Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 2, 2006
Ольга Владимировна Ковенева (р. 1980) — аспирант Института социологии РАН и Высшей школы социальных наук (Париж).
Ольга Ковенева
Тернистый путь защитника природы: экологическое действие в России и во Франции[1]
Отправной точкой для данной статьи явилось удивление «чужестранки», столкновение с иным. Проводя социологическое исследование локальных экологических конфликтов в городе Медон (Франция, 2003-2006 год)[2], я была поражена громоздкостью и вездесущностью публичных процедур. Деятельность местных общественных организаций произвела на меня впечатление замысловатого инженерного механизма, регулярно и четко приводимого в действие изо дня в день. Организационные собрания коллективов сменялись дебатами и согласительными встречами с властями; встречи-беседы с жителями — судебными процессами и разнообразными публичными мероприятиями (от протестных митингов и информационных акций до местных праздников и организованных прогулок горожан).
Создавалось впечатление, что практически для всего и вся есть свой общественный представитель и что все отношения опосредованы общественными структурами. Одиночный рыбак, лениво-привычным жестом закидывающий удочку в местный пруд, оказывался членом региональной Федерации рыбаков. Праздные группы гуляющих в близлежащем лесу оказывались ни больше ни меньше членами Ассоциации любителей прогулок. А лягушки, непринужденно квакающие в пруду, — «исчезающим видом фауны» под покровительством местного Общества защиты земноводных. По ходу исследования бурная общественная жизнь маленького городка Медон вовлекла и меня в свой круговорот. От одного публичного мероприятия к другому я постепенно утрачивала ощущение осязаемости пространства: за общими дебатами об устойчивом развитии и охране природного наследия мне с трудом удавалось узнавать извилистые улочки утопающего в зелени Медона, уединенные пруды и тропинки полюбившегося мне медонского леса. Невольно вспоминалось при этом, что при аналогичном исследовании экологических конфликтов в московском районе Крылатское (2002-2006 год)[3] общественная деятельность жителей почему-то не производила такого пугающего впечатления отстраненности и оторванности от локального пространства.
Переживание «странности» чужой культуры нередко сопровождается поверхностными критическими суждениями, отталкивающими иное[4]. Так, из проведенного мною описания легко можно сделать известный стереотипный вывод. Мол, французы слишком «мудреные» и «сложные» и далеки от непосредственного общения с природой и «простых» отношений. Или, напротив, критикуя уже в этот раз российскую политическую культуру, лишний раз указать на «недоразвитость» и «отсталость» публичных институций в России. Но цель данного описания была несколько другой — воспользоваться удивлением как точкой опоры, чтобы постараться осмыслить наблюдаемые различия, одновременно дистанцируясь по отношению к собственной культуре и двигаясь в сторону рефлексивного понимания чужого.
Таким образом, данная статья представляет собой попытку симметричного сравнительного анализа, позволяющего избежать таких категорических обобщающих суждений, как «в России все локально и неформально», а «во Франции все публично и опосредованно». На первом этапе размышления я воздержусь от сведения всех наблюдаемых действий местного населения к «гражданским инициативам», «коллективным мобилизациям», «акциям протеста» или «экологическим конфликтам». Тема «экологических движений» весьма плодотворна и породила обилие серьезных исследований как в России, так и на Западе, но я не ставлю своей задачей воспроизвести здесь аналитические подходы и методы этой научной литературы. Из этого не следует, однако, что я умышленно хочу проигнорировать собственно публичные формы действия и сосредоточить внимание на повседневных практиках. Просто в моем исследовании сфера публичных отношений составляет лишь часть более широкого размышления, в котором политика понимается как совместная жизнь в общем мире, объединяющая как наиболее публичные формы отношений, так и личные привязанности.
Действительно, как можно охарактеризовать в терминах публичного действия поведение жителя, изо дня в день заботящегося о местном роднике (памятнике природы), но не желающего при этом ни стать членом местной экологической организации, ни трубить о своей деятельности перед лицом общественности? Конечно, можно интерпретировать его поведение как «гражданскую инициативу» (но почему тогда он избегает публичности?) или, еще хуже, заподозрить скрытые намерения или стратегический выбор индивида, строящего планы на будущее. Но подобные аналитические интерпретации не позволяют понять специфику этой деятельности, подпитываемой тесной привязанностью к этому месту и одновременно направленной на сохранение родника для общего блага местного населения. Замечу, однако, что внимание к специфике близких форм взаимоотношения с миром не является для меня самоцелью, а объясняется стремлением представить многогранную картину мира и понять трудности и преграды, стоящие на пути к публичности. Беря за основу анализа модель разноуровневых «режимов вовлеченности» в мир (régimesd’engagement), предложенную французским социологом Лораном Тевено[5], я стараюсь проследить динамику и взаимодействие множественных форм существования и «делания» в конкретных природных и городских пространствах. Эти пространства не только раздираемы мелкими неурядицами, ссорами и трениями различного уровня (от взаимного недовольства повседневных пользователей до собственно экологических конфликтов, выносимых в публичную сферу и принимающих форму серьезных судебных разбирательств), но и обживаются в ходе взаимных притираний, тесных адаптаций, договоренностей, компромиссов и публичных согласований. Таким образом, само понятие «среды обитания» понимается в контексте данного исследования широко: от непосредственного жизненного пространства до общественной проблемы. При этом оно не сводится к «экологической» составляющей, а приближается скорее к арендтовскому пониманию «общего мира», одновременно «связывающего и разделяющего тех, кому он общ»[6]. Среда обитания, являющаяся предметом моего анализа, не тождественна «Земле или природе, как они сопутствуют человеческому роду, очерчивая его жизненное пространство и обусловливая его органическую жизнь», а является скорее «собирательным понятием для всего того, что разыгрывается между людьми»[7], живущими в этом мире. Таким образом, «экологический вопрос» подводит меня к более широкой проблематике: изучению политико-культурных основ и правил «общежития», сложившихся в российском и французском обществах[8].
I. Привычное пространство: «у себя», «поблизости»
В теоретическом построении Лорана Тевено наиболее тесные формы взаимодействия человека с окружающим миром определены как «режим близости» (régimeduproche). Речь идет о стремлении преодолеть типичные для социальных наук оппозиции: частное — публичное и индивид — общественное. В «режиме близости» человек крепко вписан в свое окружение, а близкие ему вещи, подобно облаку, продолжают его собственное тело. Этот режим основан на привязанностях и связан с ощущением простоты и уюта в привычном мире. Таким образом, вопреки распространенному мнению, «индивид» не является первичным состоянием человека. Состояние индивида уже подразумевает отрыв от близкого пространства и близких связей и превращение их в функциональный ресурс (предмет стратегического выбора) для оптимального действия («режим планового действия», régimeduplan). Наиболее отстраненным от близкого пространства является, соответственно, «публичный режим» действия, направленный на достижение наиболее общего блага[9].
Чтобы нагляднее представить черты «режима близости», прогуляемся по медонскому лесу и природной территории «Крылатские холмы». Около медонских прудов немало народу. В тени платана уютно устроился рыбак с удочкой. С нескрываемым азартом он следит за поплавком. Появившийся откуда ни возьми пес, громко лая, бросается в воду в погоне за уткой. А расположившаяся неподалеку группа мужчин, поглощенная игрой в шары (петанк), внезапно оглашает воздух криками восторга. Побеспокоенный рыбак громко вздыхает, ворчит и демонстративно перемещается в более укромное место. Пожилая француженка, приблизившись к воде, заботливо кормит хлебом уточек: «Им, бедным, совсем нечего есть зимой, вот я им и помогаю». Мимо нее проходят гуляющие пары и семьи. Изредка проносятся байкеры на горных велосипедах, разбрызгивая вокруг себя грязь и бороздя берега пруда. И только информационные стенды говорят о том, что мы находимся в публичном месте. Стенд Национального управления лесами напоминает о том, что территория — в его ведении. Стенд около «Домика рыбака» сообщает тарифы местного рыболовного клуба. А стенды экологической организации напоминают о том, что пруд находится под контролем инициативной группы, исследующей местную флору и фауну, и просят гуляющих и рыбаков воздержаться от излишнего вытаптывания берегов и кормления птиц.
Переместимся на время к роднику на Крылатских холмах. Около ручья старенькая бабушка кормит с руки синичек, любовно называя их «усатенькие мои» и «лазурненькие мои». На мой вопрос, как она их различает, бабушка отвечает, что «здесь есть разные синички и биологи как-то по-научному их называют, но у “усатиков” есть черненькая полосочка, а у “лазурненьких” — синенькая». Мимо пробегает пушистая лайка, хозяин зовет ее: «Тяпа!» Лайка спускается к ручью и жадно пьет воду. Синички испуганно разлетаются, бабушка вздыхает и иронично замечает: «Ну, уж Тяпы они точно испугаются! Куда она в ручей своими лапами! Тут люди воду пьют». Неподалеку женщина кормит хлебом воробьев. Увидев меня, она почему-то торопливо начинает объяснять, что синичек ни в коем случае нельзя кормить хлебом, а воробушков можно: «Мой муж говорит, что воробушки, они как “комбайн”, все съедят, а синички, они аккуратненько, они сначала снимают кожурку, а затем съедают семечко». Стоящая неподалеку женщина начинает возмущаться: «Зачем же вы их черным хлебом! Они от этого болеют, да и вообще, от этого хлеба только крысы кругом». На скамейке около родника лыжник быстро надевает лыжи и торопится в сторону подъемника у подножия холма. Кто-то набирает родниковую воду в пластиковые бутылки. Кто-то, крестясь, омывает водой лицо и руки. В незимнее время жители собираются вокруг самодельных шашлычных «стоянок». Мы с вами находимся на природоохранной территории, включающей несколько памятников природы и виды, занесенные в Красную книгу Москвы. Сотрудники дирекции парка регулярно проводят работу с «несознательными гражданами», закармливающими птиц, игнорирующими отведенные для гуляния дорожки, вытаптывающими редкие травы и катающимися на лыжах и велосипедах по склонам памятника природы «Татаровский овраг». У местных жителей, правда, свое понимание экологических проблем: «Какие тут дорожки? Ну, ходят люди и ходят. Трава, как говорится, никуда не денется, осень придет, она все равно пожухнет. Дождик ее вытопчет, или солнце в том году все пожгло, травы не было. Не надо ничего запрещать. Вы ж собачникам разве запретите ходить? И дети бегают по горкам, что, они траву затопчут? Ну, а тут люди на лыжах катаются, это ж хорошо, пусть катаются, потом, может, водички попьют, так что все у нас нормально. Что тут еще нужно? Такая красота!»
Как в случае Крылатского, так и Медона привычная среда по-своему обживается пользователями[10], и ничто, казалось бы, не говорит о том, что эти пространства представляют экологическую ценность и являются предметом дебатов, общественной и политической деятельности. В рассказах жителей, описывающих места своих любимых прогулок, границы между городом и природной зоной стираются, а описания несут на себе сильный отпечаток привязанности к окружению: «все удобно», «все близко», «все прекрасно», «здесь чрезвычайно приятно». «Пушистые газоны», «комфортное жилье», «какие-то красивые сосны с красивыми ветками» (элементы урбанистической части города) здесь соседствуют с «какими-то необыкновенными редкими травами», «какими-то ценными растениями и кустарниками» (природоохранная территория). В режиме близости большое значение приобретают повторяющееся изо дня в день действия, поддерживающие чувство «своего» («мы сюда постоянно приходим»), непосредственное общение и приспособление пространства для привычного пользования (кормушки для птиц, стоянки для шашлыков, обустройство подходов к роднику, мест для рыбалки и игр). Нетрудно предположить, что близкие формы вовлеченности в пространство нередко становятся камнем преткновения, когда необходимо выйти в публичную сферу и начать отстаивать наиболее общие ценности.
II. На пути к публичному: среда обитания как общественная проблема
На примере формирования местных общественных групп Крылатского и Медона я постараюсь проследить требования, налагающиеся на людей для вхождения в публичную сферу, а также соответствующие им трансформации вещей близлежащего пространства.
1. Отрыв от близкого во имя общего
Экологическая группа добровольцев «Пруды Медона» возникла по инициативе местного жителя Андре, обеспокоенного ухудшением состояния прудов, знакомых ему с детства. Андре обратился в местную экологическую организацию, и та предложила ему свою помощь в создании инициативной группы для обследования и изучения прудов. Формирование коллектива и обучение экологической деятельности сопровождались резким изменением отношения к пространству. Близлежащие пруды превращались в «водную среду», местные лягушки, насекомые, птицы и растения — в «охраняемые виды». А прогулки на природе сменялись «патрулированием» территории, «инвентаризацией флоры и фауны», регулярными собраниями коллектива, экологическими тренингами и согласительными встречами с различными администрациями по поводу «устойчивого развития» и «сохранения биоразнообразия». Андре с полной ответственностью отнесся к возложенной на него миссии и требовал от членов группы полной отдачи и овладения всеми навыками публичной деятельности. Но освоение столь поразившей меня инженерии «общего» не давалось всем жителям легко. Многие из членов группы целыми днями пропадали в лесу, убирая территорию, но манкировали коллективными собраниями и с ужасом думали о необходимости установления контактов с администрациями. Нередко и экологические тренинги вызывали раздражение: «Не надо быть экологом, чтобы беречь природу, это вопрос здравого смысла». Тяжелее всех было пенсионерке Маги. Поскольку она чаще других прогуливалась с мужем около прудов, ей доверили почетную задачу патрулирования территории и написания регулярных отчетов с последующими докладами на собрании коллектива. Маги радостно отнеслась к своей миссии: она исписывала целые страницы, а на собраниях пускалась в длительные рассказы о «возмутительном поведении» гуляющих. Андре, председательствующий на собраниях, тонул в море информации, просил Маги сдерживать эмоции, говорить по существу и придерживаться «повестки дня». Общественная деятельность, развернутая добровольцами вокруг прудов, потребовала также привлечения рыболовных организаций для согласования принимаемых решений. Рыбаки, давно обустроившиеся на «своих» прудах, с недовольством восприняли появление «чужаков». Группа «Пруды Медона» неоднократно предлагала рыбакам «дисциплинировать» свои перемещения, чтобы сохранить биоразнообразие прудов. Но рыбаки не скрывали своего возмущения: «Вы хотите нас притеснить!» На одной из согласительных встреч, организованной Национальным управлением лесами, я присутствовала при споре, разгоревшемся между «недальновидными» рыбаками и «глобально мыслящими» экологами[11], решившими вырубить платаны и заменить их автохтонными видами растений:
Рыбак: Я не хочу, чтобы вы вырубали деревья. Это все равно, что отрубить мне руку! Мне они не мешают, когда я рыбачу, даже напротив.
Эколог А.: Что вы! Не надо так переживать! Это распространенное заблуждение. Нужно научиться мыслить глобально, нужно думать о лесе в целом. Я понимаю, что с деревом люди часто связывают что-то дорогое. Но ваше маленькое дерево по сравнению с жизнью леса — это не так страшно!
Эколог Б.: Меня тоже не волнует, если машина раздавит 5-10 лягушек. Для меня важна популяция.
Рыбак: Знаю я эту теорию! Смерть одного или двух солдат не страшна — важна победа!
Вхождение в публичность требует от участников быстрого абстрагирования от «мелких» привязанностей. Большая часть согласительных встреч начинается словами: «Понятно, что у всех нас есть свои интересы, но наша цель — общий интерес». Робкие замечания рыбаков о том, что «все эти дебаты об устойчивом развитии уводят нас от конкретных проблем наших прудов», тотчас же определяются как «преследование частных интересов». Освоение общественной деятельности превращается для всех в сложный тренинг по вырабатыванию представительских навыков и руссоистской «общей воли». Но и достижение публичности не снимает напряжения. Публичный статус в любой момент может быть оспорен другими публичными акторами или потревожен более близкими формами вовлеченности в мир.
С момента создания деятельность коллектива «Пруды Медона» проходит под знаком все большего обобщения проблем. Житель, тесно вписанный в свое окружение, постепенно уступает место защитнику окружающей среды. Достигнутое добровольцами состояние не является, однако, столь прочным по сравнению с крупными администрациями и ассоциациями. Выдвигая лозунги об охране устойчивого развития и о защите местных лягушек как охраняемого вида, Андре неожиданно для себя наталкивается на жесткую критику со стороны Общества защиты земноводных, вменившего ему монополизирование определения общего блага. Оно напомнило ему о необходимости, в первую очередь, учитывать мнение экспертов и согласовывать природоохранную деятельность со всеми действующими лицами.
Непреклонность императива запуска публичных процедур и отрыва от локальных привязанностей может восприниматься отдельными акторами как слишком обременительная ноша и слишком затяжной процесс, не отвечающий срочным задачам. Управление Лесного хозяйства регулярно упрекает рыбаков в самовольном обустройстве берегов, критикуя их работу как «сиюминутную шарашку»: «Нужно учитывать глобальный контекст, вы не разбираетесь в общих проблемах». В свою очередь рыбаки иронично замечают, что Управление «…думает уже в течение десяти лет, а проблема берегов так и не решена. Не надо думать, надо действовать. Это же опасно. У нас на прошлой неделе пожилой рыбак свалился в пруд, было не до смеха!». В процессе восхождения к общему повседневные знания и опыт нередко оказываются за бортом, что приводит к поистине анекдотическим ситуациям. Так, Общество защиты земноводных публично обвинило рыбаков во внедрении в пруд нового вида рыб, съевших большую часть головастиков. Была созвана согласительная комиссия по проблеме «воспроизводства и смертности земноводных». В ответ на обвинения экологов рыбаки спокойно заметили: «Мы рыбачим каждый день и сейчас расскажем вам кое-что, что может вас удивить. Мы обнаружили, что в другом пруду, где вы практически не бываете, странным образом увеличилось количество головастиков. Так я вот вам что скажу: они просто переплыли из одного пруда в другой. В берегах дырки, и пруды сообщаются между собой под землей. Схожее явление мы наблюдаем и с нашей рыбой, она переплывает из одного пруда в другое. Так что не волнуйтесь. Думаю, ваши головастики, когда вырастут и захотят отложить икру, вернутся, весело прыгая по лесу, в свое озеро. Я ничего не понимаю в ваших лягушках, но думаю, что уж в этом отношении они ничем не отличаются от лосося».
Деятельность, проводимая исключительно в публичном формате, осложняет отношения и с повседневными пользователями. Маги рассказывает, что на ее замечание: «Нельзя кормить уток» — одна мадам ответила: «Вы едите — птичкам тоже есть хочется». Один из членов группы посоветовал Маги в следующий раз ответить, что «…если мадам хочет кому-то помочь, то пусть лучше отнесет свой хлеб в ресторан для бедных». Иными словами, эколог предложил мадам ангажироваться в благотворительность, если уж она ничего не понимает в проблемах окружающей среды. Но дело в том, что мадам и не собиралась никуда ангажироваться: ей просто нравилось непосредственное общение с природой. Игнорирование общественными активистами близких форм отношений населения с пространством приводит, таким образом, к полному взаимонепониманию сторон. Андре озадачен: «Я вообще не понимаю, как работать с жителями. С рыбаками трудно, но это хотя бы коллектив. А жителей-то всех никак не пригласишь на согласительное собрание». Чтобы решить проблему взаимодействия с гуляющими, группа добровольцев вышла на Общество любителей прогулок и запустила собственную аниматорскую кампанию «Организованные прогулки для знакомства с биоразнообразием прудов».
2. Вхождение в публичность без отказа от привычного пространства
На первый взгляд, общественно-экологическая группа Крылатского также прошла классические этапы на пути к публичности. Толчком к рождению коллектива в конце 1990-х послужило спасение местного родника, занесенного селевым потоком. Спонтанное объединение усилий не осталось без внимания Западного отделения ВООП[12], предложившего инициативной группе создать первичную организацию и вступить в ряды общественных инспекторов.
Оказалось, что любимый жителями родник является памятником природы. Как рассказывает активист: «…вначале мы просто делали физические работы по очищению родника, а потом появились задачи все шире и шире. Узнали, что не только наш родник — памятник природы, что у нас и овраг — памятник природы, суходольный луг — памятник природы. Пошло, поехало. А там и встречи с учеными. Ведь надо ж как-то было все это объединить. Оказалось, что цели у ученых и общественности одни. Они нам помогали, мы им. В результате удалось сохранить эту территорию и создать ландшафтный заказник».
Однако работа по инвентаризации редких видов, сбору документации, обосновывающей объединение памятников природы, и, наконец, создание природоохранной территории (1998) и дирекции заказника не решили всех проблем. Начиная с 1999 года в заказнике начали проводиться коммерческие соревнования по экстремальным видами спорта и авторалли. Появились также проекты по превращению территории то в коттеджный поселок, то в спортивно-развлекательный комплекс. Выйдя на крупные экологические организации (Центр охраны дикой природы, Союз охраны птиц и другие), активно подключая прессу и осваивая технологии общественного протеста и юридического действия, общественно-экологическая группа во имя «защиты окружающей среды» вступила в противостояние со Спортивным центром профсоюзов «Крылатское» и строительными компаниями. В рамках данной статьи я не смогу остановиться подробнее на развитии конфликта, в котором были свои взлеты и падения (так, в 2001 году активист группы подал в Кунцевский суд иск от имени 300 жителей по поводу ущемления конституционных прав на благоприятную окружающую среду и выиграл дело). Замечу только, что в настоящий момент территория, насчитывающая несколько памятников природы и виды, занесенные в Красную книгу Москвы, решением Арбитражного суда была не только сокращена в размерах, но и понижена в природоохранном статусе: формально «ландшафтный заказник Крылатские холмы» перестал существовать и вошел в состав «Москворецкого природного парка».
Но вернемся к моему первому удивлению и постараемся понять, почему при весьма схожем пути к публичности схема развития общественной деятельности в Крылатском не производит впечатления столь сильного отрыва от конкретного пространства.
В ходе наших бесед председатель экологической группы Крылатского неоднократно подчеркивал, что общественная деятельность для него неразрывно связана с поддержанием круга «друзей-экологов» и единомышленников («мы все вместе, все за»). Факт первоначальной регистрации группы рассматривается лишь как необходимая формальность, которая узаконивает деятельность коллектива, но не меняет ее сути: духовное общение ради общего дела: «Все самые лучшие друзья, которые остались, — это те, с которыми я начинал», «нас много таких, мы озаряем своим общением друг друга, мы не одиноки». Появление представителя ВООП с папкой документов среди жителей, работающих около родника, описывается в ироническом тоне:
«Одна дама как-то пришла посмотреть на этот объект и видит, там очень много людей работает. Она говорит: “А вы кто?” — “Я? Житель Крылатского”. А она: “Я вам предлагаю зарегистрировать группу, а то вы делаете объемную работу, а тут придут, скажут, вы кто такие, а вы скажете, что вы из Общества охраны природы”».
Замечу, что выступления на митингах против градостроительной политики района нередко начинаются с обращения не только к «гражданам Крылатского», но и к «друзьям, соседям». Категории «жители», «мы крылатчане», «мы граждане, живущие здесь», не претерпевая делокализации, свободно выносятся в публичную сферу для обоснования общественного протеста.
Большое значение приобретает эскалация общей привязанности к месту, подпитываемой тесным контактом с природой: «Нормальные люди не отказываются от чистого воздуха, ключевой воды, луговых цветов, пения птиц. В Крылатском стараниями таких людей не допущено строительство стадиона для фристайла, завода для разлива в бутылки святой воды, запрещены на территории оврагов соревнования на любых видах транспорта»[13]. В обращении группы охраны источника к жителям лирическое описание («чудесная страна, где по склонам еще растут розовые мальвы, а кругом трава по пояс, и прозрачный ручей бежит и бежит по белому песку», «рай покоя и тишины») сменяется призывом к политической активности: «Родник, и овраг, и сами Крылатские холмы нуждаются в нашей помощи. До сих пор он жил усилиями небольшой группы его искренних почитателей. Именно они чистят его, восстанавливают зеленый покров склона, разрабатывают меры по спасению дорого нам чуда, но этих усилий сейчас недостаточно. Пора всем обратить внимание на положение с охраной природы Крылатского и потребовать от власти сделать все, чтобы спасти уникальный источник!» Близкая связь с пространством обобщается и благодаря патриотической тематике различного уровня: «родное / наше Крылатское», «наш край», «наша земля», «малая родина», «спасение природы — это спасение Отечества». Кампания, развернутая активистами в прессе, позволила путем трогательных описаний сделать более близкими даже редкие виды насекомых и млекопитающих.
«Здесь чудом сохранился островок дикой природы, где гуляют ласка, черный хорь, летает шмель-чесальщик. Но скоро идиллия может кончиться. Ее добьют спортсмены-автокроссмены, которые облюбовали заказник для ежегодного фестиваля. Хуже всех чувствуют себя устроившиеся на зимнюю спячку шмелихи. Они пережидают морозы в укромных местах, в толще сухой травы и опавших листьев. И прямо по их зимовкам прокладывают трассы. Крылатские холмы — единственное место, где представлен каждый второй краснокнижный шмель. Тут есть шмель-чесальщик, шмель подземный, шмель конский и шмель-кукушка. А вот шмеля печального и шмеля изменчивого, кроме как на Крылатских холмах, больше в Москве не встретишь»[14].
«Единственную в черте Москвы популяцию зайцев, занесенных в городскую Красную книгу, уничтожают спортсмены. Ралли стало последней каплей — испугавшись дикого рева и визга тормозов, русаки поскакали в сторону местного храма, возле которого всем скопом и пережили самые страшные в своей жизни дни. Прихожане лишились дара речи, увидев десятки несчастных зайцев на паперти»[15].
Деятельность дирекции заказника также свидетельствует о стремлении смягчить публичный характер ряда проблем и не выносить мелкие нарушения режима заказника на публичный уровень. Представитель дирекции объясняет уступки «интересам жителей» необходимостью учитывать уже устоявшиеся практики, а также просто человеческим пониманием привязанностей людей:
«Любая территория в условиях города — она все равно посещаема людьми. Вы не сможете ее оградить никак. Ну, не все имеют дачи, не все имеют возможность выехать за город. Поэтому необходимо создать какие-то участки, которые оттягивают наибольшую часть людей, в виде детских площадок, в виде каких-то обустроенных троп со скамеечками. Частично можно было бы мамочек поддержать, ножки-то не колхозные, хочется посидеть. Я, когда гуляла со своим дитяней, у меня все время было желание, я понимаю, а сесть негде. Может быть, не везде, а там, где это исторически сложилось. Сидят где-то мамочки — пожалуйста, обустроим это.
Есть такие места распитно-водочные. Ну что делать? Мы всегда знаем, что там особая уборка, потому что стаканы и посуда летят по склонам, и не наша это вина. Нельзя не пустить здоровых мужиков, у них уже сложившийся свой образ жизни, свое представление о счастье, понимаете? Не дома же им, дома жена не пускает.
Потом по весне мы находим жилища бомжей. Я попала один раз в такое жилище, и обратите внимание, с какой любовью оно устроено, так аккуратно, так чисто. Понимаете, с одной стороны, заказник: ничего не делай, гуляй. Потом детей же тоже не заставишь за ручку, им требуется что-то активное, выход энергии. Мы живем среди людей».
Подобное отношение к проблемам населения без вынесения их на публичное обсуждение и определения «общего интереса» содержит в себе, однако, ряд опасностей. Укажу хотя бы на две из них. Во-первых, постоянные уступки могут привести к полному отказу от собственно экологической деятельности. Как иронически отмечает активист экологической группы, комментируя деятельность дирекции, если уж учитывать интересы жителей, тогда придется разбить парк культуры и отдыха и расставить бильярды. Поощрение дирекцией заботы жителей о близлежащем пространстве может привести и к угрозе памятникам природы. Один из жителей, считающий себя «хранителем родника» и заботящийся о нем изо дня в день, однажды решил обустроить его на свое усмотрение и пригласил друзей с завода, чтобы установить бетонные кольца. Общественно-экологическая группа была вынуждена вызвать экологическую милицию. Во-вторых, подобная политика покровительственных уступок приводит к полной монополизации публичного решения, не оставляя за жителями права голоса в публичном пространстве. Утрируя, скажу, что речь здесь идет не о защите материнства и согласовании проблем материнства с проблемами экологии, а о патерналистском понимании сложностей «мамочек». Иными словами, дирекция не способствует обобщению повседневных проблем жителей и их согласованию, а «лавирует между различными интересами». При этом «принимаются во внимание» только «практические советы населения» («где зимой подсыпать песок на дорожки»), а мнения жителей об общем будущем заказника зачастую определяются как «некомпетентные». Множественность предложений рассматривается скорее как негативное явление (противоречивость), лишний раз свидетельствующее о непрофессионализме жителей. Право окончательного решения остается исключительно за экспертом: «Они [жители] могут какие-то мысли свои высказать. Кто-то предлагает все заасфальтировать. Вы заасфальтируйте, и у вас мусора не будет. Это одно мнение. Другие — полная противоположность — сделайте, чтобы у вас там все заросло, как wild[16], у вас будет такая непроходимая территория с хлюпающими болотами. Сколько людей, столько мнений. А нам надо лавировать между ними, это сложно».
Но не только дирекция притормаживает вынесение мелких нарушений на публичный уровень. Как ни парадоксально, подобная позиция частично характеризует и деятельность общественно-экологической группы. Как отмечает активист, «война идет не между экологами и собачниками, а между экологами и правительством Москвы». В отличие от Медона, где часто мелкие трения между пользователями моментально выносятся на уровень согласовательных процедур и сопровождаются вхождением участников в роль представителей, в Крылатском по отношению к небольшим нарушениям активисты сохраняют толерантное отношение и применяют принцип бесед и увещеваний:
«Надо бы вызвать экологическую милицию, составить акт. Я этих ребят всех давно знаю. Я их называю “холмолыжниками”. Они тут уже тридцать лет катаются. Они привыкли, что тут все “их”. Я им: “Зачем взялись за старое? У нас теперь ведь и дирекция есть, и патрули. Накажут!” Но структуры-то не работают. Тут необходимо добиться сначала грамотного юридического решения, запрещающего все незаконные формы использования заказника».
За отсутствием работающих и отлаженных общественных структур активисты считают своей первоочередной задачей борьбу за соблюдение законов и противостояние «беспределу властей», подписывающих незаконные разрешения на проведение спортивных мероприятий, минуя экологические экспертизы. Интересно отметить, что если в советское время в задачу общественных инспекторов ВООП входило отслеживание нарушений природоохранного законодательства со стороны жителей, то в настоящее время акценты сместились радикально. Речь идет уже о гражданском контроле по отношению к властям и защите конституционных прав:
«Я постоянно контактировал со всеми природоохранными департаментами, министерством, прокуратурой, с экологической милицией. Такая армия людей, которая получает зарплату за то, что они должны защищать природу. Это их должностные обязанности. А все подчинено воле правительства Москвы. Вся остальная система работает только на них. Они работают не на законы, не на интересы граждан, не на конституцию!»
Таким образом, общественная деятельность по сохранению границ заказника выходит далеко за пределы собственно экологической проблематики. Для активистов это не столько тренинг по формированию общей воли, сколько борьба против амбиций власти, которая вторгается в жизнь населения, не согласовывая с ним градостроительную политику. В борьбе с беззаконием самыми важными считаются юридическая подкованность общественников и навыки грамотного протеста (в среде активистов большой популярностью пользуются так называемые юридические памятки-рекомендации и «руководства начинающему борцу за экологию Москвы»):
«Почему вы думаете, что граждане Крылатского восстают так активно против строительства, против закладки новых домов, даже если речь идет не о территории заказника? Потому что костяк всех этих людей — это члены нашей группы. Это люди, которые многие начинали у родника, они умеют сражаться, они знают, куда идти, куда писать, какие подписи собирать, как оформлять. Поэтому много дел было выиграно, особенно в Северном Крылатском. Это самые настоящие бойцы».
Позиция местных активистов является, таким образом, весьма деликатной. Действуя на локальном уровне и представляя мнение крылатчан в публичной сфере, они выступают в качестве «людей, живущих здесь», стараясь сохранить тесные связи с пространством и людьми. В случае мелких нарушений режима заказника, связанных с устоявшимися практиками, в ход идет легкая артиллерия в виде бесед и предупреждений. А для привлечения жителей к экологическим проблемам используются формы отношений в режиме близости, позволяющие избежать чрезмерного абстрагирования. Основная же работа по обобщению проблем, или так называемая «экологическая информационная поддержка» (обращения экспертов, протестные письма), осуществляется уже при содействии крупных экологических организаций и ученых. Параллельно развивается основное противостояние — оппозиция власти, разыгрывающаяся как на локальном уровне (мобилизация жителей для митингов и протестных акций, гневные публикации в местной прессе), так и в кулуарах Думы и министерств (с привлечением крупных политиков-единомышленников).
***
В конце нашего пути постараемся осмыслить отношения, сложившиеся в Крылатском между общественными активистами и дирекцией заказника. Тот факт, что в ожидании «грамотных юридических решений» местная общественность притормаживает вынесение мелких трений на уровень публичных дебатов района и при поддержке крупных экологических организаций сосредоточивает все свои силы на противостоянии властям города, содержит в себе определенную опасность. Наличие сферы, не задействованной гражданским мнением и не являющейся опосредованной общественными структурами, приводит к тому, что на локальном уровне принятие решений по поводу повседневных проблем монополизируется дирекцией заказника. Поощряя физические работы активистов по уборке территории, общественное патрулирование территории, а также практические советы жителей, дирекция оставляет за собой право решающего голоса в публичном пространстве.Чувствуя себя комфортно в роли эксперта-чиновника, она действует по принципу покровительственных уступок и лавирования между интересами граждан. При необходимости же она всегда напоминает, кто здесь главный. Кроме того, делегирование местными активистами основной задачи по обобщению проблем крупным экологическим организациям при сохранении самими активистами сильной привязки к локальному уровню («мы жители, соседи, друзья», «наше Крылатское») подрывает легитимность локальных протестов. Несогласие местных общественных групп с природоохранной или градостроительной политикой властей может быть легко квалифицировано как недовольство капризных жителей, потревоженных в привычной среде обитания. Политика патерналистских уступок, которая, заметим, достаточно типична для взаимоотношений российской власти с населением, оказывается в данном случае выгодной властям. Любой общественный протест может быть расценен как неблагодарность: мол, власть и так делает все, чтобы понять жителей и пойти им навстречу, а жители все время ненасытны и недовольны.
Заметим, однако, что близость местных активистов к локальному уровню имеет ряд преимуществ, в частности во взаимодействии с населением. На примере общественной деятельности в Медоне мы постарались показать, что категорический императив восхождения к публичности и отрыва от близких связей может привести к слепоте по отношению к личным привязанностям людей и повседневному опыту и знаниям. Подобная политика может восприниматься как слишком угнетающая, оторванная от реальности и тормозящая принятие конкретных срочных решений.