Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 4, 2006
Человек эпохи корпораций
Новый, специальный номер “НЗ” посвящен корпорациям и самому феномену корпоративности как специфическому принципу социальной организации. Какое место в повседневной жизни человека занимают корпорации и какова роль человека, работающего на корпорацию? Каким образом строятся отношения корпорации и государства и каким образом корпорации взаимодействуют с обществом? Когда возникли корпорации и о каких перспективах их развития можно говорить, не впадая в футурологический пафос? Что стоит за не так давно, но столь прочно вошедшими в наш язык понятиями “корпоративная культура”, “корпоративная этика”, “дух корпоративности” и так далее? Вот часть вопросов, которыми задаются авторы этого номера.
Как нам кажется, актуальность темы корпорации в российском контексте не связана исключительно с появлением в нашей стране крупных частных компаний. Эта тема и круг проблем, с ней связанных, были актуализированы самим фактом возникновения и развития сферы частного и независимого (пусть даже во многом лишь на уровне декларации) бизнеса.
Отношение к частному предпринимательству в России всегда было, скажем так, довольно особым. Претендуя на роль независимого источника силы и влияния, бизнес уже этим обстоятельством дезориентировал сознание граждан, привыкших к иерархичной и патерналистской системе отношений с государством. Являясь альтернативным по отношению к государству пространством распределения ресурсов, притяжения общественного внимания, способностей, времени и капитала, бизнес оказался естественным конкурентом государству, которое к конкуренции не привыкло и выстроить адекватную стратегию поведения в этой новой для себя ситуации до сих пор не способно.
Почему предпринимательская инициатива не заняла в сознании российских граждан место, аналогичное тому, какое она занимает в системе описанной Вебером протестантской этики, — отдельный вопрос. Но, к сожалению, очевидно то, что бизнес, предпринимательство и в наши дни воспринимается большинством людей с заранее заданной негативной коннотацией, подчеркивающей хищническое стремление к получению прибыли, жесткие правила игры, нелигитимность имеющейся собственности и так далее.
Безусловно, этот образ помимо вполне реальных событий конца 1980-х — 1990-х годов во многом основан на особенностях патерналистской модели взаимоотношений с государством, которое практически никогда не выпускало граждан из-под своего контроля, но с другой стороны, так же никогда не удовлетворяло их действительных потребностей: в образовании ли, безопасности, здравоохранении, академической науке (список можно продолжать). Возникала взаимная игра иллюзий: государство делало вид, что производит товары и услуги в достаточном количестве и с надлежащим качеством, а люди создавали видимость лояльности, покрывая потребительский дефицит показным производственным энтузиазмом.
С частными компаниями такая система убеждений и мотиваций не работает. Ориентированные на получение прибыли в условиях жесткой конкуренции, постоянно находящиеся под реальным и даже чрезмерным контролем проверяющих служб, они не могут позволить себе расслабиться и воспроизводить старую, социально ущербную и экономически неэффективную модель отношений. Успешные частные корпорации, наоборот, заинтересованы в том, чтобы любой сотрудник, от секретаря до топ-менеджера, был немного предпринимателем, то есть рассматривал вверенную ему работу как собственное дело.
Безусловно, этот принцип часто нарушается в крупных, бюрократизированных компаниях, сталкивающихся с проблемами контроля, оценки результатов и просто управления огромным количеством сотрудников и активов. Впрочем, нарушается он не только с точки зрения восстановления патерналистских отношений внутри компании, но и, к примеру, тем обстоятельством, что по меньшей мере уже два последних года реальная заработная плата в России растет быстрее производительности труда, особенно в крупных компаниях с государственным участием.
Как показывает практика, эти факторы становятся уязвимым местом компании, которое может быть неочевидным при благоприятной конъюнктуре (например, при высоких ценах на экспортируемые сырьевые товары), но крайне существенным и опасным при отрицательной динамике рынков. (Что уже продемонстрировал кризис 1998 года, который, по оценкам многих аналитиков, еще был сравнительно мягким для наемных работников, особенно занятых в нефинансовой сфере, в которой удалось избежать массовых увольнений, что во многом обеспечило достаточно быстрое восстановление и значимый рост производства, который начался уже со второй половины 1999 года.)
Таким образом, можно выделить несколько основных черт восприятия российского бизнеса, особенно крупного. Прежде всего, это столкновение двух поведенческих моделей — фиктивной опеки (добавим, и малой ответственности), в рамках которой человек привык взаимодействовать с государством, и подхода, когда человеку воздается “по трудам его”. Это борьба безынициативности, или, вернее, безответственной инициативы, и необходимости быстро принимать “правильные” решения и отвечать за них. Это отношение к “чужой”, но не государственной собственности, которая, с одной стороны, приносит доход (пусть даже опосредованно, в виде заработной платы), но с другой — постоянно вызывает сомнения в правомерности ее приобретения.
Таких оппозиций можно привести множество. Сейчас же мы хотим подчеркнуть, что стереотипная схема “бизнес — власть — общество”, хотим мы того или нет, имеет вполне реальную основу, прочно, если не намертво, скрепляющую их друг с другом. И этой основой является человек, с его ожиданиями, предпочтениями, устремлениями и восприятием окружающего мира. Именно это в конечном счете определяет те особенности российских корпораций, о которых идет речь в нашем номере; именно это может стать фактором успеха или неудачи российских корпораций и экономики в целом, о чем говорит в своем интервью Евгений Ясин; именно по этой причине мы акцентируем внимание прежде всего на человеке и на принципе корпоративности, а не только на корпорации как “хозяйствующем субъекте”.
И именно поэтому мы рассматриваем все то богатство социальных и экономических связей, которое связывает корпорацию с обществом, определенным образом меняя и первую, и второе. И если экономические перспективы развития корпораций по крайней мере понятны и укладываются в хотя и сложную, но хорошо изученную логику становления крупных транснациональных компаний, то вот с участием корпораций в общественно-политической жизни все не столь очевидно. Взаимные ожидания и опасения, неустойчивая обратная связь и заведомо неблагоприятный отбор (в пользу крупных компаний с государственным участием) подрывают конкурентоспособность российской экономики, снижая ее эффективность и возможности устойчивого развития. Во многом именно эти обстоятельства и определяют неэкономическую повестку российских корпораций, которая в сфере благотворительности крайне редко выходит за пределы решения локальных социальных вопросов (причем, как правило, исключительно в зоне непосредственного присутствия той или иной корпорации), что, конечно, само по себе и не мало, но вряд ли создаст действенные стимулы для социального развития и модернизации общества в целом.
Столь же неоднозначным оказалось погружение во “внутренний мир” бизнеса, предпринятое с целью описать то специфическое социальное пространство, которое сознательно выстраивается внутри корпорации, исходя из идеальных представлений об эффективности взаимодействия работников, необходимых механизмах их мотивации и том “командном духе”, который, как известно любому менеджеру, является необходимым залогом успеха.
С некоторой неуверенностью мы представляем те разделы специального выпуска “НЗ”, которые посвящены объективации пресловутого “корпоративного духа” и тех повседневных ритуалов, которые должны его воспитывать и поддерживать. Не совершили ли мы серьезную ошибку, не позвав антрополога, социолога или семиотика? Ведь речь пойдет о социальных ритуалах и системе поведения, свойственных членам современных корпоративных сообществ; проще говоря — о корпоративной этике, эстетике, можно даже сказать, об эпистемологии внутрикорпоративной жизни. Антрополог может беспристрастно изучить жизнь “Макдоналдса” или “Майкрософта” как жизнь какого-нибудь племени, затерянного в сельве Южной Америки. И будет прав — со своей, профессиональной точки зрения. Социолог проанализирует корпорацию как замкнутую и сверхупорядоченную модель общества, вполне возможно поставив ее в один ряд с авторитарными или тоталитарными моделями общественного устройства. Или, наоборот, сравнив с самыми открытыми демократическими сообществами — это как посмотреть. Семиотик увидит в корпорации воплощение синхронии, начисто забыв о диахронии (а зря! чтобы избежать этой ошибки, мы предложили вниманию читателя статьи, посвященные средневековым корпорациям). Так или иначе, мы не позвали ни первого, ни второго, ни третьего. Не исключено, что мы еще сделаем это — в рамках другого проекта.
Сейчас же наша задача проста — дать аналитический очерк того, что в позапрошлом веке назвали бы “нравами”. Корпоративные нравы — вот о чем, выражаясь ненаучно, пойдет речь. Любое человеческое сообщество, представляющее собой с социальной точки зрения некое “тело” (corpore), чуть ли не в первую очередь приступало к созданию разветвленной системы специальных сигналов, жестов, знаков, ритуалов и моделей поведения, выполнение которых было первейшим и важнейшим способом попасть внутрь этого тела и стать его составной частью. В некоторых случаях (беря понятие “корпорация” в очень широком смысле) ритуалы и модели поведения были важнее той непосредственной деятельности, ради которой создавалось это сообщество. Иными словами, проникновение внутрь корпоративного тела всегда обеспечивалось за счет приобщения к определенному корпоративному духу.
Средневековые ремесленники свято исполняли цеховые правила — одним из важнейших среди них была цеховая пирушка. Сегодня офисный работник небеззаботно играет в боулинг, посещает фитнес-центр и горнолыжный курорт или “зажигает” на вечеринке в специально снятом его компанией загородном пансионате; “небеззаботно”, ибо он понимает, что выполняет важную корпоративную функцию. Корпоративная вечеринка очень похожа на цеховую пирушку — при том, что средневековый цех организацией производства и распределения решительно отличался от современной корпорации (и дело совсем не в технологиях!). Это значит лишь одно — ритуалы старше нас. Такое знание придает образу нынешних сверхсовременных корпораций дополнительное (и, на первый взгляд, неожиданное) измерение.
Безусловно, несмотря на попытку максимально широкого охвата материала и включение в общую стереоскопическую картину диаметрально противоположных точек зрения на феномен корпораций, многие аспекты их функционирования остались вне сферы нашего внимания. Что, с одной стороны, является минусом для уже сделанного, но, с другой, определяет перспективу того, что еще предстоит сделать, — что уже плюс. Начиная разговор о корпорациях, мы ни в коей мере не планировали его закончить, расставив аналитические оценки и разрешив поставленные вопросы. Это было бы в равной степени и самонадеянным, и антипродуктивным.
Российский бизнес страдает от непроговоренности и недоговоренности (и речь идет отнюдь не о заботе о сохранности коммерческих тайн). В разговоре о российском бизнесе сложились определенные — тем более действенные, чем более непрописанные — правила: в нем очень многое “подразумевается”, “предполагается” или “учитывается” на основе общего и потому, казалось бы, не нуждающегося в артикуляции опыта. И дело даже не в отсутствии адекватного языка описания, а в отсутствии благоприятной прагматики его использования. А это в свою очередь затрудняет не только аналитическую работу по описанию того, как работает бизнес, но и работу бизнеса как таковую. Отсылки к некоему общему знанию, принципам морали, эффективности, удвоению показателей столь часты, что уже лишены рационального смысла, выполняя функцию ритуальных заклинаний. Возможно, этот номер хотя бы отчасти поможет тому, чтобы сделать феномен корпорации и стоящие за ним механизмы бизнеса и предпринимательской инициативы немного более прозрачными и познаваемыми [НЗ].