Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 6, 2006
Сергей Мирославович Маркедонов (р. 1972) — заведующий отделом проблем межнациональных отношений Института политического и военного анализа.
Сергей Маркедонов
Россия Владимира Путина и СНГ: миссия без цели
Возрождение имперского феникса?
Сегодня в информационном пространстве мирно соседствуют два образа российской политики в постсоветском мире. В соответствии с первым Россия стремительно возрождается после хаоса 1990-х годов, уверенно возвращает себе ранее утраченное влияние и вновь занимает доминирующие позиции в СНГ. И не просто возвращает, а пытается превратить территорию бывшего СССР в российскую геополитическую собственность, не слишком считаясь при этом ни с интересами новых независимых государств, ни с так называемым «нерегиональным вмешательством». Возрождающаяся Россия, естественно, вызывает опасения у Соединенных Штатов и Европейского союза, которые усматривают в экономической и политической экспансии Москвы на постсоветском пространстве признаки «возрождения империи».
«Многим на Западе трудно смириться с возрожденной Россией. Ее энергетика процветает, “национальные чемпионы” занимают лидирующие позиции в мировой промышленности, а быстро растущий потребительский рынок стал заветной целью для коммерсантов со всего мира. Разве не этого хотел Запад в начале 1990-х, когда Россия боролась с постсоветским хаосом и, казалось бы, непреодолимыми трудностями? И вот теперь, когда Россия защищает свои интересы на международной арене, все начинают с ужасом восклицать: “Русские идут!”»[1]
В этой связи чрезвычайно важно отметить, что подобный подход разделяют не только кремлевские пропагандисты, специализирующиеся на улучшении «имиджа» России за рубежом. Триумфальное шествие путинской России по просторам СНГ — сюжет, который весьма популярен в европейском и американском экспертном сообществе. При этом оценки российской экспансии могут диаметрально различаться. Российская Федерация может рассматриваться как возможный партнер США в борьбе с общими политическими «вызовами» (терроризм, распространение оружия массового уничтожения, несостоятельные государства). Напротив, «имперские происки» Москвы (эксклюзивная роль в урегулировании «замороженных конфликтов», поддержка непризнанных государств) подаются с изрядной долей беспокойства. Но авторы, занимающие противоположные позиции, сходятся в одном. Россия времен Владимира Путина преодолевает период провалов и поражений, успешно решает свои геополитические задачи на постсоветском пространстве, теснит США и Европу.
По мнению американского эксперта Фионы Хилл, Россия на глазах превращается в «энергетическую империю»:
«[Россия в] своей региональной политике пошла в направлении наращивания, а затем и использования экономических ресурсов для установления более прочных связей с сопредельными государствами. Наряду с ростом российской экономики сохранение русского языка как регионального lingua franca, множество новых российских потребительских товаров и бурное распространение популярной культуры […] сделали Россию сегодня более привлекательным государством для жителей региона, чем в 1990-х годах. За последние годы Россия стала “миграционным магнитом” для Евразии. Миллионы людей наводнили Москву, Санкт-Петербург и другие российские города: они приехали в них с Кавказа, из Центральной Азии в поисках лучшей жизни»[2].
«Возрождение» российской имперской мощи на современном этапе стало предметом нашумевшей статьи бывшего представителя США в ООН Ричарда Холбрука. Анализируя динамику российско-грузинских отношений на современном этапе, американский дипломат пришел к следующим выводам:
«На карту поставлено многое: долгосрочная стратегическая цель Путина состоит в том, чтобы на огромной территории, которой правили сначала цари, а потом Советский Союз, создать сферу российского господства и гегемонии. Если Путину удастся свергнуть самого независимого и самого прозападного (если не считать Прибалтики) лидера на пространстве бывшего Советского Союза, то для него это будет огромный шаг вперед»[3].
Наряду с «энергетическим оружием» в США и в Европе интенсивно обсуждается «косовское оружие» России. Заявление президента Путина об универсальном характере косовского урегулирования и возможности использования «казуса Косова» для разрешения этнополитических конфликтов в непризнанных государствах постсоветского пространства рассматривается как серьезная заявка России на пересмотр сложившихся после 1991 года границ. «Теория, что Косово может быть использовано в качестве прецедента для урегулирования этнических конфликтов, — искусная дымовая завеса, предложенная Путиным для разделения Запада», — считает директор Центра евразийской политики Института Хадсона Зейно Баран[4]. По ее же мнению (разделяемому многими влиятельными политиками и экспертами на Западе), российское миротворчество в зонах «замороженных конфликтов» (Южная Осетия, Абхазия, Приднестровье) является не чем иным, как инструментом возрождения российской «имперской мощи». «В лучшем случае сохраняющееся российское присутствие в Абхазии препятствует усилиям, направленным на разрешение конфликта; в худшем случае оно представляет собой аннексию того, что широко признается грузинской территорией», — категорически заявляет Баран[5].
Таким образом, кремлевским пропагандистам можно не беспокоиться. Работа по продвижению «имиджа России» ведется и без их активных усилий. При всей разноречивости оценок (включая и резко негативные) многие аналитики и эксперты в США и в странах Европы рассматривают российскую политику как детально разработанную и успешную стратегию, которая заключается в установлении «особого российского добрососедства» на постсоветском пространстве (в противовес европейской политике «new neighbourhood»), основанного на энергетическом превосходстве и имперской риторике.
1990-е годы: провал или успех?
Между тем подобный подход грешит излишней схематичностью. Фактически сторонники теории «возрождающейся империи» переносят представления о внутриполитической ситуации в России конца 1990-х годов (схема «слабый Ельцин — сильный Путин») на анализ российской политики на постсоветском пространстве. Но, говоря о «возрождении» России во время правления Владимира Путина, не следует забывать о том наследии, которое досталось ему от периода «поражений и провалов». На наш взгляд, справедливо мнение главного редактора журнала «Россия в глобальной политике» Федора Лукьянова:
«Всемирно-историческая заслуга ельцинской России состоит в том, что становление новых государств проходило относительно мирно. По крайней мере по сравнению с тем, как это могло происходить, устранись Москва полностью от тогдашних процессов или, наоборот, попытайся слишком грубо в них вмешаться. Там же, где междоусобицы не удалось избежать, российское участие в итоге способствовало прекращению кровопролития. Об этом стоит помнить тем, кто клеймит Россию за имперские амбиции, отказывая ей в какой бы то ни было позитивной роли»[6].
В период «провалов и ошибок» России, во-первых, удалось добиться безъядерного статуса для Украины, Казахстана и Белоруссии. И эта «невидимая победа» российской дипломатии далась не так легко, если вспомнить ядерные претензии Киева и Минска в начале 1990-х годов. Во-вторых, Россия, в отличие от Сербии, не стала проводником «черного передела» межреспубликанских границ. Это спасло нас от полномасштабных кровопролитных столкновений с Украиной за Крым и Донбасс, а с Казахстаном — за Северный и Восточный Казахстан (дореволюционную «Южную Сибирь»). Россия не стала вести территориальные тяжбы с Латвией и Эстонией, в которых также существовали крупные русские общины — соответственно в Даугавпилсе и в Нарве. В-третьих, именно Россия в первой половине 1990-х годов без помощи США и Европейского союза остановила шесть вооруженных конфликтов на территории бывшего СССР. Грузино-осетинский и молдавско-приднестровский конфликты были остановлены летом 1992 года, грузино-абхазский конфликт и внутригрузинская гражданская война — осенью 1993 года, армяно-азербайджанский конфликт из-за Нагорного Карабаха — в мае 1994 года, гражданская война в Таджикистане — в 1997 году. Более того, в Таджикистане именно Россией была предложена эффективная модель постконфликтного урегулирования. Что же касается «замороженных конфликтов», то благодаря российским миротворцам около 70 тысяч грузин смогли вернуться на абхазские земли, а территории Южной Осетии и Приднестровья обошлись без крупных этнических чисток и депортаций. Заключенные ельцинской Россией договоренности — Дагомысское соглашение по Южной Осетии, Московское соглашение по Абхазии, Московский меморандум 1997 года по Приднестровью — позволили наладить миротворческий процесс и создать предпосылки для мирного урегулирования. Другой вопрос, что в силу разных обстоятельств эти соглашения и договоренности так и не смогли заработать в полную силу. Далее, российское доминирование на постсоветском пространстве было практически официально признано американской и европейской дипломатией. При этом самой России в течение 1990-х годов удавалось сохранять имидж страны, которая намного дальше других стран СНГ продвинулась в области демократических преобразований (личные свободы, федерализм) и реформировании экономики. Отсюда и взгляд на Россию как на «ворота в Европу» (и на Запад вообще). В 1991 году Россия, победившая ГКЧП фактически в одиночку, имела мощный ресурс для упрочения такого представления о своей роли. И наконец, у России тогда не было реальных политических конкурентов (и даже претендентов на подобную роль) среди постсоветских государств.
Таким образом, говорить о том, что «ельцинская политика» в СНГ была сплошной цепью отступлений, как минимум несправедливо. В то же время следует заметить, что именно в ельцинский период в российской политике на постсоветском пространстве были сформированы ущербные подходы и представления, которые после 2000 года получили гипертрофированное развитие. Прежде всего следует упомянуть складывание «комплекса распада Советского Союза». Постсоветская российская элита (и при Ельцине, и при Путине) рассматривала распад СССР не как факт образования нового Российского государства, а как историческую трагедию. В этом плане Владимир Путин и его команда ничего нового не привнесли. Россия и в 1990-е годы, и после 2000 года воспринималась собственной элитой как непризнанное государство, не являющееся самодостаточным. Отсюда конъюнктурный характер российских действий в СНГ, а также широкое использование постсоветской политики на внутриполитическом рынке (постоянные апелляции к Союзу с Белоруссией и другим интеграционным проектам). Российская политика в СНГ стала восприниматься как исправление «беловежской вины». Вместо размежевания советской и российской политики руководство новой России взяло на себя «советское бремя». Отсюда же и ставка на советский запас прочности во взаимоотношениях с новыми национальными государствами, а также взгляд на СНГ как на «геополитическую собственность» России. Стремление к сохранению status quo стало восприниматься как главная цель российской стратегии.
Россия в СНГ: инерционный сценарий?
Последовательная реализация «инерционного сценария» привела к тому, что к началу 2000-х годов российская дипломатия так и не научилась принимать во внимание и просчитывать интересы новых политических акторов на евразийском пространстве — США и Евросоюза. Речь в данном случае не идет об «игре в поддавки». Российским стратегам необходимо было более адекватно представлять мотивацию заокеанской и европейской «большой игры» на постсоветском пространстве, освоить политический тезаурус, принятый в США и в Европе (защита прав человека, этнических меньшинств и миноритарных языков) и активно использовать его для отстаивания наших национальных интересов. В отношениях с США и европейскими странами не менее важным было осознание объективного характера их проникновения на постсоветские просторы. Ведь в их присутствии заинтересованы не только сами новые акторы «большой игры», но и бывшие советские республики. Россия в начале 1990-х годов смогла заморозить, но не разрешить межэтнические конфликты — армяно-азербайджанский, грузино-абхазский и грузино-осетинский. Между тем в их разрешении по-прежнему кровно заинтересованы проигравшие стороны — в лице Грузии и Азербайджана. Значит, появление у них новых покровителей неизбежно.
Другое, не менее деструктивное для России, последствие реализации «инерционного сценария» заключается в том, что в течение всего постсоветского периода российская власть проявила принципиальное нежелание конструктивно работать с оппозицией, «вести» ее наиболее перспективных претендентов во власть. Урок, преподанный Соединенным Штатам в Иране в 1979 году, впрок не пошел. Тогда, как известно, американцы «проспали» харизматического Хомейни, предпочитая взаимодействовать только с шахом. Зато после иранской революции правительство США неизменно складывает яйца в разные корзины, контактируя и с властью, и с оппозицией. Причем речь идет об оппозиции, имеющей реальные шансы на политический успех. Увы, Россия всегда поддерживала лишь фантомных оппозиционеров типа Игоря Гиоргадзе или Аяза Муталибова. Между тем нормальная работа с оппозицией отнюдь не означала бы смену приоритетов Москвы или ее полную переориентацию на противостоящие действующей власти партии и движения. Подобная «смена вех» может привести к усилению сил, мягко говоря, не испытывающих больших симпатий к нашей стране. Очевидно, что Армянское общенациональное движение (АОД) или азербайджанский «Мусават» никогда не смогут стать проводниками политики России. Однако категорический отказ от диалога с реальной оппозицией чреват еще большими потерями. В случае победы таких оппозиционеров Россия получает ею же загнанных в угол противников, для которых у нее нет никаких серьезных рычагов влияния. Таким образом, Кремль добровольно передает эти рычаги своим «заклятым друзьям» — американцам и европейцам.
Стоит сказать, что образ «новой Российской империи», стремительно продвигающей свои интересы на территории бывшего СССР, — не единственная доминанта российского и зарубежного информационно-аналитического поля. В рамках второй, довольно популярной парадигмы принято считать, что российское присутствие в СНГ в последние годы быстро и неуклонно сокращается подобно «шагреневой коже». Как ни парадоксально, данный тезис недавно озвучил не профессиональный организатор «цветных революций», а представитель официальной российской власти, начальник Управления Президента России по межрегиональным и культурным связям с зарубежными странами Модест Колеров. В публичной лекции, прочитанной в июне 2006 года, он заявил следующее:
«К сожалению, ежедневно приходится сталкиваться с очень распространенным терминологическим мифом о том, что якобы в постсоветских странах существуют или Россия якобы постоянно ищет и создает там так называемые пророссийские силы. Пророссийских сил на постсоветском пространстве нет никаких. Даже те партии, которые демонстрируют и декларируют свои тесные связи с российскими политиками, парламентариями, властями, оказываются лишь частью гораздо более обширной схемы, а вовсе не теми добровольными самоубийцами, которые готовы посадить на себя клеймо “пророссийскости”»[7].
Таким образом, чиновник, отвечающий за продвижение российских интересов в СНГ, открыто признает: ориентироваться на Россию на постсоветском пространстве невыгодно. Тот общественный деятель, который будет использовать российский бренд, обречен на неудачу.
Впрочем, такое открытие лишено сенсационности. Вооружившись советским проектом, сегодняшняя Россия и не может выступать магнитом для серьезных, а не маргинальных политиков. Нынешнюю стратегию России в СНГ можно определить как стратегию сдерживания. Миссия Москвы на постсоветском пространстве сводится к попыткам любой ценой «стабилизировать» ситуацию. Стабилизация — ключевое понятие сегодняшней российской политики в СНГ, это ее квинтэссенция. Такие вещи, как «развитие», «прогресс», «демократия», отсутствуют в российском внешнеполитическом лексиконе и отданы на откуп США и странам Европейского союза, преследующим в СНГ собственные интересы. Инструментально такая миссия реализуется через поддержку исключительно «партий власти» и, соответственно, через отказ от диалога с оппозицией. Сегодня такого рода сценарии реализуются во взаимоотношениях с Белоруссией, Узбекистаном, Казахстаном, Таджикистаном, Туркменией и в меньшей степени — с Арменией, Азербайджаном и непризнанными государствами. Поддерживая действующие режимы, Кремль не работает со вторым и третьим эшелонами власти в этих государствах, а значит, лишает себя страховки на случай внезапной смены высшего руководства. Никто не стал бы критиковать стратегию сдерживания и миссию «стабилизации СНГ», если бы они приносили России политические дивиденды, укрепляли ее влияние, минимизировали риски и издержки. Ориентация на «застой» и безоговорочную поддержку действующей власти приводит к тому, что Москва теряет перспективных союзников среди сторонников модернизации и политических перемен. Именно за ними, а не за бывшими первыми секретарями и членами республиканских ЦК политическое будущее в постсоветских странах. Именно они в скором времени станут президентами, главами правительств и министерств, владельцами печатных и электронных СМИ. Но фокус в том, что эти люди уже сейчас не чувствуют связи с Россией и тем более зависимости от нее. Наша страна рассматривается ими не как серьезный партнер, а как покровитель коррупции и деградации действующей власти. Конечно, их ожидания в отношении помощи Запада наивны и явно завышены, но это можно понять: что такое брюссельская бюрократия и американская политкорректность в худших проявлениях, они еще не знают, а вот что такое кремлевская дружба — им известно довольно хорошо. А потому 2000-е годы стали периодом «бегства» от нашей страны. Не от России вообще, а от российского «стабилизационного проекта».
Итоги этого процесса неоднозначны. Во-первых, в 2000-х годах в СНГ появились политические центры, альтернативные России. Во-вторых, новое оружие российской политики — энергетический прессинг — не принесло ожидаемых результатов. В-третьих, в непризнанных республиках постсоветского пространства появились альтернативные лидеры, готовые к демократизации политических режимов в этих образованиях.
Государства СНГ: бегство от России?
Именно в 2000-х годах из российской орбиты окончательно ушли Грузия, Молдова и Украина. Причем «цветные революции» не играли в этом процессе решающей роли. Первым государством, отказавшимся от эксклюзивной помощи России в разрешении своих внутренних проблем, стала не «демократическая» Украина, а Молдова, возглавляемая президентом-коммунистом Владимиром Ворониным. Винные или газовые войны не должны вводить в заблуждение. Москва может сколько угодно открывать или закрывать свой рынок для молдавского вина, но главное состоит в том, что начиная с 2003 года официальный Кишинев отказался от эксклюзивной роли Москвы в урегулировании молдавско-приднестровского конфликта. И этот отказ стал стратегическим выбором Молдовы, не подверженным «винным» кампаниям. Далее, 2000-е годы стали периодом активизации международных структур, альтернативных СНГ, — прежде всего ГУАМ и Организации демократического выбора, которые группируются вокруг Украины. После «оранжевой революции» 2004 года Украина вообще превратилась в центр политической гравитации на постсоветском пространстве, альтернативный России и поддерживаемый Западом. Сегодня она жестко обозначила свои интересы в Приднестровье («дорожная карта» Виктора Ющенко, блокада непризнанной Приднестровской Молдавской республики) и на Южном Кавказе (Боржомская декларация, подписанная совместно с президентом Грузии). Именно Украина все более явно начинает претендовать на роль главного посредника между государствами СНГ и Европой.
Вторым альтернативным Москве центром стал наш «ключевой евразийский партнер» — Казахстан. В настоящее время это государство все чаще заявляет о себе как о главном преобразователе Содружества. Его амбиции растут день ото дня, причем не последнее место в них занимает экономика. Так, Казахстан быстрыми темпами и весьма эффективно участвует в экономическом «освоении» Грузии. По словам грузинского министра иностранных дел Гелы Бежуашвили, только в начале 2006 года казахстанские инвестиции в экономику Грузии составили порядка 300 миллионов долларов США, а к концу 2006 года — около 1 миллиарда[8]. В частности, казахстанские предприниматели активно участвуют в приватизации туристических объектов подконтрольного Тбилиси Черноморского побережья. Россия же фактически позволяет это делать, добровольно ограничив себя в проникновении на грузинский рынок. Весьма активно Астана работает и с Азербайджаном, не говоря уже о Центральной Азии. Вместе с тем в отличие от той же России Казахстан гораздо более корректен по отношению к США и Европейскому союзу. Весьма показательным стал визит в Астану вице-президента Ричарда Чейни, состоявшийся сразу после скандального выступления этого американского политика в Вильнюсе. В ответ американская администрация, закрывая глаза на отступления от канонов демократии, готова признать лидерский потенциал Казахстана. В этой связи попытки Астаны повысить свою роль на всем постсоветском пространстве выглядят вполне закономерными. Именно руководство Казахстана сейчас настойчиво проводит идею более жесткой дисциплины в рядах СНГ и ответственности за совместно принимаемые решения. Таким образом, былая российская вотчина выходит из-под эксклюзивного контроля России.
Российский «энергетический империализм», вызывающий столько опасений на Западе, при ближайшем рассмотрении также бьет мимо цели. «Газовые атаки» не приносят и не могут принести Москве никаких политических дивидендов. Западу не следует спешить с идеей «энергетического НАТО»; зачем нужна еще одна синекура для европейских чиновников с высокими окладами и низким коэффициентом полезности? Во-первых, в результате российских «газовых атак» происходит диверсификация энергетического рынка стран СНГ, слабеет их зависимость от России. Об этом применительно к Украине в начале 2006 года писал американский эксперт из Университета национальной обороны Юджин Румер. По его мнению, Украина должна быть благодарна Москве за то, что ее таким образом подтолкнули к необходимости развивать иные рынки и перестать паразитировать на российских поставках[9]. На рубеже 2006-2007 годов подобная диверсификация ожидает и азербайджанскую экономику. Намерения Москвы существенно снизить поставки газа в Азербайджан и использовать это государство в качестве инструмента для давления на Грузию вызвали у азербайджанской элиты резкое отторжение и, вопреки ожиданиям, еще теснее сблизили Баку с Анкарой.
Более того, «газовые атаки» наносят прямой вред политической репутации и интересам России в СНГ в целом и на Кавказе в частности. Повышение цены на поставки российского газа в Армению, состоявшееся в начале 2006 года, уже существенно укрепило западный вектор армянской внешней политики. Не зря именно в минувшем году был брошен первый пробный шар в этом направлении. Речь идет о заявлении экс-спикера парламента Армении Артура Багдасаряна о возможности и желательности переориентации республики на Запад. Подобно Азербайджану Армения тоже недовольна тем фактом, что ей отведена роль пешки в российско-грузинской игре. Перекрытие в июле 2006 года под предлогом ремонта пограничного участка Верхний Ларс — Казбеги по времени совпало с обсуждением участия Армении в региональных транспортных проектах, которое состоялось в Конгрессе США. Тогда американские конгрессмены заявили об отказе от финансирования любых кавказских региональных проектов, если Армения не будет принимать в них участие. В Москве, между тем, по-прежнему отказываются понимать, что антигрузинские санкции бьют также и по соседним государствам, которым Россия не предлагает никаких компенсаций.
Не все гладко у путинской России и в непризнанных республиках. В октябре 2004 года Москву ожидал сюрприз — электоральный успех кандидата в президенты Абхазии Сергея Багапша, политика, которого российская власть активно «сдерживала». Сухумский провал Кремля был вызван переоценкой степени «консолидации» абхазского общества и полным игнорированием роли общественных структур и институтов, автономных от власти. Упорное нежелание признать провал собственных политических технологий и попытки исправить ошибки путем жесткого прессинга на Абхазию имели лишь один результат: рост недоверия к России как к гаранту абхазского суверенитета. В декабре 2005 года Кремль ждал другой аналогичный сюрприз — поражение приднестровской «партии власти» «Республика» и победа оппозиционного движения «Обновление» на парламентских выборах. Главным итогом победы оппозиции стало избрание ее лидера Евгения Шевчука спикером Верховного Совета нового созыва. Новый спикер активно выступает в пользу более открытой экономики: «Приднестровье сможет выжить в современных условиях, но не сможет развиваться. Инвесторов опасаются […] если такое положение сохранится, люди, занятые в сфере малого и среднего бизнеса, уедут в более стабильные страны, и останутся одни только пенсионеры и радикалы»[10]. Приступив к работе, Евгений Шевчук и его сторонники пытались подвергнуть публичной критике работу силовых структур республики. И хотя в декабре 2006 года он не участвовал в президентских выборах в Приднестровье, а победу одержал давний соратник Кремля Игорь Смирнов, становится ясным, что Москва больше не может тянуть с демократизацией непризнанных государств. Если Кремль не возглавит этот процесс сегодня, завтра он пойдет уже помимо воли России, с другими лидерами и другими спонсорами. И не факт, что тогда именно наша страна инициирует процесс международного признания непризнанных республик СНГ.
Quo vadis, Москва?
Таким образом, сегодня Россия стоит перед необходимостью серьезнейшей корректировки своей внешней политики на постсоветском направлении.
Для того чтобы снова стать центром притяжения для стран-соседей, современная Российская Федерация должна предложить государствам СНГ собственный — а не советский — проект. Если в ближайшее время Россия не изменит свою стратегию и не переосмыслит свою политическую миссию на постсоветском пространстве, ее ожидает не просто радикальное сокращение влияния на соседей, но коренное изменение статуса на территории бывшего Советского Союза. Из регионального лидера Российская Федерация превратится просто в самое крупное государство этой части Евразии, причем далеко не самое успешное с точки зрения экономического и социального развития. Это, в свою очередь, повлечет кардинальное переосмысление роли России на глобальном уровне. Если указанная тенденция будет углубляться и дальше — а пока никаких оснований для «коренного перелома» не наблюдается, — то из страны, председательствующей в «G-8», мы превратимся в весьма неудобного для Запада партнера. Главным стимулом к реализации столь негативного сценария выступает «застойная стратегия», которой придерживается российская элита на протяжении последних нескольких лет.
Нашим руководителям необходимо осознать простейшие истины. Во-первых, целью российской внешней политики в СНГ является не поддержка коррумпированной партноменклатуры, а следование национальным интересам России. Во-вторых, если политика Кремля нацелена на эффективный результат, она не может противопоставлять стабильность и развитие. Следовательно, миссия России не может сводиться к «замораживанию» и «сдерживанию». Она должна поощрять модернизацию, которая может стать основополагающей предпосылкой и для стабильности, и для демократии. Сама по себе стабильность без поддержки процессов развития как раз и ведет к революционным обвалам по-грузински и по-киргизски (и, кстати, по-узбекски, если говорить об Андижане) — с последующим вытеснением России. Процессы модернизации в странах СНГ могут идти разными путями. Главное, чтобы при любом раскладе происходило поступательное развитие, а не превращение страны в тихое авторитарно-коррупционное болото. Содействие особому типу модернизации, при котором институциональные изменения в экономике, власти и обществе идут впереди отвлеченных формально-юридических схем, взятых из американских учебников по демократии, могло бы стать реальной миссией России в СНГ.