Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 4, 2006
Яков Шаявич Паппэ (р.1953) — экономист, главный научный сотрудник Института народнохозяйственного прогнозирования РАН.
Яна Сергеевна Галухина (р. 1980) — экономист, аспирант экономического факультета МГУ им. М.В. Ломоносова.
Наверно, теперь уже никто не знает точно, кто вытащил из старых сундуков понятия «олигархи» и «олигархия». Однако легко согласиться с тем, что эти слова емко отражали роль крупного бизнеса в экономических и политических процессах России второй половины 1990-х годов. Но в начале XXI века эти понятия, кажется, утратили свою актуальность. Изменились как институциональная среда, так и сам крупный бизнес. Суть этих изменений, как это ни банально звучит, — постепенный отход от пресловутой российской специфики и приближение к мировым стандартам. Иначе говоря, крупный бизнес стал менее политизирован, более фокусирован и более похож на те корпорации, о которых студенты-экономисты читают в учебниках. Данная статья посвящена этим изменениям: анализу их причин и описанию их проявлений. Но прежде чем более внимательно посмотреть на контуры российского крупного бизнеса в 2000-2005 годы, вспомним, как он появился и развивался в 1990-е годы.
К настоящему времени можно говорить о почти пятнадцатилетней истории российского крупного бизнеса[1]. Ее следует отсчитывать от указов президента и постановлений правительства РФ, в соответствии с которыми были сформированы «Газпром», РАО «ЕЭС России» и три первые вертикально-интегрированные нефтяные компании — «ЛУКойл», ЮКОС, «Сургутнефтегаз». Эти нормативно-правовые акты появились осенью 1992-го — весной 1993 годов.
Вплоть до 2000 года основной формой существования крупного бизнеса были интегрированные бизнес-группы (или, наиболее распространенное название, финансово-промышленные группы), которые представляли собой многоотраслевые конгломераты, включающие представителей как реального, так и финансового сектора. Помимо многосекторности они отличались также непрозрачностью финансовых потоков, структуры собственности и управления. Огромную роль бизнес-групп в народном хозяйстве того периода можно считать исторически обусловленной: на тот момент они оказались наиболее эффективным способом приспособления к экономическим реалиям. Во-первых, при финансовой нестабильности слишком велики были риски кредитования предприятий, которые сам не контролируешь, — поэтому банки стремились работать прежде всего со «своими» собственными заемщиками. Во-вторых, широкое распространение в те годы неплатежей и неденежных способов расчета требовало построения сложных вексельно-зачетно-бартерных схем. Такие схемы послужили одним из механизмов интеграции, когда крупные трейдеры или банки, обслуживающие предприятия, брали на себя некоторые управленческие функции, при этом не владея контрольным пакетом. В-третьих, для многих предприятий интегрированные бизнес-группы стали важным источником средств для обеспечения текущей деятельности. При слабости внутренних финансовых рынков и практической недоступности рынков внешних перераспределение средств внутри группы подменяло собой более «цивилизованные» способы привлечения капитала. В-четвертых, в рамках бизнес-групп легко решался вопрос исполнения контрактов, тогда как в отношениях между независимыми субъектами рынка легальные механизмы принуждения часто не работали. И, наконец, банки, в этот период ставшие центральным элементом многих групп, изначально сконцентрировали у себя высококомпетентных специалистов и управленцев, которые были на рынке в большом дефиците. Эти людские ресурсы также могли перераспределяться из банков в промышленность, что давало важное конкурентное преимущество.
У так организованного крупного бизнеса сложились и весьма специфические отношения с государством. Бизнес получал льготы и инвестиции, открыто лоббировал свои интересы, а нередко и делегировал во власть своих представителей. Но одновременно он служил для государства мощной политической опорой. Ярчайшим примером сотрудничества власти и бизнеса служат залоговые аукционы, на которых бизнесмены за минимальные суммы получили наиболее привлекательные промышленные активы. Заметим, однако, что, во-первых, рыночных цен на такие активы в то время не существовало, а во-вторых, посредством таких аукционов была создана крупная частная промышленность. Конечно, эти отношения носили амбивалентный характер: с одной стороны, они обеспечивали взаимную поддержку в период становления и бизнеса и нового государства, с другой, налицо была и явная коррупционная составляющая.
Изменение отношений с государством: от равноправия к подчинению
В 2000-2005 годах сложились принципиально новые отношения между крупным бизнесом и государством. В наиболее общем виде можно сказать, что модель партнерства была вытеснена моделью доминирования. Исполнительная власть (президентская вертикаль), установив контроль над законодательной и судебной системами, получила возможность выстраивать свои отношения с бизнесом исключительно с позиции силы и без использования реальных переговорных механизмов.
Новые отношения стали складываться сразу после выборов в Государственную Думу в декабре 1999 года. Тогда стало ясно и имя будущего президента, и то, что его победа будет обеспечена двумя факторами: позицией во власти и высокой личной популярностью. Таким образом, поддержка со стороны крупного бизнеса, равно как и любой другой социальной группы, более не являлась необходимым ресурсом для власти.
Поэтому уже с 2000 года власть начала ограничивать чрезмерное, по ее мнению, влияние крупного частного бизнеса. Этот процесс проходил под лозунгами «равноудаления» от власти и выстраивания прозрачных и единых для всех правил игры. Прежде всего, крупный бизнес был жестко отодвинут от процессов принятия политических решений, от федеральных электронных СМИ, а также от естественных монополий. (Символами этого процесса стали вынужденная эмиграция наиболее «громких» в медийном плане предпринимателей — Владимира Гусинского и Бориса Березовского.) Был ограничен и введен в новые рамки лоббизм: число встреч руководителей государства с предпринимателями резко сократилось. Наиболее влиятельным из них было предложено вступить в существовавший с начала 1990-х Российский союз промышленников и предпринимателей (РСПП), который должен был выступить в качестве единого канала, доводящего консолидированное мнение крупного бизнеса до государства.
К настоящему времени государство, во-первых, полностью взяло на себя разработку экономической стратегии страны, а частному бизнесу дозволило выступать лишь в роли челобитчика. Во-вторых, оно имеет, или по крайней мере формирует, представление о «командных высотах» в экономике, то есть о наборе активов, которые должны находиться в государственной собственности. И, в-третьих, сделаны достаточно значимые шаги по национализации, и неясно, как далеко этот процесс может зайти[2]. Таким образом, разговоры об олигархах и олигархии стали беспочвенными.
Рост и диверсификация
В 2000-2005 годы произошло многократное увеличение числа субъектов крупного бизнеса и кардинальное изменение их распределения по отраслям.
К началу 2000 года в России существовало около двадцати пяти крупных компаний[3]. Среди них двенадцать были из нефтегазового сектора и четыре — из металлургии. Еще две компании представляли собой естественные монополии (РАО «ЕЭС России» и РАО «Российские железные дороги»). Особняком стояли «АвтоВАЗ» и «ГАЗ», при всех своих масштабах находившиеся, по общему мнению, в стадии глубокого и труднопреодолимого кризиса.
Механизмы, радикально изменившие эту картину за последние шесть лет, стандартны: рост производства на отдельных предприятиях и рост компаний за счет приобретения отдельных предприятий. А запущены они были благодаря, во-первых, сверхблагоприятной конъюнктуре на мировых рынках практически для всего российского сырьевого экспорта и, во-вторых, экономическому росту в стране, создавшему значительный внутренний спрос, прежде всего — на потребительском рынке, но не только.
В 2000-2005 годы число крупных компаний, по оценкам авторов, выросло почти в пять раз, и по состоянию на конец 2005 года их более 120. Крупные компании появились практически во всех отраслях промышленности, даже такой современной и интеллектуальноемкой, как информационные технологии (концерн «Ситроникс», «Национальная компьютерная корпорация», IBS). Не охваченными остались, вероятно, лишь легкая и парфюмерно-косметическая промышленности. Из сферы услуг наибольшее число крупных компаний сконцентрировано в торговле (например, если взять розничную торговлю, то компании с оборотом в один миллиард долларов и выше присутствуют во всех сегментах: от продуктов питания и мобильных телефонов до предметов роскоши). А в такие важные отрасли, как жилищно-коммунальное и гостиничное хозяйство, крупный бизнес уже начал входить или, по крайней мере, обозначил свою экспансию.
Закат российских чеболей[4]
В рассматриваемый период сменилось главное действующее лицо российского крупного бизнеса: эта роль перешла от интегрированных бизнес-групп к отдельным компаниям. Переход этот является настолько существенным, что его можно назвать фундаментальным сдвигом.
Он происходил по трем основным направлениям. Во-первых, компании создавались внутри интегрированных бизнес-групп из уже входивших в них предприятий. При этом названия могли быть самыми различными: субхолдинги, дивизионы и прочее, но речь всегда шла о формировании структур по отраслевому или продуктовому принципу и наделению их широкой автономией. Во-вторых, экспансия интегрированных бизнес-групп чаще всего происходила не путем точечного захвата отдельных предприятий, а в форме создания новых компаний. В-третьих, новые объединения в этот период по большей части сразу создавались в форме компаний, то есть не конгломератных, а сфокусированных специализированных структур.
Как ни странно, можно достаточно точно указать начальную и конечную точки данного перехода и события, их маркирующие. Начало — это весна 2000 года, когда был создан «Русский алюминий» — первая отечественная компания мирового уровня, возникшая не по прямой воле государства. Завершением можно считать весну 2005 года, когда произошло IPO[5] «Северсталь-Авто», показавшее, что инвесторы (в том числе и иностранные) с энтузиазмом относятся к правильно выстроенным компаниям, даже в тех отраслях экономики, которые никогда не считались сколько-нибудь успешными в России.
Интегрированная бизнес-группа как форма существования российского крупного бизнеса отнюдь не ушла в историю. Более того, большинство ведущих групп, переживших кризис 1998 года, существует и по сей день. Регулярно появляются и новые. Однако существенно изменились роль, функции и содержание их деятельности. В российской экономике возникла некая двухуровневая система. Ее нижний уровень представлен компаниями, занявшими «пространство» реального бизнеса. А верхний — интегрированными бизнес-группами, сконцентрировавшимися на управлении капиталом.
Точнее говоря, основными направлениями деятельности бизнес-групп на сегодня являются:
а) «обычная» купля-продажа крупных пакетов акций на фондовом рынке;
б) дружественные слияния и поглощения;
в) инициирование и обеспечение финансирования новых проектов;
г) недружественные слияния и поглощения;
д) выкуп, реструктуризация и последующая продажа предприятий и компаний, оказавшихся в тяжелом положении.
В развитых экономиках эти функции обычно выполняются специализированными структурами: «классическими» инвестфондами, инвестбанками, рейдерами (корпоративными «захватчиками»), фирмами, специализирующимися на антикризисном управлении. Российские интегрированные бизнес-группы, таким образом, являются некоторыми их гибридами. И различаются между собой лишь пропорциями, в которых сочетают вышеназванные виды деятельности. Однако, похоже, доминанта смещается в сторону модели инвестфонда, о чем еще в начале 2000-х годов говорили Михаил Фридман и Владимир Потанин, называя свои структуры — «Альфа-Групп» и «Интеррос» — фондами прямых инвестиций.
Описанный фундаментальный сдвиг имеет множество последствий. Но главное из них — получение российскими заемщиками и эмитентами достаточно широкого доступа к ресурсам мирового финансового рынка и, более того, превращение последнего в основной источник внешнего финансирования для субъектов отечественного крупного бизнеса. Что в свою очередь накладывает серьезные ограничения на использование бизнесом административных и политических ресурсов. Олигархическое поведение стало неактуальным не только потому, что ему противостоит резко усилившийся государственный аппарат, но и потому, что и котировки акций, и кредитные рейтинги реагируют на слишком близкие отношения компаний с властью однозначно отрицательно. Такая реакция мирового рынка сформировалась не сейчас, а в последние три-четыре десятилетия, и не в России, а во всех крупных развивающихся странах.
Причины и механизмы «фундаментального сдвига»
Смена основного действующего лица в крупном российском бизнесе произошла под воздействием двух основных групп факторов. Первая — институциональные или внутренние факторы. Вторая, наиболее важная, — потребность реального сектора российской экономики (и его собственников) во внешних для него источниках масштабного финансирования и одновременно возникшая готовность мировых финансовых рынков на эту потребность ответить.
Напомним, что основной причиной успешности интегрированных бизнес-групп в 1990-х годах было выполнение ими услуг, недоступных на открытом рынке (защита контрактов, услуги по оформлению экспортных операций и прочие). В 2000-е годы эти услуги перестали быть эксклюзивными: либо их теперь можно купить на открытом рынке, либо то, что раньше требовало специальных усилий и механизмов, стало хозяйственной рутиной и вошло в обычай. Соответственно все более важными становятся преимущества от специализации, аутсорсинга, разделения рисков и так далее. Что приводит к появлению центробежных тенденций внутри конгломератов.
Кроме того, в условиях экономического роста наиболее естественным вариантом экспансии для типичного субъекта крупного бизнеса является закрепление позиций на профильных рынках. Что предполагает приобретение новых предприятий той же специализации, что и уже имеющиеся, их интеграцию и повышение эффективности, а также формирование управляющих структур по отраслевому принципу. Тем более, что возможности вторжения в новые отрасли за счет покупки сверхэффективных или сильно недооцененных активов к 2000 году стали весьма ограниченными. (А кроме того, многие из субъектов крупного бизнеса уже имели к этому времени опыт неудачных проектов в сферах, далеких от профильных.)
Вторая группа факторов обусловлена тем, что в 2000-е годы у всех сколько-нибудь успешных субъектов бизнеса появились крупные инвестиционные проекты, которые не могли быть профинансированы полностью из собственных доходов. А следовательно, необходимым стало привлечение независимого финансирования[6]. Непрозрачные конгломератные структуры, каковыми являются бизнес-группы, в любом случае не слишком хорошие заемщики или эмитенты. И под воздействием требований финансового рынка они бы неизбежно трансформировались. Однако если бы соответствующие деньги имелись внутри страны, то отечественным заемщикам и эмитентам, вероятнее всего, удалось бы заставить отечественных кредиторов и инвесторов соглашаться на свои условия. И процесс трансформации растянулся бы на долгие годы. (Напомним, что южнокорейские чеболи, по многим параметрам весьма похожие на отечественные интегрированные бизнес-группы, безотказно кредитовались банками этой страны в течение десятилетий.) Но последствия кризиса 1998-1999 годов для российской финансовой системы оказались гораздо серьезнее, чем для реального сектора. Поэтому, даже несмотря на хорошую динамику в последующие годы, она не могла предоставить необходимые растущему бизнесу деньги, ни по объемам, ни по срокам.
Итак, адекватные потребностям российского крупного бизнеса финансовые ресурсы можно было привлечь только с мирового финансового рынка — спрос на иностранные деньги к началу 2000-х уже был сформирован. Практически одновременно появляется и предложение. С 2002-2003 годов можно говорить о «второй волне» интереса иностранных портфельных инвесторов к России, которая в их понимании заняла место одного из ведущих развивающихся рынков[7]. (Напомним, в частности, об идее BRIC[8], в рамках которой Россия оказалась в одном ряду с Индией и Китаем, что, на наш взгляд, даже слишком оптимистично.) В результате российские компании получили возможность привлекать с мирового финансового рынка масштабные ресурсы дешево и на длительный срок (например, тридцатилетние займы на один миллиард долларов и более хотя единичны, но уже не уникальны). Сначала российский бизнес освоил синдицированные кредиты, затем — выпуски еврооблигаций. А с 2004 года с долговыми механизмами начал активно конкурировать акционерный — стала активно распространяться практика проведения IPO, причем излюбленным местом размещения акций стала Лондонская фондовая биржа (LSE). В 2005 году российские компании привлекли с западных финансовых рынков около 60 миллиардов долларов: из них чуть больше половины пришлось на синдицированные кредиты, около 20 миллиардов — на еврооблигации, остальные средства были выручены от продажи акций.
Но чтобы удовлетворить взыскательных инвесторов, российскому бизнесу пришлось изрядно перестроиться. Дело в том, что мировой финансовый рынок (тем более, в эпоху глобализации) отнюдь не склонен приспосабливаться ни к какой национальной специфике[9]. Портфельные инвесторы (в том числе покупатели долговых ценных бумаг), а также банки-кредиторы готовы вкладываться только в те активы, которые выстроены и оформлены привычным для них образом. Или, иначе говоря, покупать достаточно стандартизованный «продукт». Отдельное российское предприятие таковым выступать не может. Оно, как правило, слишком мало и не является полноценным субъектом рынка. Многосекторная бизнес-группа тем более не удовлетворяет критериям «привычности» в западном варианте. Логика ее построения и имеющиеся синергетические эффекты полностью понятны только ее основателям, а следовательно, ей трудно получить адекватные средства путем выпуска облигаций или адекватной капитализации при продаже части акций[10].
Компания, напротив, доминирующая во всем мире форма организации крупного бизнеса. Поэтому, чтобы привлечь деньги западных портфельных инвесторов в необходимых объемах и по приемлемой цене, российский бизнес должен был выстраиваться именно в компании.
Основные направления трансформации компаний
Конечно, рассчитывать на ресурсы мирового рынка может не всякая компания. Чтобы соответствовать новым требованиям, большинство отечественных компаний-лидеров в рассматриваемый период прошло через этап активного самореформирования. В нем можно выделить пять основных направлений.
1. Совершенствование корпоративного построения (внедрение норм «Goodcorporategovernance»[11]). Сюда входит внесение в уставы особых пунктов, защищающих права миноритариев; принятие кодексов корпоративного поведения; включение независимых директоров, в том числе иностранных, в состав советов директоров и так далее.
2. Дивидендная политика. Это, прежде всего, регулярная выплата значительных дивидендов, которые в последние годы достигают сотен миллионов, а в ряде случаев — и миллиардов долларов в год. А также закрепление способов их расчета в уставных документах (чаще всего в долях от чистой прибыли)[12].
3. Изменения в корпоративном управлении. Основное здесь — переход на международные стандарты отчетности и приглашение надлежащих аудиторов. А также интернационализация исполнительного менеджмента, то есть назначение на первые или вторые управленческие должности иностранцев, имеющих соответствующий опыт работы в крупных западных структурах (а иногда — и звезд мирового уровня, например приглашение в «СУАЛ» Брайана Гилбертсона, в прошлом создателя и генерального директора крупнейшей в мире горнорудной компании «BHP Billiton»). Наличие таких менеджеров — уже норма для многих ведущих нефтяных, металлургических и телекоммуникационных компаний, а также банков. Цель их приглашения — не только использовать западный опыт, но и продемонстрировать иностранным инвесторам отсутствие «российской специфики». Кроме того, интернациональная управленческая команда обеспечивает существенное преимущество в тех случаях, когда приходится интегрировать зарубежные активы.
4. Формирование «правильной» производственной структуры и продажа непрофильных активов. Это самое дорогое и спорное направление, поскольку «непрофильность» определяется зачастую не критерием производственно-хозяйственной эффективности в конкретных условиях России, а доминирующим представлением портфельных инвесторов о том, что должно и не должно входить в состав «хорошей» компании. Приведем два характерных примера. Нефтяным компаниям не принято самим заниматься буровыми работами. И в 2004 году «ЛУКойл» продает свою дочернюю компанию «ЛУКойл-бурение». Рынок соответствующих услуг в России развит явно недостаточно, поэтому не исключено, что напрямую продажа привела к потерям. Но они были компенсированы ростом капитализации.
И еще более экзотическая ситуация: ГМК «Норильский никель» продал авиакомпанию «Таймыр», при том что был не только контролирующим акционером, но и фактически единственным потребителем ее услуг (и никаких других значимых потребителей в регионе нет и в обозримой перспективе не предвидится). Но иностранный портфельный инвестор сильно бы удивился, увидев авиакомпанию на балансе производителя цветных металлов.
Существует и иной мотив перевода тех или иных активов в разряд «непрофильных» и их продажи, не связанный с «подстраиванием» под мировые стандарты. Это появление реальных конкурентных рынков соответствующих услуг, благодаря чему потребность в их внутреннем производстве отпадает. Например, почти одновременно с буровым подразделением «ЛУКойл» продал и флот танкеров «река-море» (причем практически сразу после завершения его формирования). Причина в том, что в Волго-Балтийском и Волго-Каспийском бассейнах, где он работал, уже сформировался нормальный рынок танкерных перевозок нефтепродуктов, на котором конкурируют крупные специализированные игроки, не связанные с нефтяными компаниями («Волготанкер», «Волга-флот», Северо-западное пароходство и другие).
5. Интернационализация бизнеса. Под этим понимается покупка в крупных масштабах иностранных производственных активов, прежде всего — в дальнем зарубежье.
Последнее направление представляется особо важным и актуальным в настоящее время, поэтому остановимся на нем более подробно. Исходные мотивы таких покупок вполне традиционны. Это выход на новые рынки сбыта, в том числе защищенные таможенными барьерами, достраивание технологических цепочек (в сторону либо сырья, либо конечной продукции), а также формирование имиджа глобальных игроков.
Но наличие у компаний крупных зарубежных активов, если они эффективны и хорошо встроены в ее структуру, дает и два других важнейших преимущества. Во-первых, это максимально естественная и безболезненная модернизация за счет трансфера производственных, управленческих и финансовых технологий. Во-вторых, это обретение некоего символического ресурса, который может оказаться одним из лучших средств защиты от политических рисков. Есть основания полагать, что «наш» завод в Европе или Северной Америке еще долго будет считаться успехом страны в целом.
Процесс интернационализации бизнеса российских компаний начался во второй половине 1990-х годов с покупок активов в ближнем зарубежье и странах Восточной Европы нефтяными компаниями — «ЛУКойлом», ТНК и «Татнефтью». Последние три года этот процесс существенно активизировался, и лидерами стали металлурги. Покупки в дальнем зарубежье стоимостью в сотни миллионов или даже в миллиард долларов сделали «Норильский никель», «Евразхолдинг». Весьма крупные зарубежные активы появились и у лидеров сектора мобильной связи — МТС и «Вымпелкома», однако они пока ограничиваются странами СНГ.
Покупки на порядок меньше позволяют себе и компании обрабатывающей промышленности. В частности, «Объединенные машиностроительные заводы» в 2004 году купили два подразделения всемирно известной чешской компании «Scoda»: металлургическое и по производству оборудования для атомной энергетики. А парфюмерно-косметический концерн «Калина» в декабре 2004 года купил около 30% акций немецкой косметической компании «Dr.Scheller» и в начале 2005-го довел свою долю до 60%.
Описанный процесс в среднесрочной перспективе, вероятно, приведет к появлению полноценных транснациональных компаний, штаб-квартира и основные акционеры которых будут находиться в России. Наиболее близок к этому сегодня «РУСАЛ», подписавший в октябре 2006 года соглашение о создании компании «Российский алюминий», которая, помимо его активов, объединит предприятия «СУАЛа» и алюминиевые заводы международного трейдера «Glencore». В результате будет образован мировой лидер отрасли с активами в Европе (Италии и Швеции), Африке (Гвинее), Австралии, Азии (Китае), Центральной и Южной Америке (Ямайке и Гайане). А его контрольный пакет будет принадлежать владельцам «РУСАЛа». Второй отечественный претендент на статус транснациональной корпорации — «Северсталь». После приобретения в феврале 2005 года 62% акций итальянской сталелитейной компании «Lucchini», а годом ранее — американской «Rouge Industries» (ныне — «Severstal North America») более трети ее мощностей и производства уже расположено за рубежом. А неудачную попытку «Северстали» раствориться летом 2006 года в европейском гиганте «Arcelor» мы, напротив, записываем ей в плюс.
Крупный бизнес в процессах экономического развития
Существуют самые разные точки зрения о месте крупного бизнеса в развитии отечественной экономики. Одна из них отводит ему роль основной движущей силы. В соответствии с ней не просто развитие, а экономический прорыв обеспечивается тесным взаимодействием и взаимопомощью крупных компаний и проводящего активную дирижистскую политику государства. Причем такие компании — «национальные чемпионы» (один или несколько) должны появиться или быть выстроены во всех значимых отраслях народного хозяйства. Это представление господствовало в СССР в первые годы перестройки и, похоже, приобретает популярность сейчас.
Согласно диаметрально противоположной точке зрения, российский крупный бизнес, с его, в основном, сырьевой направленностью, играет лишь роль трубы, по которой природная рента перекачивается из страны во внешний мир. А надежды на экономическое развитие и социальную модернизацию возлагаются, в основном, на малый бизнес, который опять-таки должен особо опекаться государством. Мировоззренческим основанием данных представлений является общедемократический пафос и однозначно отрицательная оценка трансформации отечественной экономики в 1990-е годы.
Обе эти позиции, как и положено крайним, далеки от реальности. Как показывает опыт всех успешных стран, крупный бизнес является каркасом национальной экономики, ее основным представителем в мировом хозяйстве, важнейшим партнером и оппонентом государства при выработке и осуществлении промышленной политики. Но основную часть занятости, доходов и налогов, а также инноваций приносит бизнес средний (естественно, по масштабам соответствующих стран). Классический же малый бизнес выполняет, в основном, социальные функции, обеспечивая огромному количеству людей приемлемый уровень дохода и статус, а некоторой их части — еще и предпринимательский опыт плюс начальный капитал для карьерного роста.
Описанная модель верна для России с двумя поправками. Первая связана с повышенной долей природной ренты в первичных доходах. В результате крупный бизнес, контролирующий подавляющую часть сырьевого сектора, является у нас основным налогоплательщиком, а также донором остальной экономики[13]. Вторая состоит в том, что отечественный крупный бизнес, вероятно, играет и будет играть большую, чем в других странах, роль в процессах внедрения, тиражирования и распространения инноваций. Однако поправки не отменяют основного содержания модели. А следовательно, и в России темпы и качество роста, инновационная активность и прочие слагаемые успеха в экономике в решающей степени зависят не от крупного, а от среднего бизнеса. Именно последний должен выступить главным мотором экономического развития страны.
[1] При этом субъектом крупного бизнеса мы называем такого экономического агента, который самим своим существованием меняет правила игры (то есть экономические институты вокруг себя) — в экономике в целом или по крайней мере в соответствующей отрасли. Для всего рассматриваемого периода нижней количественной границей «крупного бизнеса» можно считать оборот (объем продаж) около 500 миллионов долларов в год. В будущем эта граница, конечно, будет существенно поднята.
[2] Вполне естественными элементами сложившейся модели являются также популярные в последнее время формулы «социальной ответственности» бизнеса и «частно-государственного партнерства». Хотя, на наш взгляд, неясно, служат ли они только идеологическим обеспечением или станут основой для реальных проектов и мер экономической политики.
[3] То есть объединений предприятий, имеющих объективный — производственный или воспроизводственный — экономический смысл, с суммарным годовым оборотом более 500 миллионов долларов.
[4] Чеболи — финансово-промышленные группы в Южной Корее, играющие значительную роль в экономике начиная с 1960-х годов. Как правило, контролируются одной семьей, тесно связаны с государством, в том числе могут участвовать в обсуждении вопросов планирования, а также получать финансовую поддержку из государственного бюджета в кризисных ситуациях. — Примеч. ред.
[5]InitialPublicOffering- первичное публичное размещение акций.
[6] Привлечение средств с мировых финансовых рынков могло решить и еще одну задачу, стоявшую перед крупными российскими бизнесменами: оформления своего богатства и доходов таким способом, который обеспечил бы наибольшую легитимность. В качестве самого социально и политически приемлемого варианта был выбран рост капитализации принадлежащих им активов. Тогда как доминировавшее в 1990-х годах перераспределение в свою пользу внутренних финансовых потоков контролируемых структур не только «не приветствуется» государством, но и гарантирует широкую общественную поддержку любым попыткам экспроприации.
[7] «Первая волна», наблюдавшаяся в 1996-1997 годах, носила явно спекулятивный характер.
[8] Условное обозначение группы из четырех наиболее динамично развивающихся стран — Бразилии (B), России (R), Индии (I) и Китая (C). — Примеч. ред.
[9] За исключением, может быть, китайской — в силу масштабов страны и ее экономики.
[10] Продажа в начале 2005 года 19% акций «АФК Система» (IPO на Лондонской бирже) не опровергает, а подтверждает данный тезис. Капитализация «АФК Системы» оказалась очень близкой к биржевой стоимости принадлежащих ей пакетов акций двух компаний: МТС и МГТС. То есть, покупая бумаги «Системы», инвесторы фактически оценили только ее основные телекоммуникационные активы.
[11] Устоявшийся перевод «corporate governance» как «корпоративное управление» неточен. Корпоративное управление — это нечто иное (см. ниже). Впрочем, в профессиональных дискуссиях эта неточность проблем пока не вызывает. Обычно сразу становится ясно, идет ли речь о «governance» или «government».
[12] На Западе дивидендная политика является одной из составляющих «Goodcorporategovernance». Мы рассматриваем ее отдельно, поскольку она появилась под воздействием не только внешних требований, но и внутренних обстоятельств. Политический запрет на использование грубых форм налоговой оптимизации привел к тому, что прибыль компании стало необходимо показывать. А следовательно, ее можно и нужно использовать как источник доходов собственников вместо пресловутого управления финансовыми потоками.
[13] За счет регулируемых цен либо инвестирования прибыли в другие отрасли.