Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 6, 2006
Виталий Эдуардович Портников (р. 1967) — -публицист, политический обозреватель «Радио Свобода» (Москва).
Виталий Портников
Миф умер — да здравствует миф!
Поздним зимним вечером 1991 года мне позвонил взволнованный коллега: вы знаете о том, что Ельцин, Кравчук и Шушкевич встречаются в Беловежской пуще? Они договорились о создании Содружества независимых государств. Вы не знаете, что такое Содружество независимых государств? И что будет с Советским Союзом? Он останется или нет? И что будет с Горбачевым?
Я не знал. И не очень хочу отыскивать в своем архиве комментарий, который я написал по горячим следам только что свершившегося события. И даже свою статью, посвященную скорой отставке Михаила Горбачева, не хочу отыскивать. Статья называлась «Последний император» и была, собственно, не столько прощанием с самим первым и последним президентом Советского Союза, сколько прощанием с империей. Но вот что интересно: тогда я еще не верил, что политическая карьера все проигравшего, безвозвратно уходившего в прошлое и сжившегося с этим прошлым Горбачева действительно завершена — столь велико было обаяние даже не самой этой личности, а той огромной, всепоглощающей и растаявшей в одночасье власти…
Только сейчас понимаю, в обстановке какого политического хаоса мы жили. Украина уже проголосовала за независимость, ее граждане выбирали не новую форму союза с Россией, а именно собственное государство. Но в сознании среднестатистического россиянина украинский референдум означал лишь желание одной из союзных республик получить больше прав на своей собственной территории. После августовского путча и нового «парада суверенитетов» в союзных республиках российские — впрочем, тогда еще союзные — СМИ убеждали аудиторию, что речь идет только о нелепых попытках коммунистических бонз спасти ситуацию после того, как в России победила демократия. До сих пор помню одного из демократов-депутатов Верховного Совета России, убеждавшего коллег, что Ельцин должен срочно ввести в Киев танки — чтобы предупредить организованный украинскими коммунистами и националистами распад державы. Через два года этот депутат — один из оппонентов президента Ельцина — будет с ужасом наблюдать за танками, расстреливающими в упор здание российского, а не украинского парламента.
Впрочем, сам Ельцин за судьбу союзного государства был спокоен. Галина Старовойтова, его тогдашняя советница по национальным вопросам, рассказывала мне о встрече с президентом за несколько дней до украинского референдума. Ельцин был искренне уверен — опять-таки как и любой среднестатистический россиянин, — что большая часть украинских избирателей проголосует против независимости. Он не понимал, как это может быть — чтобы неотличимые от русских, говорящие по-русски украинцы хотели бы создавать свое собственное государство. И когда? Тогда, когда в России победила демократия! И только после того как Старовойтова ознакомила его с последними результатами социологических исследований, не оставлявших сомнений в исходе референдума, Ельцин серьезно задумался. Но не об Украине. О Горбачеве.
Ему стало совершенно ясно, что править страной он сможет и без союзного президента — то есть без Советского Союза. Но Ельцин и его окружение хотели ликвидации не страны, которая оставалась для них единым организмом, а всего лишь союзного аппарата управления. И в этом их представления о реальности — и, в особенности, о будущем — совпадали с представлениями миллионов россиян. Если для украинцев или казахов СНГ был всего лишь международной структурой, в которую вошло их только что провозглашенное государство, то для россиян СНГ и был новым Советским Союзом. Не случайно аббревиатура так и не состоявшейся организации надолго заменила в сознании россиян Советский Союз. Не случайно российские политики упрямо отказывались видеть в СНГ инструмент цивилизованного развода. Понадобилось почти пятнадцать лет, чтобы президент России Владимир Путин почти слово в слово повторил высказывание первого президента Украины Леонида Кравчука, сказавшего при создании СНГ, что оно необходимо для мирного расставания бывших советских республик. Но Кравчук дал и другое определение СНГ. На одном из первых саммитов Содружества, проходившем в белорусской столице, я попросил всех глав государств дать определение СНГ. Президент Украины был предельно краток: Содружество — это мечта.
Только со временем я наконец понял, что имел в виду проницательный Кравчук. Содружество было мечтой не для него и его коллег, в одночасье из первых секретарей ЦК республиканских компартий превратившихся в респектабельных президентов новых стран. Содружество было мечтой Бориса Ельцина и сограждан российского президента. Мечтой о Советском Союзе, который обязательно будет восстановлен. И когда в соседних странах уже начался процесс собственного государственного строительства, россияне продолжали жить этой мечтой. И, наверное, поэтому легко покупались на разнообразные политические авантюры — например, на предложение президента Беларуси Александра Лукашенко создавать союзное государство. Но Лукашенко был не один такой. Президент Казахстана Нурсултан Назарбаев, почти половину подданных которого составляют этнические русские, в первые годы после распада Советского Союза постоянно выступал с разнообразными интеграционными инициативами. Российские руководители прекрасно понимали всю фантастичность и несбыточность назарбаевских предложений — но вынуждены были их обсуждать. Иначе люди бы не поняли.
Даже после того как новым президентом России стал Владимир Путин — казалось бы, человек совсем другого поколения, чем его предшественник, никогда не входивший в политбюро и не работавший в союзных структурах власти, — мечты о Советском Союзе не ослабли. Наоборот, одним из важных политических преимуществ нового президента называлось как раз то, что он не участвовал в подписании «позорных» беловежских соглашений и не был причастен к развалу великой державы. Новый президент назвал крушение коммунистической империи крупнейшей геополитической катастрофой ХХ века. И стало ясно, что он не шутит, что он на самом деле так думает. Что Владимир Путин, в отличие от измененного самой логикой борьбы с коммунистическим аппаратом за власть Бориса Ельцина, — настоящий советский человек.
Когда же Путин стал россиянином, а Россия перестала грезить о Советском Союзе? Точную дату установить, конечно, не представляется возможным. Но можно назвать событие — «оранжевая революция» на Украине. Именно после нее Украина (уже не фактически, а психологически) перестала быть частью советской империи в сознании среднестатистического россиянина. Именно тогда Советский Союз умер по-настоящему.
Чтобы не быть голословным, попытаюсь объяснить логику мышления обычного жителя России. Он продолжает жить в стране, которую воспринимает и как Россию, и как Советский Союз (или СНГ) одновременно. Он знает имя президента своего государства — Владимир Путин. Его президент без обиняков советует украинцам — таким же, собственно, людям, как и граждане России, живущим в том же самом СНГ, — избрать своим президентом хорошего человека, Виктора Януковича. И вдруг оказывается, что эти, казавшиеся своими, люди не только не хотят голосовать за хорошего человека, но и ради его поражения неделями живут на центральной площади Киева, штурмуют поезда, устанавливают палатки. Украинцы, ради единства с которыми, собственно, и создавалось Содружество, и распускался Советский Союз, и отпускались на волю другие союзные республики, — оказались другими. Оказались чужими.
Мы любим говорить о том, что после «оранжевой революции» в Киеве появилась новая Украина. Но это только один из итогов происшедшего на киевском Майдане. Появилась новая Россия — вот чего не заметил наблюдавший за украинскими событиями мир! Россия, расставшаяся с мечтой о Советском Союзе, но вспомнившая о дореволюционной империи. Россия, ощутившая себя крепостью, окруженной кольцом не врагов, но чужих и равнодушных людей, только и норовящих сбежать на Запад, под американский «зонтик», а пока что наживающихся на российской доброте. До «оранжевой революции» никому в Москве и в голову не могло прийти повышать бывшим союзным республикам цены на газ. Их субсидирование казалось естественным — сегодня независимые, завтра назад попросятся. Не морозить же своих, не уничтожать же свою экономику?!
Но уже зимой 2005 года я слышал от людей, еще недавно убеждавших меня, что украинцы от русских ничем не отличаются, совсем другое: Украина должна платить за энергоносители, как все остальные страны Европы. То есть как все другие, как все чужие. На мой недоуменный вопрос — в личной ли беседе, в эфире, — почему же почти пятнадцать лет не замечали, какие цены были установлены, отвечали не таясь: не понимали, что из себя представляют бывшие братья по Союзу. Теперь поняли. Хотим равноправных отношений. Либо пускай платят сколько надо и отчаливают в свое НАТО, либо — пускай делают то, что им говорят. Или — пускай замерзают!
Пускай замерзают — так говорят только о чужих. Раньше россияне так не говорили, раньше бросались доказывать любому гостю из Киева или Минска, осмеливавшемуся напомнить о собственном историческом пути и политическом выборе своих стран, что Украина или Беларусь — все та же Россия, что отняли их от материнской груди зловредные националисты, получившие указания откуда-нибудь из Вашингтона. Но первыми — как это часто бывает в России — о чужих заговорили не рядовые граждане, а политики. Известная легенда приписывает президенту Путину готовность заморозить не только украинцев, но даже белорусов. Тогда Кремль хотел заставить своего самого верного союзника заплатить долги и ненадолго отключил ему газ. Легенда легендой, а то, что Владимир Путин предложил Александру Лукашенко присоединить Беларусь к России не как самостоятельное государство, объединяющееся с другой страной в равноправный союз, а областями, — это все мы слышали собственными ушами и видели собственными глазами. Но такие предложения никогда не делают генеральные секретари. Зато их делают императоры.
У императоров не бывает братских народов и союзных республик. Есть свои подданные и чужие. Чужих можно покорить — если не с помощью пушек, как в XVIII столетии, так с помощью газа, как в XXI. В России никто и не скрывает, что полным ходом идет строительство энергетической империи. Растут небоскребы государственных монополий и состояния определяющих будущее страны олигархов. Со «своими» разговаривают раз в году, в ходе тщательно отрежиссированной прямой телевизионной линии. С «чужими» — на все более редких переговорах. Это раньше Кучма или Лукашенко приезжали к Ельцину на дачу пообщаться «без галстуков». Сейчас встречу с Путиным нужно заслужить. И сама эта встреча отнюдь не гарантирует успеха: скорее всего, тебе просто скажут о дружеских чувствах, которые россияне продолжают испытывать к твоей стране. А на следующий день какой-нибудь менеджер «Газпрома» назовет новую цену на добрый старый газ — на чувствах-то супа не сваришь.
Социологи фиксируют: россиянам нравится такое отношение к «чужим». Да, они по-прежнему благожелательно настроены по отношению к тем же украинцам или белорусам, но уже точно знают: эти люди в России — не у себя дома. Пусть ремонтируют квартиры, строят дома — и уезжают в свои бедные страны. В России всем места не хватит. Общественное мнение спокойно отреагировало на президентское указание изгнать иностранцев с рынков. То, что среди этих иностранцев окажутся не только не пользующиеся популярностью среди посетителей рынков жители стран Закавказья, но и вполне русскоязычные торговцы откуда-нибудь из Крыма, не взволновало практически никого. «Главное — обеспечить местами на рынке своих», — заученно заявил мне один из руководителей Объединения украинцев России, когда я попытался представить ему рыночную симфонию ближайших месяцев — симфонию «рынка для россиян». И тут же выразил сомнения, что украинский гражданин не найдет своего места на рынке даже в том случае, если будут приняты соответствующие меры. Ведь понятно, что с рынка хотят изгнать граждан стран Закавказья — а на присутствие украинцев и белорусов просто закроют глаза. Впрочем, и грузины с азербайджанцами тоже останутся, заплатив чиновникам, призванным выполнять высочайшие указания. Коррупция была в России сильнее любого императора — и остается сильнее любого президента. Так что иностранцам из «ближнего» зарубежья, в одночасье объявленного дальним, нужно платить, а не волноваться.
Другой вопрос — как далеко зайдет в своем стремлении отделить своих от чужих современное российское общество. В конце концов, дело ведь не в гражданстве. Недавние, совершенно неожиданные гонения на грузин продемонстрировали, что и грузин с российским паспортом может ощущать себя в собственной стране не очень-то уютно — и только потому, что Владимир Путин испытывает особую антипатию к поступкам и высказываниям Михаила Саакашвили. От рук скинхедов гибнут отнюдь не приезжие — погибшие в Москве и Подмосковье армянские ребята были российскими гражданами, фашистам не понравилась их внешность, а отнюдь не паспорт или вероисповедание. Кстати, о вероисповедании: московская милиция искала нелегальных грузинских мигрантов прямо на подворье древней православной церкви, находящейся всего в нескольких шагах от особняка самого обласканного официального скульптора современной России Зураба Церетели. И ничего!
Стоит вспомнить, что недавние трагические события в карельской Кондопоге не были конфликтом между гражданами и негражданами. Противостояние оказалось совершенно иным, этническим — между «своими» и «приезжими», проще говоря — между славянами и кавказцами. И у кавказцев никто особо не спрашивал паспортов, не интересовался, приехали ли они из бывшей союзной республики или с российского Северного Кавказа. Общины размежевались и готовы были идти стенка на стенку. Совсем не случайно самая острая реакция на происшедшее пришла из Грозного, от поддерживаемого Кремлем премьер-министра Чечни Рамзана Кадырова. А глава Карелии Сергей Катанандов, напротив, поддержал «своих» и обвинил в волнениях приезжих, не умеющих и не желающих жить так, как «коренное» население. Руководители российских регионов вступили между собой в заочную полемику, которая обычно присуща лидерам готовящихся к боевым действиям стран. И в этом нет ничего нового: потратив миллионы долларов на борьбу с чеченским сепаратизмом и на восстановление собственной власти в республике, российская власть — не говоря уже об обществе — продолжает воспринимать чеченцев как «чужих». Фильм, в котором «наши» рубятся с чеченскими боевиками, — не редкость на российском экране. В таком фильме ясно кто хороший, кто плохой. И понемногу отношение к одному из кавказских народов распространяется на все остальные. Анна Политковская резонно заметила как-то, что кошмар Беслана не стал национальной трагедией России просто потому, что был трагедией маленького кавказского народа, о котором вспоминают только тогда, когда на его территории нужно разместить очередную готовящуюся к прыжку в Чечню армию. Поколения, выросшие в годы чеченских войн, не разбираются во взаимоотношениях народов Кавказа, но знают: все это происходит «у них», в странном, жестоком мире. Разве этот мир — Россия?
Такое отношение к Кавказу показывает: появилась другая Россия. Россия, в которой национальными категориями начинают мыслить уже не только обыватели, не только привычно ищущая виновного в своих бедах на чужой улице, люмпенизированная часть общества, но и вполне респектабельные политические деятели. В этой России уже привыкли к выходкам скинхедов, нападающих на иностранных студентов в тихих провинциальных городах. К неблагополучию на Кавказе, который вроде бы и Россия — но какая-то другая. К тому, что Чечня, Ингушетия и Дагестан отделены от всей остальной части Российской Федерации противотанковым рвом и люди, пересекающие эту формально несуществующую границу, предъявляют на ней паспорта, чтобы попасть «в Россию». К тому, что в городах, где раньше была исключительно национальная чересполосица, появляются национальные кварталы. Этнографы чуть ли не впервые в истории Москвы начинают чертить ее новую, национальную карту: в этом районе столицы предпочитают селиться выходцы из Армении, в этом — выходцы из Дагестана, а здесь — приехавшие из Азербайджана. Людям проще и безопаснее жить общинами, и когда они включают телевизор и узнают, что в подмосковной электричке зарезали парня-армянина, а приехавшие с Кавказа милиционеры расстреляли в центре столицы командира отряда «Горец», желание быть вместе только усиливается.
Но национальный ли это вопрос? Или все же социальный? Ведь люди, строящие осажденную крепость на песке, живут во много раз лучше своих сограждан. Их прошлое удачно, их настоящее транслируется по всем телевизионным программам, переполненным отрежессированной официальной хроникой, их будущее обеспечено. Самое интересное в современной Москве, как, впрочем, и в других крупных городах России, — это не национальные кварталы, а новые элитные поселки для новоявленных «хозяев жизни» — крупных чиновников, олигархов, воротил преступного мира. Подмосковная Жуковка с роскошными бутиками и ресторанами, цены в которых превышают цены в Лондоне или Нью-Йорке со светской жизнью «а-ля рюс» — лишь одна из многих манящих иллюстраций того, как сегодня можно жить в России. Но должны ли люди, недотягивающие до уровня элиты, не понимающие, как можно отдать за платье десяток среднестатистических зарплат и носить на руке вместо часов бюджет какой-нибудь школы или больницы, задумываться, откуда берутся все эти капиталы, на какие сбережения строятся многоэтажные дачи и почему в стране, ежедневно борющейся с коррупцией, чиновник — все еще хозяин жизни? Хозяин, прячущийся от народа за затемненными стеклами машин, витринами модных магазинов, заборами дач и зарубежных резиденций? Пока этот хозяин выстраивает свой сверкающий мир среди бедности, пока он не может выйти из машины, прогуляться по московской улице, не рискуя в худшем случае получить пулю в спину, а в лучшем — испачкать в осенней грязи дорогие туфли, он должен что-то предложить своему народу. Лучше заняться чужими — тем, как они занимают на рынках места коренного населения, хулиганят и беспредельничают. А когда власть наведет — в очередной раз — порядок, подданные будут ей благодарны. И не будут мешать ей прятаться дальше.
И все же это уже другой — постсоветский, а значит, цветной мир. Советская Россия, как, впрочем, и весь Советский Союз, была обществом серым, скучным, обществом очень похожих людей и обычаев. Все было нормировано до такой степени, что даже сливки, которые наливали в кофе в ресторанах Таллинна или Риги, казались настоящим преступлением против коммунистической власти, настоящим глотком свободы за 12 копеек! И вскарабкавшаяся на вершины власти партийная номенклатура своим представлением о жизни не сильно отличалась от простых работяг. Черчилль был прав, когда говорил о равномерном распределении убожества. На недавней фотовыставке, посвященной 100-летию со дня рождения Леонида Брежнева, посетители могли познакомиться с ранее не обнародовавшимися картинами быта бывшего генерального секретаря. И что же мы увидели? Как свою золотую свадьбу Леонид и Виктория Брежневы празднуют в интерьере казенной дачи, с высокопоставленными гостями, одетыми в «форменные» костюмы членов политбюро; как они чокаются принадлежащими государству бокалами и едят заветные деликатесы — икру да балык — с тарелок из фондов Управления делами ЦК КПСС. А это ведь самый верх, самый большой успех советского человека! Конечно, на фоне такой запыленной повседневности даже эстрадная песня, исполненная с неразрешенной интонацией, казалась революцией — поэтому люди и готовы были штурмовать музыкальные магазины, когда в них завозили пластинки Владимира Высоцкого или Булата Окуджавы… Но все это было вчера. Смерть коммунизма раскрасила мир, хотя нередко и не в очень привлекательные цвета. Современная Россия — это десятки не соприкасающихся между собой сообществ, живущих очень по-разному. Это и власть, все еще мечтающая править с большевистским размахом — но пока что удовлетворившаяся демонстрацией своих успехов по телевидению. И бизнес-элита, живущая в совершенно далеком от российских реалий мире лондонских экономических форумов и швейцарских горнолыжных курортов. И активная часть россиян, понемногу превращающаяся в средний класс, учащаяся делать дорогие покупки, путешествовать за рубеж, осваивать собственную страну, — но этих людей все еще трагически мало, и они отнюдь не склонны интересоваться политикой, более того, они стараются не связывать свой жизненный успех с происходящим в России. Это Россия глянцевых журналов и деловой прессы, Россия, заканчивающаяся за московским Садовым кольцом, но зато очень привлекательная, европейская, интернетная… А в нескольких остановках метро — маргинализующиеся спальные районы с их трудной жизнью, снимающими однокомнатные квартиры молодыми семьями и приезжими из глубинки.
А в нескольких остановках электрички от спальных районов — все еще идет привычная советская жизнь, нарушаемая разве что нашествием дачников-москвичей. И только реставрирующиеся церкви, в которых раньше танцевали на дискотеках или хранили картофель, напоминают своими взметнувшимися в васильковое русское небо куполами, что коммунизм кончился… А дальше — еще одна Россия, Россия поволжских республик, Россия Татарстана, только недавно бившегося с Москвой за право перевода татарского языка на латиницу… А ведь есть еще Кавказ, который — отнюдь не одна страна, но много различных стран, обществ, народов, проблем. Что знает обычный житель центральной России об этих проблемах? Представляет ли благополучный московский тинэйджер, только что приобретший в супермаркете модный гаджет, как живет его чеченский или дагестанский сверстник? Более того — интересует ли его эта, очевидно, уже чужая и незнакомая ему жизнь? Один видный российский политик, которого не заподозришь в недостатке телевизионного патриотизма и готовности излагать на всех пресс-конференциях лозунги восторжествовавшего единения народов России, в частной беседе признался мне, что, когда он посещает Татарстан или Башкирию, у него впечатление, что он приехал с визитом в другое, далекое государство. «Как же вы ездите в кавказские республики?» — изумился я. «Как на фронт», — ответил этот бывший боевой офицер.
А ведь если полететь на Дальний Восток, побывать где-нибудь на Камчатке или на Сахалине, мы увидим еще несколько Россий. Журналы путешествий сейчас с особым удовольствием описывают находящийся всего в нескольких минутах речного путешествия от Китая Благовещенск с его китайскими вывесками, ресторанами, магазинами и приезжими из, казалось бы, далекой страны, которые остаются здесь — и в других близлежащих регионах Российской Федерации — навсегда. Вот сколько «цивилизаций» мы уже насчитали: московская, центральнороссийская, поволжская, кавказская, китайская — и этот список можно продолжать и множить. Ведь мы не вспомнили ни о республиках российских буддистов — Калмыкии, Бурятии и Туве, ни об «особой» России — Калининградской области, начинающей жить совершенно невиданной доселе жизнью — вне своей страны, внутри Европейского союза. И все это множество цивилизаций должно сохранить себя, не поссориться с соседями, научиться уважать себя и других. А между тем жизнь элиты стремительно проносится мимо жизни обычных граждан, жизнь столиц — мимо жизни провинции, и это разнообразие скоростей вряд ли на пользу общему российскому будущему…