Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 2, 2006
Jonathan D. Oldfield
Russian Nature. Exploring the Environmental Consequences of Societal Change
Ashgate:
В последние годы интерес к экологической ситуации в России со стороны американских и западноевропейских исследователей значительно уменьшился[1]. Период «бури и натиска» конца 1980-х — начала 1990-х годов, когда зарубежная социологическая и политическая литература была полна кричащих исследований об «экоциде» в СССР/России, сменился более спокойным и углубленным анализом различных сторон экологических проблем на базе совместных двусторонних и многосторонних проектов. В последние год-два казалось, что социетальный интерес иссяк вообще и социально-экологическую проблематику страны зарубежные исследователи разобрали буквально по кусочкам: скажем, немецкие исследователи преимущественно интересовались северо-западом страны, финские — Карелией и Коми, американские и японские регионами Сибири и Дальнего Востока. Или речь шла о профильных тематических проектах: общественного участия в принятии экологических решений, помощи коренным народам Севера, Сибири и Дальнего Востока в образовании и сохранении эндемичных культур, реакции различных ветвей власти на международные соглашения (Киотский протокол) и так далее.
Поэтому монография молодого британского социального географа Джонатана Олдфилда представляет интерес прежде всего как новая попытка охватить российскую экологическую проблематику в целом в ее динамике, особенно последнего десятилетия. Олдфилд уже довольно долгое время прицельно интересуется не только экологическими проблемами, но и российской историей и культурой. Этот интерес поддерживался его коллегами по Лондонской школе географии королевы Марии и Центра российских и восточно-европейских исследований Университета Бирмингема. Но, насколько мне известно, главный импульс и понимание, «как это есть на самом деле», Джонатан Олдфилд получил в ходе своих длительных полевых исследований (глубинные интервью и анализ документов) в России в 1997-2004 годах.
Автор сосредоточил свое внимание на четырех направлениях: экологическое «наследство» Советского Союза, реформирование экономики и общая «средовая» ситуация, место управления средой в российской политико-административной структуре и современные перемены в состоянии среды. Наследство — это прежде всего характер и структура позднесоциалистической экономики СССР, в частности структура тяжелой индустрии и энергетики, слабость плановой экономики, неспособной, по мнению автора, обеспечить охрану и менеджмент среды, бюрократизация всей иерархии планирования и исполнения решений, а также приверженность марксистской теории трудовой стоимости (p. 37). Однако, как отмечается, «было бы упрощением сказать, что советская система игнорировала экологические проблемы». Концепция биосферы Владимира Вернадского, создание сети заповедников и других особо охраняемых территорий, система экологического мониторинга — все это несомненные достижения советской эпохи. События начала 1990-х годов, хотя и были поворотом к новому видению экологических проблем, не означали окончательного разрыва с советским прошлым, что создало бы площадку для строительства совершенно нового типа отношений между обществом и природой (p. 40, 41).
Анализируя воздействие реформирования экономики на общую «средовую» ситуацию в стране в течение 1990-х годов, автор структурирует его по четырем крупным типам регионов. Первый — это крупнейшие урбанизированные регионы как фокусы региональной, национальной и международной активности (Москва, Санкт-Петербург, Нижний Новгород и другие). Они отмечены относительно высоким развитием рынка, особенно в сфере услуг, значительными прямыми иностранными инвестициями, притоком импортных товаров. Что привело к росту производства отходов, загрязнению среды автотранспортом, сокращению зеленых зон вследствие строительства жилья, офисов. Второй — это регионы с преобладанием тяжелой индустрии, машиностроения, прикладной науки, обрабатывающих производств и легкой промышленности (Екатеринбург, Вологда, Новгород, Челябинск, Кемерово, Самара). В них ситуация много хуже: значительное падение уровня производства (лишь с некоторым позднейшим оживлением в немногих его секторах), давление со стороны населения с целью сохранения крупных предприятий в рабочем состоянии, но при этом — тоже развитие сектора услуг. В регионах этого типа уровень загрязнения среды в целом снизился, они характеризуются относительно слабым развитием технических и инвайронментальных инфраструктур. Третий — это обширные «ресурсные» регионы (добыча леса, минеральных ресурсов углеводородов), как, например, Республики Коми, Карелия, Саха, Красноярский край, Ханты-Мансийский и Ямало-Ненецкий автономные округа. Играя роль ключевых экспортеров, они отмечены реориентацией производства на внешний рынок, относительно высоким уровнем внешних инвестиций, снижением роли обрабатывающих производств. В них другие экологические проблемы, связанные с устаревшей техникой добычи сырья, обширным загрязнением районов добычи нефти и газа. Ключевыми факторами «экологического давления» в этих регионах являются высокий уровень коррупции и теневых отношений, а также плохой менеджмент. Наконец, четвертый тип — это сельские регионы (Республики Калмыкия, Адыгея, Дагестан, Алтайский край, Ставропольский край, Республика Тува). В них сельскохозяйственное производство не только снизилось, но и изменило свою структуру, много земель не обрабатывается или просто заброшено. С одной стороны, это привело к снижению использования химических удобрений и ядохимикатов и, следовательно, к снижению уровня загрязнения среды, с другой, наблюдались эрозия почв и ухудшение их качества, разрушение инфраструктуры приводило к загрязнению воды, разливу химикатов (p. 62).
Считая региональный, развиваемый автором, подход весьма плодотворным, выскажу тем не менее несколько замечаний. Выделенные им регионы не всегда сопоставимы по размеру и по характеру экологических проблем. Вологда и Екатеринбург несравнимы с Красноярским краем, а Адыгея — со Ставропольским. Далее, одни регионы являются донорами, другие — реципиентами, что также затрудняет их сопоставление. Наконец, трансграничный перенос полютантов, например последствия ракетно-космической деятельности, лесных пожаров или продолжающееся загрязнение Амура высокотоксичными химикатами из Китая на протяжении более тысячи километров, может «уравнивать» даже очень разные по экономическому статуту регионы. Полагаю, что нужны еще более дробные членения с указанием критериев их выделения. Наконец, самый главный социетальный фактор — это огромное имущественное и социальное расслоение, которое не то что в каждом городе, но квартале и доме порождает несопоставимые и отчужденные (хотя пока и живущие рядом) микрокосмы богаты и бедных.
Сопоставляя законодательство об охране окружающей среды 1991 и 2002 годов, автор отмечает ряд существенных отступлений от ее первоначальной концепции, выработанной на пике демократического подъема. Если в первом законе говорилось о праве граждан на здоровую и благоприятную среду обитания, то во втором излагались принципы управления защитой среды вообще. Если в первом говорилось о необходимости разработки нормативов такой среды, то во втором упор делался на ее регулирование экономическими методами. Если вначале декларировалась необходимость экологических требований в отношении размещения, планирования, проектирования, строительства и реконструкции предприятий, то через одиннадцать лет акцент был сделан на оценке причиненного вреда от такой деятельности и экологической экспертизе (что в мире называется «принципом конца трубы»). Если закон 1991 года предъявлял определенные экологические требования к функционированию предприятий, сооружений и других объектов, то новый закон говорит только об «экологических требованиях» к любой экономической активности[2]. Раздел об экстремальных экологических ситуациях сузился до «зон экологического бедствия», исчез специальный раздел об экологических исследовании и образовании и так далее. В целом государство получало больше прав с меньшей ответственностью, роль гражданского общества сокращалась, больший акцент делался на рыночное регулирование состояния среды.
Автор как истинный европеец все время сравнивает динамику экологической ситуации в России с таковой динамикой, наблюдающейся в странах Центральной и Восточной Европы. Но не лишними были бы и сравнения с ситуацией в среднеазиатских республиках бывшего СССР. Олдфилд сетует на недостаток статистических данных, не позволяющий производить углубленный анализ, но не подозревает, что цифра может быть «лукавой». Не менее важным мне представляется административный ресурс (бюрократический диктат) в экологической политике, вследствие которого наука, обслуживающая охрану природы, становится сервильной. Поэтому разрыв между нормой закона и тем, как она функционирует в реальности, может различаться в разы. Автор заключает, что модели средовой динамики России, доминирующие в западной науке, требуют развития и детализации. Капитализм, подчеркивает он, сам по себе не гарантирует улучшения состояния окружающей среды ни в региональном, ни в национальном или глобальном масштабе. Нужна «большая рефлексивность» (читай, предусмотрительность и ответственность) национального бизнеса и супранациональных финансовых агентов России — важный фактор в поддержании биосферы и глобального равновесия (p. 137-138). С этим нельзя не согласиться.
Олег Яницкий
Демографическая модернизация России, 1900-2000
Под ред. А. Вишневского
М.: Новое издательство. — 2005. — 601 с.
Демографическая история России, представленная в книге, — существенный вклад не только в российскую, но и в общеевропейскую историографию. Это первое в истории страны полное, основанное на первоисточниках исследование демографической динамики, изменений семейного поведения и других процессов, характерных для минувшего столетия. Книга важна, во-первых, потому, что многие данные о демографических изменениях на протяжении ХХ века прежде не публиковались, а другие впервые выстроены в целостные и однородные ряды. Во-вторых, охват всей совокупности демографических процессов — количества детей в семье и смертности, числа браков и разводов, состава семьи и количества абортов — открывает целый пласт социальных изменений. И, наконец, это новаторское исследование, посвященное тому, что Анатолий Вишневский называет демографической модернизацией. Он показывает, что, вопреки всем сломам и насильственным воздействиям, которым подвергся институт семьи на протяжении ХХ века, вопреки попыткам принудительного воздействия на семейное поведение, вопреки сегодняшней катастрофически высокой смертности, в демографии отчетливо прослеживается переход от ХIX века к европейскому ХХ веку с его низкой рождаемостью, снижающейся смертностью, сильно изменившейся структурой семьи, как правило, представляющей из себя супружескую пару с небольшим количеством детей и значительно менее стабильную.
Демографический подход к истории России представляет особый интерес. Демография, в которой, как в зеркале, отражаются общественные и семейные отношения, культурный и социальный контекст, а также политические перемены, позволяет наблюдать как быстрые, так и постепенные изменения. Она позволяет сравнивать Россию с другими европейскими странами и понимать образ жизни народа на разных этапах его истории. Поэтому короткая первая глава рассматривает демографию России в историческом контексте конца XIX века и показывает, что как раз тогда начались, хоть и запоздало, изменения, приведшие к преобразованию семейных отношений, места семьи в обществе, личной ответственности. Основная причина этих процессов — социально-экономические изменения в пореформенной России. Снижение смертности, отчетливо прослеживающееся в долгосрочной перспективе до начала 1960-х годов, несмотря на кровавые катаклизмы ХХ века, также свидетельствует о том, что Россия следует классической схеме демократического перехода и модернизации.
Книга подчеркивает также многочисленные противоречия и трудности, на которые наталкивалась модернизация. Прежде всего это специфика семейной политики с ее тенденцией противиться неизбежному или, напротив, подгонять естественное развитие. Так, планирование семьи, сперва развивавшееся весьма прогрессивно, позже сталкивается с архаической моделью общества. Отдельная глава посвящена многочисленным демографическим катастрофам ХХ века: здесь авторы опираются на новейшие подсчеты потерь от военных конфликтов, голода и политических репрессий, причем последний пункт рассмотрен особенно подробно.
На основании этого фундаментального исследования становится возможен самостоятельный и оригинальный анализ современной ситуации, опровергающий множество расхожих предубеждений. В главе «К какому берегу мы причалили» авторы подчеркивают, что эффективная рождаемость, то есть число детей, доживших до 15 или до 20 лет, вовсе не снизилась, оставаясь стабильной величиной для поколений родителей с 1920-х годов рождения и до настоящего времени. Зато совершенно нетипичная динамика смертности представлена в книге очень подробно. С одной стороны, авторы показывают, что простого построения графиков ожидаемой продолжительности жизни недостаточно для понимания изменений, происшедших со времени Второй мировой войны. Эти кривые отражают противоречивые тенденции: увеличение продолжительности жизни во всех поколениях до 50 лет, связанное с резким снижением детской смертности, наталкивается на снижение продолжительности жизни для всех послевоенных поколений между 20 и 50 годами, объясняющееся в основном гибелью от внешних причин. Именно такое столкновение разнонаправленных тенденций делает Россию нетипичным для Европы случаем. Свои следы оставили и разнообразные кризисы, терзавшие страну в сталинский период; в частности, впечатляет изменение антропометрических характеристик новорожденных, рост и вес которых резко снижаются по сравнению с поколением, родившимся в середине 1920-х годов.
Наконец, в прогнозах на будущее подчеркиваются трудности, ожидающие Россию, доля которой в мировом составе населения заметно уменьшится.
Уже из этих немногочисленных примеров виден новаторский потенциал исследования, глубина критики, которой подвергнуты здесь расхожие представления и зачастую неверная интерпретация современных тенденций. Мы не можем исчерпать в рецензии всего богатства книги, ставшей событием в демографической историографии России. Многие графики за целое столетие представлены здесь впервые. Но достаточно и материала, отражающего сдвиги внутри одного поколения, позволяющие осмыслить трудноуловимые тенденции в медленном изменении социального поведения. Пожалеть можно единственно о том, что за пределами исследования остались перемещение населения по огромной российской территории, а также эмиграция и иммиграция. Впрочем, объем книги и без того внушителен, а уровень анализа — впечатляющее свидетельство достоинств русской демографической школы, чьи представители умеют работать со сложными, меняющимися данными, помещая их в различные социально-исторические контексты — российский, советский и общеевропейский.
Ален Блюм
Перевод Марии Сокольской
Русское национальное единство
Том 1: История и идеология, 1990-2000
Том 2: Документы и материалы
Вячеслав Лихачев, Владимир Прибыловский
Штутгарт: ibidem-Verla. — 2005. — 301 и 285 с.
Книга, написанная двумя главными российскими экспертами по радикальному национализму, представляет собой документ, суммирующий все, что академические исследователи знают и, вероятно, когда-либо узнают о самой крупной экстремистской организации 1990-х, павшей одной из первых жертв укрепления «властной вертикали».
Издание состоит из двух томов. Первый, в свою очередь, состоит из трех частей, которые могут читаться как вместе, так и по отдельности. Он начинается с краткого курса истории «РНЕ», написанного Вячеславом Лихачевым, и заканчивается биографией лидера организации Александра Баркашова, принадлежащей перу Владимира Прибыловского. Видимо, из-за того, что эти части писались разными людьми, первая и третья содержат забавные повторы — скажем, история с налетом на штаб «РНЕ» в 1995 году, в результате которого Баркашову пришлось извиняться перед «неграми и евреями», рассказана дважды (на с. 63-64 и 288-289). Автор второй части первого тома, состоящей из досье на региональные организации «РНЕ», не указан. Именно этот раздел, однако, представляет наибольший интерес, поскольку позволяет заглянуть в живописный и отталкивающий социальный мир молодых психопатов с криминальными наклонностями, милиционеров-отставников, желающих любой ценой укрепить пошедший трещинами Порядок, антисемитов-эзотериков и средней руки бандитов, превращавших целые региональные отделения «партии» в рэкетирские бригады.
Второй том представляет собой собрание документов «РНЕ». С учетом того, что большая часть текстов в настоящее время доступна в Интернете, их публикация в печатном виде и последующее приобретение книги могут показаться напрасной тратой денег. Однако электронным текстам свойственно теряться при очередной реконструкции сайта, и исследователи недалекого будущего, которых Лихачев и Прибыловский, кажется, видели в качестве своей основной аудитории, будут благодарны им за эту предусмотрительность. Второй том завершается развернутой библиографией, которая, несомненно, станет руководством для многих поколений, интересующихся историей русского радикального национализма.
Как уже говорилось, книга Лихачева и Прибыловского аккумулирует все, что мы знаем об «РНЕ». С точки зрения будущих историков, это «все» окажется удручающе незначительным. Данные об организации сводятся к пересказу статей в региональной прессе. Отсутствуют статистические данные о составе «РНЕ», нет описаний повседневной жизни радикально-националистической организации (за исключением короткой зарисовки на с. 80-82, которая представляет собой самый яркий эпизод в авторском нарративе) или описаний мировоззрения ее членов, которые зачастую были совсем не похожи на тот образ, который можно было получить при чтении газеты «Русский порядок». Некоторые из этих пробелов еще можно восполнить — скажем, взять биографические интервью у бывших членов организации или получить допуск к архивам ФСБ, в которых, возможно, есть какая-то дополнительная информация о социальном профиле сторонников организации. Другие, однако, так навсегда и останутся белым пятном на карте российского политического ландшафта 1990-х годов.
Лихачев и Прибыловский стремятся изложить «факты, как они есть», воздерживаясь от каких-либо интерпретаций собранного материала. Интерпретации, однако, как им и полагается, проникают в авторский текст незваными, отражаясь в самом отборе фактов, признанных достойными упоминания. Так, например, тщательно описывая взаимодействие «РНЕ» с другими праворадикальными группами, наши авторы уклоняются от сколько-нибудь подробного рассмотрения отношений организации со СМИ, медийной паники по поводу «Веймарской России», которой она и была обязана большей частью своих мобилизационных успехов. Если взаимодействие «РНЕ» с печатными СМИ можно будет потом, до некоторой степени, реконструировать, опираясь на архивные материалы, то роль, сыгранную телевизионными каналами, оценить уже сейчас довольно затруднительно. Кто может сегодня восстановить статистику истерических репортажей о «русском фашизме» зимой 1998/99 года и кто рискнет оценить их последствия?
Но, кто бы ни взялся за решение этой или любой другой задачи, имеющей отношение к русскому радикальному национализму 1990-х, книга Лихачева и Прибыловского будет, вероятно, отправным пунктом в их поисках.
Михаил Соколов
ARCANA
Kultura — Historia — Polityka
№ 64-65: июль— октябрь 2005 г.
Kraków: Arcana, 2005. — 374 s. — nakład 2000 egz.
Читаемый и уважаемый в кругах польской интеллигенции (преимущественно краковской и правонастроенной), заручившийся благословением покойного папы Иоанна Павла II, журнал «Аркана» вот уже более 10 лет ведет дискуссию о важнейших вопросах, волнующих польское общество.
Авторы журнала — это, прежде всего, представители польской культурной и научной элиты, политики, представители польской диаспоры в Западной Европе и Северной Америке и, помимо этого, авторы иноязычные, перу которых в рецензируемом номере принадлежит почти треть материалов. В данном случае «иной язык» — русский, и привлечение авторов из России неслучайно — одна[3] из тем данного номера: «Польша — Россия: необъявленная война?»
То, что на политической арене польско-российские взаимоотношения не совсем гладкие, в общем-то, не секрет. И судя по многочисленным статьям, появившимся уже после выхода журнала как в польской, так и, в меньшей степени, в российской прессе (здесь и празднование 4 ноября, и конфликт между «Газпромом» и «Нафтогазом Украины»), о каких-либо позитивных сдвигах говорить по-прежнему рано.
Собственно в связи с этим особенно интересна предпринятая редакцией попытка выяснить, могут ли в принципе российско-польские отношения быть неконфликтными и дружественными, а также что же должно измениться, чтобы они таковыми воспринимались с обеих сторон. Вопросы были заданы по преимуществу польским экспертам, ответы и рекомендации которых и опубликованы в журнале.
Прежде всего бросается в глаза практически единогласная квалификация существующего конфликта как политического. Акцент делается на том, что в данный момент отношения Польши и России формируются в двух плоскостях. В области политики начинаются дискуссии о «противостоянии западной и восточной цивилизаций», «блудных сынах славянской семьи» и «имперских замыслах Кремля», в то время как в сфере экономики и культурного обмена скорее можно говорить о некоторых улучшениях. Однако влияние политической ситуации на формирование общественного мнения столь велико, что эта напряженность на данный момент в значительной степени определяет вектор взаимоотношений двух стран и в других сферах.
В рамках попытки вскрыть суть и причины возникновения этого политического противостояния вслед за результатами опроса в номере размещено несколько статей, посвященных истории контактов между двумя государствами. Причем в данном разделе слово передано авторам в основном русскоязычным.
Именно в этой связи возникает удивление: собранные тексты оказались посвящены либо колониальной политике Петербурга (как, например, очень информативная статья Михаила Долбилова и Дарюса Сталюнаса о проекте вовлечения католиков западных губерний в православие), либо же бесконечным нарушениям прав и свобод человека, читай — поляка, как в царской России, так и в Советском Союзе.
Что характерно, в польской публицистике данные темы обсуждаются далеко не впервые. И в связи с этим возникает вопрос о позиции самой редакции, которая, с одной стороны, печется о возможностях улучшить польско-российские отношения, а с другой стороны, в очередной раз в деталях освещает цинизм екатерининского раздела Польши, ужасы Катыни и «авторитарный» режим Путина, продолжающего традиции империи.
Будь этот номер издан на русском языке и доступен нашим соотечественникам, его смело можно было бы назвать удачным. Не могу не согласиться с Луцианом Суханеком, директором Института России при Ягеллонском университете, в том, что россияне зачастую лишь понаслышке знают о многотысячных жертвах среди российских поляков во времена сталинского террора, о депортации и расстрелах польских офицеров в советских лагерях, о той катастрофе, которой стала для Польши Вторая мировая война. А потому тексты журнала, с точки зрения российской аудитории, вполне могли бы стать замечательным дополнением к тем взглядам на причины существующих отношений между Россией и Польшей, которые бытуют в российских средствах массовой информации.
Однако журнал все-таки ориентирован на польских читателей, которые, в свою очередь, поверхностно знают о миллионных жертвах среди самих россиян в Советском Союзе, о депортациях и расстрелах сталинского времени, о непоправимых потерях Великой Отечественной войны. Только единичные авторы, к моему огромному сожалению, упомянули об этом в своих текстах. В частности, хочется отметить статью Анджея Валицкого. Профессор истории России в Университете Нотр-Дам (США), он, возможно в силу своей специализации, единственный из авторов номера, кто обратил на это внимание.
Таким образом, несмотря на попытку как можно более разносторонне отразить отношения России и Польши, в большинстве своем материалы номера в очередной раз оказались посвящены многовековым страданиям польского народа, виновницей которых признается Россия.
Крайне характерным при этом является восприятие авторами нынешней России как непосредственной продолжательницы «дела» Российской империи и Советского Союза, а людей, нашу страну населяющих, как целиком и полностью согласных с действиями правительства, в том числе и относительно Польши.
На таком фоне вполне мотивированно звучат слова политолога Петра Наимского, утверждающего, что «Польша для России никогда не была ни другом, ни партнером, а потому только чудо может изменить существующие отношения». Ему вторит и эксперт в области польской «восточной» политики Ежи Марек Новаковский, отрицающий «утверждение дружественных отношений между двумя странами как должное».
Остается непонятным, насколько подобный подход может способствовать формированию позитивного образа России и россиян у польской интеллигенции… Хотя возможно, что редакция такой задачи перед собой и не ставила.
Константин Дьяконов
Вкус времени
Александр Архангельский
Гуманитарная политика
(Статьи для газеты «Известия»: 11.09.2001-11.09.2005)
М.: ОГИ, 2005. — 560 с.
Григорий Ревзин
На пути в Боливию
(Заметки о русской духовности)
М.: ОГИ, 2005. — 576 с.
«ОГИ» выпустило сразу два сборника журналистских «заметок» — эксперимент, безусловно, смелый. «Остроумно, ничего не скажешь! — воскликнул один мой коллега-газетчик (сам, кстати, автор нескольких книг), когда я показала ему один из сборников. — Собрал, значит, все свои статьи, и вот тебе уже — книга, я бы до этого не додумался…» На мое возражение, что ее автор все же достаточно известен, он пожал плечами: «Ну да, но это не причина, чтобы эту книгу купить и читать то, что при желании можно было прочесть на страницах “Известий” или “Коммерсанта” один, два, три года назад».
Но почему бы не предложить журналистский «продукт» в книжной «упаковке» как раз тем, кто, с одной стороны, интересуется «самой новейшей» историей, а с другой — по вполне понятным причинам не читает периодику? Тем более, что для «ОГИ» не впервой экспериментировать в таком духе. Первая книга статей колумниста «Известий» и ведущего ток-шоу на канале «Культура» Александра Архангельского — «Политкоррекция: Статьи для газеты “Известия”, 1998-2001» — была выпущена тем же издательством в 2002 году.
Более того, сегодня у интеллектуальной «книжной» журналистики появились неплохие перспективы. Особенно на фоне того, что происходит в периодической печати. «Пресса против стресса» — наверное, все видели в метро этот стишок, предлагающий купить газету в качестве успокоительной таблетки: don’tworry- behappy! Насколько этот процесс массового «пожелтения» запрограммирован «свыше» — вопрос отдельный. Но он, безусловно, на руку власти. Так же как и ориентация медийных проектов на «зарабатывание денег», на «массового читателя» и так далее. Но кто же он, этот загадочный «массовый» читатель, и читает ли он вообще периодику? Хочет ли он понимать, что происходит, или ему нужна «таблетка»? И хочет ли он перемен?
В своем новом сборнике, «Гуманитарная политика», Архангельский последовательно анализирует события нашей недавней истории — «путинской пятилетки». То, что происходило в политической, экономической и культурной жизни России в течение четырех лет — с 11 сентября 2001 года до годовщины Беслана в 2005-м. Когда, говоря словами автора, «законно избранная и чувствующая страну власть пассивного большинства в какой-то момент демонстративно сбросила со счетов активное свободомыслящее меньшинство, перестала с ним взаимодействовать, предпочла создавать бюрократические муляжи отсутствующих гражданских институтов, демократических процедур, судебной системы». А «обиженное активное меньшинство охотно сдалось на милость победителя, смирилось с участью политически маргинальной, общественно ничтожной, культурно невлиятельной группы». Архангельский обращается, прежде всего, к этому меньшинству, к тому читателю, которого нынешняя власть «демонстративно сбросила со счетов».
Тексты располагаются в строго хронологическом порядке, сгруппированы по годам — с 2001-го до 2005-го, при этом автор старается не пропустить ни одной общественно значимой темы. Первый, образца 2001 года, муляж «гражданского форума», демократия на перепутье после 11 сентября, «отключение» олигархов от телевидения, провокационный роман Проханова о взрывах, последующий «Норд-Ост», процесс над Ходорковским, неумолимая логика фашизации общества.
«Устраняется пятый элемент, убирается интеллектуальная, прошу прощения, прокладочка; любители неоднозначных суждений и сложных конструкций оттираются на обочину общественно-политической жизни. И тут появляются они. Вместоимения. Образованные провокаторы, […] которые наконец-то дождались своего часа. Серединка из общества вынута, как сердцевинка из яблока […] теперь можно и с народом потолковать. Они — толкуют». О том, «кто виноват», вероятно.
Сам же автор пытается ответить на другой вопрос, а именно: «Что делать?» И призывает интеллектуалов «всерьез заняться идеологией» — идеологией «здравого патриотизма и либерального консерватизма, открытого общества и прозрачной экономики». Но что такое — «либеральный консерватизм», да еще на российской почве? У нас отдельно существуют консерватизм государства, консерватизм общества и консерватизм индивида. Не говоря уже о «здравом патриотизме»: слово «патриот» в определенных «либеральных» кругах стало почти ругательным.
Многое, как известно, зависит от интонации. Почему же автор так возмущается тем, что его коллеги-журналисты в 10-летнюю годовщину событий 1993-го написали, все как один, о «расстреле парламента» («Был мятеж, а стал расстрел»)? По мнению Архангельского, сказать «расстрел» — это «вынести моральный приговор ельцинистам» и этим словом «закрепить соответствующий код восприятия». Надо бы закрепить другой «код», считает Архангельский, другое слово, а именно — «мятеж». Хорошо, пусть будет «мятеж», но ведь по парламенту действительно стреляли, и он горел. Причем стреляли не только в парламент — в людей, были сотни убитых и раненых. В «нормальной» стране подобные действия были бы названы государственным переворотом. А у нас это что — «депутатский мятеж»? А если не произносить лишних слов? И вообще не переходить на чью-либо сторону? Как Максимилиан Волошин, застигнутый в Крыму Гражданской войной. Не состоять, но — участвовать. «И всеми силами своими молюсь за тех и за других…» — не это ли есть самая достойная позиция для человека — не политика? Кстати, во время перестрелок возле Белого дома — и это мало кому известно — историк Ярослав Леонтьев организовал со своими друзьями «сандружину имени Максимилиана Волошина». В течение нескольких суток добровольцы оказывали помощь раненым — естественно, по обе стороны баррикад.
С Архангельским можно соглашаться или спорить. И это как раз самое интересное. Но сами тексты сделаны мастерски, хотя в некоторых из них ощущается некоторая недоговоренность и готовность к компромиссу. Увы, и компромиссы не помогают — колонки Архангельского публикуются в «Известиях» все реже. Да и сама газета содержательно «пожелтела», «посерела», чтобы не сказать — «покоричневела». Так что «ликвидаторов» из «Газпрома» — нового собственника газеты, а точнее — из Кремля, можно поздравить. Свое дело они сделали, и сегодняшние «Известия» — это уже совсем другая газета, впору название менять — на «Известинскую правду» или же на «Московский известинец». Но, как говорится, всех не ликвидируешь. Хорошо, что у нас есть «ОГИ» и что мы можем прочесть новую книгу Архангельского. Увидеть первую «пятилетку» тысячелетия глазами умного автора, заглянуть в себя, остановиться и подумать. Остальное не так уж важно.
В Боливию, в Боливию…
Тем более, что мы уже «на пути в Боливию»: в странствиях по этой фантастической стране нас будет сопровождать Григорий Ревзин, что как-то успокаивает. Его сборник — это, конечно же, о вечном, «место встречи» с которым — наше недавнее прошлое. Боливия же от этих мест далеко, и вообще все это — неправда: автор — никакой не путешественник, а профессиональный «философ искусства», культуролог. И еще «архитектурный критик», что вообще уже крайняя редкость. И, наконец, журналист, тексты которого в течение многих лет украшают страницы газет и журналов и, прежде всего, «Коммерсанта».
Архитектура как отражение гармонии духа в камне — в наиболее материальной форме из всех возможных форм — это вообще любимый объект Ревзина. Его новая книга, собранная из статей автора, печатавшихся в «Коммерсанте» и других газетах и журналах в течение последних 7-8 лет, — это своеобразный «дневник» поиска этой гармонии на материале российской культуры (в основном изобразительного искусства и архитектуры). «Заметки о русской духовности» — второе название книги.
Боливия же здесь действительно ни при чем. То, что Россия — «банановая республика», сырьевой придаток и тому подобное, мы давно уже прошли и давно перестали воспринимать всерьез: понятно, что наша культура ну никак не умещается в эти «банановые» рамки. А то, что интересует Ревзина в его бесконечном поиске формулы русской духовности, — это, прежде всего, эпоха, время, место, культурный контекст, а не примитивные аналогии. Автор сам признается, что чуть не назвал свою книгу «Из третьего Рима в третий мир». Но — не назвал. Все гораздо сложнее: куда плывем — пока не знаем.
«Газетные статьи подобны дневнику или записным книжкам — записи отражают течение времени в таком-то месте. Время — эпоха, период, промежуток — может не иметь большого смысла, но если оно течет девять лет, то какой-то смысл так или иначе начинает высвечиваться». И еще одна подсказка от автора. «Интеллектуальный контекст, в котором мы формировались в 1970-1980-е годы, строился вокруг вопросов смысла жизни, истории, оснований бытия и т.д. Под этим углом рассматривалась политика, жизнь, архитектура […] Интеллектуальный контекст сегодняшнего дня строится иначе […] как выясняется сегодня, в то время мы жили пусть в очень странном, но центре мира и все это время мигрировали из него на периферию. Мы оказались в другом месте, которое похоже, например, на Боливию».
Впрочем, Боливия сыграла с автором злую шутку: при попытке найти книгу в Интернете вы, прежде всего, обнаружите ссылки на туристические сайты. Там «заметки о русской духовности» непринужденно соседствуют с настоящими путеводителями для тех, кто мечтает отправиться в Анды, Центральную Африку или Внутреннюю Монголию. Рядом с ними обложка ревзинского «путеводителя» — то ли по джунглям, то ли по плантациям коки — кажется более чем абсурдной: ярко-синее северное небо, под ним — заснеженный зиккурат, стилизованный под стог сена, а на его фоне — три симпатичных снеговика. Тоже, между прочим, «архитектура».
Но — шутки в сторону. Заметки Ревзина — это, безусловно, путеводитель, но не по джунглям и даже не по «культурному пространству» или «контексту». Автор выступает нашим проводником в пространстве идей. И вот критическая заметка об открытии выставки превращается в изящное эссе. Не в «роман», как уже успел написать в предисловии к книге Анатолий Найман, и не в «роман-путешествие», как решил почему-то (наверное, под влиянием Наймана) сам автор. Потому что здесь нет ни путешествия, ни сюжета: несколько десятков коротких эссе довольно искусственно объединены в главы, которые при этом никак не связаны между собой. Так что книгу можно открывать на любой странице и читать. Например, об «итальянской сущности Москвы в акварелях Федора Алексеева, которая в 18-м веке умещалась в Кремле едва ли не наполовину». Тогда Кремль был живым городом — теперь же, как пишет Ревзин, «этот объект идеально выражает природу русской власти: пустой город, жителей больше нет, теперь здесь живем мы».
Или же о «визуальной формуле русской истории», которую Василий Суриков выразил своими картинами («Черный эшафот, красная рубаха — красота!»). Для Ревзина открытие выставки Сурикова в Третьяковке — лишь повод для мини-культурологического исследования исторической живописи как таковой. У Сурикова русская история — это «прилюдный психологический надрыв» — таковы «Стрельцы», «Морозова», «Разин»: «В его истории нет героев, которые достойно творят событие. У него толпа, с которой творится или беда, или побоище. Не заседание римского сената, но — драка в Государственной думе. Это и есть русская картина истории». Впрочем, мы уже к ней привыкли, как привыкли к Сурикову — с детства. А у Ревзина — это не просто Суриков, а визуальный «ключ» к русской истории. Вот уж действительно — «кррасота»!
В замечательное эссе «Палач и жертва», где автор обращается к истокам философии истории Льва Гумилева, которому «надо было ответить на вопрос об осмысленности существования народа […] сидя не за письменным столом, а в лагере, где пребывал за то, что отец его расстрелян, а мать, напротив, никак не умрет». Естественным образом ответ был следующий: «…никакого смысла в каждой отдельной жизни нет […] важно, чтобы этнос как биологическая система работал». Ревзин объясняет возникновение системы Гумилева, прежде всего, желанием «каким-то образом снять травму осмысленного существования в бессмысленном обществе». И задается вопросом: не есть ли вся его философия истории «неартикулированное проговаривание темы мистически-животного единства сталинских палачей и жертв»?
И вот еще одно эссе — об архитектуре, а точнее — об архитекторе XVIII века Николае Львове («Благодарная Россия — частному человеку»), отстроившем пол-Торжка и несчетное количество усадеб в Тверской губернии. Он возводил их для себя, своих родственников, друзей и соседей. «Усадьбы, построенные им, располагаются в десяти километрах одна от другой. Античная вилла, прочтенная сквозь английский либерализм, — такова оказалась программа русской частной жизни». Пересаживание образа жизни английских либералов на благодатную почву Торжокского уезда — вот чем Николай Львов занимался всю жизнь, создавая основу русской усадебной культуры, и в этом, надо сказать, преуспел: в то время Тверская губерния была одним из центров свободомыслия в России. Такое, по мнению Ревзина, не прощается.
Ирина Федотова
Публичные лекции «Полит.ру»
Власть и оппозиция
Глеб Павловский
М.: ОГИ, 2005. — 112 с. — 3000 экз.
Национализм и империя
Алексей Миллер
М.: ОГИ, 2005. — 128 с. — 3000 экз.
Революция и справедливость
Виталий Найшуль
М.: ОГИ, 2005. — 128 с. — 3000 экз.
Позиция
Гарри Каспаров
М.: ОГИ, 2005. — 96 с. — 3000 экз.
В рамках проекта «Публичные лекции “Полит.ру”» вышла серия брошюр с выступлениями, сделанными в литературном кафе-клубе «Билингва». С некоторых пор этот клуб стал выступать как почти единственная в Москве площадка, доступная «политически озабоченному» обывателю, где ведутся дискуссии на актуальные политические и общественные темы.
В стране давно уже маргинализируются дискуссии, в которых звучат мнения, альтернативные официальным. Усугубляется это еще и тем, что парламент перестал быть местом политических дебатов, а телевидение лишилось последних остатков независимости. В такой ситуации «Билингва» стала естественной дискуссионной площадкой для «выпуска пара» московского политизированного бомонда, отдушиной для столичной журналистской братии. За недолгие полтора года существования проекта его участниками стали несколько десятков ведущих политиков, политологов, всевозможных аналитиков и активистов гражданских организаций. Общаясь с публикой без купюр и цензуры, выступающие провоцировали на откровенные реакции и живое обсуждение. В состав рецензируемых книг вошли наиболее интересные и знаковые выступления, прозвучавшие в стенах «Билингвы».
В брошюре «Власть и оппозиция» представлена одноименная лекция Глеба Павловского. В качестве полемических отзывов на нее публикуются статьи Дмитрия Александровича Пригова и Александра Даниэля.
Когда Глеб Павловский примерно полтора года назад вернулся с родины «оранжевой революции», то, выступая в «Билингве», он высказался следующим образом: «…я ошибся с Украиной, но зато теперь точно знаю, как не допустить подобного в России». Знает или нет — вопрос, но то, что вскоре на «антиоранжевую» борьбу были брошены гигантские силы, — факт. Чего только стоит многомиллионный проект «Наши». Да и сама лекция об эффективности оппозиции с попыткой научного обоснования тезиса о ее порочности хорошо вписывается в общий план дискредитационных действий.
Павловского не без основания называют «рупором Кремля», так что его трудно воспринимать в амплуа беспристрастного политолога. В «Билингву» он пришел научно обосновывать право власти пожимать плечами и говорить: «Не можем же мы общаться с этими (указывая перстом на оппозицию), а уж тем более передавать им власть…»
Павловский не хуже других понимает, что оппозиция неоднородна и есть разные ее представители, но власть, используя административный ресурс, позволяет оставаться на виду только специально отобранной группе политических маргиналов: вот как бы коммунисты в лице КПРФ, а вот как бы патриоты в лице «Родины», псевдо-либерал-демократы в лице ЛДПР и так далее. Это «конструктивная оппозиция» по Павловскому. Это как морская свинка: и не оппозиция, и не конструктивная. Но фокус в том, что считать «морскую свинку» оппозицией выгодно и власти, и самой «свинке».
Павловский в своей лекции призывает оппозицию стать «прозрачной», призывает вносить «ясные конструктивные предложения». Она-де имеет больше возможностей для «оценки ситуации», чем власть. Похоже, что Глеб Олегович забывает, что оппозиция является отражением существующей власти. А если еще вспомнить, что идеология у существующей власти практически отсутствует, то возникает вопрос: по отношению к чему должна строиться «конструктивная оппозиция», о которой говорит лектор?
Правда еще и в том, что власть не хочет слышать реплик, обращенных к себе. Хорошей иллюстрацией является момент лекции, когда Глеб Павловский и Александр Даниэль, представляющий «Мемориал», вступают в полемику по принципу «сам дурак», говоря о монетизации льгот и вызванных ею протестах. Понятно, что власть и оппозиция не готовы сегодня к общению, но понятно и то, что они должны сделать все, чтобы преодолеть эту ситуацию. В противном случае Россию ждет «любимая» Павловским «оранжевая революция». И не случайно Кремль устами Павловского заранее предупреждает, что массовых «оранжевых» протестов не потерпит и готов на все. А потом Глеб Олегович скажет: «Сами виноваты, заставили власть пойти на применение силы…»
В брошюре «Национализм и империя» опубликована лекция историка Алексея Миллера, дополненная его статьями и заметками на актуальные политические темы.
В своей лекции Миллер рассуждает о животрепещущих для России темах усиления национализма, нереализованных имперских амбиций, баталий на внешнеполитическом фронте, конфликтов с бывшими «братскими республиками». Но, сообщая читателю массу интересных фактов, автор оставляет скрытыми общий смысл выступления и собственную позицию.
Миллер не столько дает ответы, сколько задает вопросы. Все вращается вокруг главного из них: «Что такое нация?», на котором и построена лекция и последующая дискуссия. Однако здесь вы не найдете четких ответов — лишь «маячки» для размышлений.
— Может ли Россия отказаться от имперского проекта? — спрашивает Миллер.
У страны есть определенное историческое наследие, которое приобреталось в рамках имперского проекта и теперь стало напоминать тот чемодан без ручки, который дальше нести не под силу, но и просто выбросить нельзя.
— Как мотивировать освобожденные/оккупированные народы к тому, чтобы они участвовали в имперском проекте?
Нужно дать им шанс участвовать еще и в проекте национальном. Только не стоит забывать, что кроме собственно русских и их союзников следует выделять «покоренные» народы, к которым должно быть особое отношение.
— Чем сложна нынешняя ситуация?
В стране «оккупационный режим», но образумить (свергнуть) его сложней, чем иностранных интервентов, хотя бы потому, что оккупанты среди нас, это мы сами, кто-то в большей, кто-то в меньшей степени. «Выдавливать из себя раба по капле» — это про нас, это про сейчас, это актуально как никогда и это единственный способ спасти страну, Россию, империю, у которой «в рабстве собственный народ».
В брошюре «Революция и справедливость» опубликованы записки Виталия Найшуля о новой русской революции и стенограммы состоявшихся публичных лекций «Реформы 1990-х, их уроки и задачи» и «Реформы. Часть вторая».
Найшуль рассказывает о том, что и как делалось в сложные для свежедемократизированной России годы реформ начала 1990-х. Сейчас не 1990-е, но книга вполне актуальна, поскольку описанные события и ситуации во многом перекликаются с сегодняшней действительностью, когда страна вновь вступила в полосу реформ, и реформ беспощадных, на выживание.
Прочитать эту книжку интересно по двум причинам. Первая заключается в том, что сам по себе интеллектуальный уровень изложения у Найшуля на порядок выше такового у среднего российского политика. Второй резон состоит в возможности из первых рук узнать о начале рыночных преобразований в России. Сам Найшуль описывает это так: «Человек пятнадцать наскребли нас к 1990-му, больше не нашли или не захотели найти…» Это к вопросу о кадровой политике на высшем уровне…
Немаловажным оказывается и вопрос языка как ключевого связующего звена, который автором определяется чуть ли не главным источником всех наших бед. Как признается Найшуль, в языке того сообщества, к которому он принадлежал, просто не было слов, чтобы понять и описать происходящее. Для того чтобы сказать о существовании огромной сферы общественной жизни, несводимой к товарно-денежному обращению, — просто не было слов. Эту проблему можно признавать или нет, но в глобальном масштабе бедный язык означает обедненное сознание. В то же время прямая связь между решением конкретных экономических проблем и «обогащением» сознания людей многим представляется неочевидной.
В брошюре «Позиция» представлена лекция Гарри Каспарова, тринадцатого чемпиона мира по шахматам и председателя «Комитета 2008».
Официальные СМИ представляют Каспарова как политика-дилетанта, только и способного, что оперировать шахматным языком. Вот и в предисловии составитель акцентирует внимание на используемой лектором специфической, шахматной терминологии. На деле же, оппоненты Гарри Кимовича первыми перешли к шахматной лексике, провоцируя выступающего — это хорошо видно по стенограмме. Между тем, лекция и последующая дискуссия показывают, что Каспаров вполне адекватен и как политик, в том числе говоря и о неадекватности установившейся системы, которая направлена на консервацию существующего режима.
То, что система временная, понимают и в Кремле, и в обществе. Она подобна «финансовой пирамиде», которую нужно модернизировать. Вопрос, которым нам стоит задаться, состоит в том, можно ли в принципе модернизировать «пирамиду»? Нужны переговоры «аферистов» и «обманутых вкладчиков», но где им общаться, в рамках какой структуры, в каком формате? И тут во весь рост встает вопрос наличия площадки для ведения дискуссий между всеми субъектами политического процесса. И даже ста «билингв» не хватит, чтобы снять те противоречия, что раздирают наше общество. Здесь нужен системный подход и упорная работа. Но власть, похоже, это не осознает и проявляет активность совсем в другом направлении.
В качестве заключения
Общественные дискуссии в России стали редкостью, особенно когда речь заходит о дискуссиях политизированных, да еще и в публичном формате. Конечно, эпизодически и стихийно «островки свободы» возникают, например, на мероприятиях «третьего» сектора, всякого рода «оппозиционных тусовках». Но только замена эта неравноценна. И здесь «Билингва» берет на себя миссию, столь же неподъемную, сколь и важную, пытаясь примирить стороны, которые примирить, кажется, не в силах уже никто.
Радикализация некогда лояльных или нейтральных партий и политиков, выход их на улицу, активизация молодежной политики — все это вернувшийся бумеранг, запущенный властью, с корнем вырвавшей актуальные темы из публичной сферы и общественного сознания. Кремль демонстрирует уникальную способность не говорить о наболевших вопросах, делая вид, что проблем нет и обсуждать нечего. Власть как не умела, так и не научилась говорить с обществом и оппонентами: спокойно и вдумчиво, без амбиций и ангажированности.
Говоря терминологией Найшуля, происходящее есть следствие тотальной некомпетентности политиков и терминологической путаницы в поле общественной коммуникации. Тенденция такова, что «единственное место принятия решений перемещается внутрь Садового кольца, в сторону кремлевских стен» (слова Каспарова), а из политического процесса устраняются миллионы граждан, меняется выборное законодательство, предпринимаются попытки почкования «Единой России», создается Общественная палата как имитатор гражданской активности.
В сложившемся информационном болоте мероприятия «Билингвы» выглядят контрастно и «неприлично демократично». Это и привлекло массу слушателей, позволив и дальше продолжить обсуждение, подтверждением чему служит выпущенная серия.
Дмитрий Кокорев