и газа. Но, выиграв референдум, Лукашенко ясно дал понять, что политического объединения с Россией не будет. «Никаких присоединений к России, пока я президент, не произойдет, — заявил он в одном из интервью. — Мы — независимое суверенное государство»[17].
Но к тому времени начался новый избирательный цикл в России — думские выборы декабря 1995 года и президентские лета 1996 года, так что популистские призывы к союзу с Белоруссией потребовались уже Ельцину. В России обещания начать процесс постсоветской реинтеграции были нацелены, прежде всего, на сторонников коммунистов. 2 апреля 1996 года, в пафосной обстановке — с колокольным звоном, благословением патриарха, на Соборной площади Кремля, — был подписан Договор о Сообществе Белоруссии и России. Пропагандисты дали договору еще более привлекательное название — «О Сообществе Суверенных Республик — ССР». Однако идея «ССР» потеряла привлекательность для Кремля, как только выборы 1996 года остались позади. В 1997 году происходит заметное охлаждение российско-белорусских отношений. Сообщество должно было превратиться в Союз ровно через год — ко 2 апреля 1997 года. Однако за день до подписания Ельцин с негодованием отверг подготовленный проект Союза. Вот как он позднее описывал ситуацию:
«То, что придумали разработчики, по сути, означало одно — Россия теряет свой суверенитет. В результате появляется новое государство, с новым парламентом, новой высшей исполнительной властью, так называемым Высшим Советом Союза. И решения этого органа обязательны для российского президента, правительства, всех исполнительных органов власти России. Вот как это выглядело в подготовленном уставе: “Решения Высшего Совета Союза обязательны для органов Союза и для органов исполнительной власти государств-участников”. В уставе говорилось, что главой Высшего Совета новой федерации по очереди должны были быть белорусский президент и российский. Два года один, два года другой»[18].
В итоге 2 апреля 1997 года Сообщество было лишь переименовано в Союз. Учитывая, что в отвергнутом проекте Договора речь шла лишь о добровольно делегируемых Союзу полномочиях, демарш Ельцина ясно означал, что для российской стороны не может быть и речи о какой-либо форме наднационального Союза, а уж тем более — о Союзе равноправных участников.
Очередной всплеск интеграционной активности совпал с российским избирательным циклом 1999-2000 годов. 8 декабря 1999 года подписывается Договор о создании Союзного государства[19]. Союзное государство 1999 года объявляется продолжателем Союза 1997 года и Содружества 1996 года. Стороны обещают принять в ближайшем будущем Конституционный акт, но лишь как временный документ, действующий до избрания законодательного органа Союзного государства и разработки им постоянной Конституции. Очевидно, что принятие Конституции планировалось приурочить к следующему избирательному циклу. С тех пор выдвигалось несколько проектов Акта, один даже официально публиковался[20], но согласия достичь так и не удалось.
Позиция России после выборов 2000 года и прихода Владимира Путина существенно изменилась. Теперь Белоруссии публично предлагается войти в состав России в качестве шести или семи областей Российской Федерации, формируя восьмой федеральный округ. По существу, понимая, что у нее нет способа убедить белорусское руководство в возможности интеграционного проекта без поглощения меньшего партнера, российская сторона решила раскрыть карты и начала открыто настаивать на наихудшем для Белоруссии варианте. Это означает, что обе стороны признали, что конечной точкой процесса интеграции будет поглощение Белоруссии Россией. Другое дело, что такая перспектива белорусских политиков, как тех, кто во власти, так и тех, кто в оппозиции, не привлекает. Итогом стала знаменитая фраза Путина: «Котлеты — отдельно, мухи — отдельно». Путин тогда напрямую объяснил суть конфликта:
«Нужно, чтобы наши партнеры поняли и для себя определились, чего они хотят. Мы часто слышим, что хотелось бы что-то вроде Советского Союза. Но если что-то вроде Советского Союза, то тогда зачем в проекте Конституционного акта писать, что это будет суверенное государство, имеющее территориальную целостность, право вето на все решения и т.п.»[21].
Последний всплеск активности по строительству Союзного государства совпал с началом российского избирательного цикла 2003-2004 года. Россия вдруг начала требовать ускорения перехода к единой валюте — российскому рублю. В декабре 2002 года премьер-министр Михаил Касьянов весьма неожиданно объявил, что российский рубль будет введен в качестве единого платежного средства уже с 1 января 2004 года, а не в 2005 году, как предусматривалось прежде. Правда, уже в январе 2003 года Путин вынужден был подкорректировать планы, отодвинув сроки. Тем не менее в октябре 2003 года Касьянов продолжал утверждать, что считает абсолютно готовым соглашение об использовании российского рубля в качестве единственного платежного средства в Беларуси. Как и можно было ожидать, на это последовал твердый отказ со стороны Лукашенко.
Лукашенко, кажется, прекрасно понимал, что спешка с введением единой валюты — всего лишь предвыборные маневры. На вопрос корреспондента НТВ, надеется ли он на изменение ситуации после выборов в Москве, Лукашенко ответил:
«Я убежден, что ситуация изменится. Как изменится, я об этом говорить не буду, это наши рассуждения. Почему мы должны это публично сегодня высказывать, делая во вред Владимиру Владимировичу или тем людям, которые в парламентских выборах будут избираться? Мы на сей счет разговор вести не будем. Это не для публичного обсуждения»[22].
В этой связи недавнее обострение отношений с Беларусью может быть реакцией на попытку нового давления Кремля, уже готовящегося к очередному избирательному циклу. С одной стороны, ясно, что заставить Лукашенко стать российским губернатором, да еще и назначаемым Путиным, невозможно. В крайнем случае Лукашенко вынужден будет разыграть националистическую карту[23]. И тогда союз с Россией быстро потеряет привлекательность в глазах населения Беларуси. С другой стороны, имперские идеи набирают популярность среди российских избирателей. Это значит, что теме Беларуси суждено оставаться в центре избирательной кампании и раздаваемых обещаний. Скорее всего, Кремль все же сочтет выгодным пойти на уступки Лукашенко ради торжественного подписания очередного договора или устава, о котором все забудут вскоре после выборов.
Заключение
Случай Беларуси служит прекрасной иллюстрацией того, насколько бесперспективна идея реинтегрирования в Россию постсоветских стран. Пригоден ли опыт европейской интеграции для создания более эффективного союза на месте СНГ? Скорее всего, нет, потому что Россия не сможет убедить лидеров постсоветских стран в том, что ее нынешнее и, главное, будущее руководство не будет претендовать на гегемонию в таком союзе. Прежде чем стать привлекательным партнером, Россия должна обрести предсказуемую внутреннюю и внешнюю политику, то есть иметь реально функционирующие демократические институты, изнутри сдерживающие имперские амбиции. Пока же таких институтов нет, а российская политика не поддается прогнозам. В этой связи следует помнить, что совсем неслучайно то, что Европейский союз объединяет демократические страны, как и неслучайны требования, предъявляемые к качеству демократических институтов стран-кандидатов. Попытки построить аналоги Евросоюза недемократическими государствами в Африке и Азии привели к весьма скромным успехам. В целом, учитывая недемократический характер стран СНГ, их значительную асимметрию, неизбежное доминирование России и историю Российской империи и СССР, СНГ даже в его сегодняшнем воплощении следует признать весьма успешной организацией. Поэтому, возможно, самой реалистичной задачей на ближайшие десятилетия следует считать работу по поддержанию существующего уровня кооперации и сотрудничества между его членами.