Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 2, 2006
Ирина Михайловна Федотова — обозреватель газеты «Известия».
Ирина Федотова
Нужны ли нашему бизнесу экологические дивиденды?
Можно ли говорить о коммерческой выгодности «экологизации» производства или в более широком смысле — «экологизации» экономики? Как известно, она требует немалых вложений, поскольку связана с переходом на новые технологические стандарты производства, модернизацией устаревшего оборудования (на дворе XXI век, а оборудование на некоторыхнаших предприятиях работает с 1940-х годов!). И будет ли кто-либо — в здравом уме и в твердой памяти — вкладывать деньги в модернизацию, исходя главным образом из экологических приоритетов? Вряд ли. Если еще можно надеяться на экологическую образованность потребителя (в основном — западного), то производитель по большей части безнадежен. Особенно если речь идет о нашем, отечественном — достаточно «диком» в своем примитивном прагматизме. Впрочем, исключения есть и у нас, но на то они и исключения.
Как показывает практика, какие-либо «телодвижения» по внедрению экологических технологий на производстве, при добыче сырья или его транспортировке могут совершаться преимущественно под давлением: либо государства (начислением существенных штрафов за несоблюдение экологических стандартов), либо общественного мнения, если, конечно, оно сформировано. Следование экологическим стандартам может быть и добровольным. Это иногда предпочтительнее, особенно если за добровольно взятое на себя ограничение бизнесу полагается «пряник» в виде льгот или уменьшения обязательных экологических платежей или же экономии ресурсов (например, в случае внедрения энергосберегающих технологий). Впрочем, для тех российских компаний, которые имеют дело с партнерами в развитых странах, есть еще один стимул: забота об экологическом имидже помогает ей выдержать конкуренцию с теми, кто такой имидж уже обрел в глазах экологически ориентированного западного покупателя, торгового партнера или инвестора. Последний, при прочих равных, может захотеть вложить деньги в предприятие, позаботившееся о соблюдении экологических стандартов.
Основными загрязнителями у нас являются компании топливно-энергетического комплекса (в основном нефтяные) и предприятия цветной металлургии, и это не случайно, особенно принимая во внимание вышесказанное. Добровольное внедрение экологических технологий для них коммерчески бессмысленно — в отличие, например, от Российского акционерного общества «Единые энергосистемы» (РАО «ЕЭС»), которое заботится об энергосбережении как существенном факторе увеличения прибыльности. А экологический «имидж» нефтепродуктов или вывозимого металла никак не зависит от объемов нефтяных разливов в Ханты-Мансийском округе или сернистых выбросов металлургических комбинатов. Государственное же давление на эти сугубо частные предприятия пока что неэффективно — из-за весьма сильного лоббистского потенциала их хозяев.
В России вообще существует слишком много факторов, тормозящих переход к «чистому» производству. Это, прежде всего, бедность и, как следствие, невнимание к экологическим стандартам. Основное внимание людей уделено преодолению жизненных трудностей, что обусловливает в целом низкую экологическую культуру в обществе: нашему потребителю, решающему проблемы существования, не так важен экологический имидж компании-производителя, как ценовая доступность ее продукции. Не говоря уже о том, что проводником экологической культуры является, как правило, гражданское общество, которое пребывает в зачаточном состоянии. Все это позволяет компаниям, продающим товары на внутреннем рынке, не обращать особого внимания на свой экологический имидж.
Не способствует экологизации российского бизнеса и монополистический олигархический капитализм, находящийся в коррупционной связи с государственным аппаратом. Равно как и отсутствие независимой прессы и влиятельного природоохранного ведомства. Предполагать, что в таких условиях можно ввести сколько-нибудь значимые штрафы для крупнейших финансово-промышленных групп за несоблюдение экологических норм, повышенное загрязнение и так далее, было бы наивным. То же касается и экологического страхования с доступными тарифами и достаточными премиями, позволяющими возмещать ущерб, наносимый окружающей среде в случае экологической катастрофы. Впрочем, сегодня никакая страховка не может покрыть ущерба от нефтяных разливов в океане или на суше — такая очистка стоит очень дорого. Страховые компании не страхуют судовладельцев на подобные суммы — слишком велики риски. Бизнес есть бизнес.
И, наконец, последний российский фактор — сырьевая ориентация экономики. Нефть — она повсюду нефть: западные потребители получают ее из трубы, особо не задумываясь, какой ценой в смысле сопутствующего загрязнения среды ее добывают. Во всяком случае — пока. Тем более, что российская нефть находится практически вне конкуренции, да и нефтедобывающие компании можно пересчитать по пальцам. Таким образом, «экологизация» сырьевых компаний оказывается целиком на совести государства — ни внешний, ни внутренний потребитель им не указ. В отличие, например, от лесопромышленников, которые поставляют свою продукцию на весьма конкурентный и экологически чувствительный западный рынок и постепенно переходят к экологическим стандартам пользования природными ресурсами.
Как известно, экологические приоритеты — признак постиндустриального общества, а мы пока что находимся в индустриальном — со всеми вытекающими. Впрочем, и более «продвинутая» в экологическом отношении Европа справлялась со своими проблемами в том числе и посредством перевода экологически грязных производств в развивающиеся страны. При этом ни о какой «злонамеренности» европейцев речи нет: в этих странах западные корпорации привлекала, в первую очередь, дешевая рабочая сила, а разрушение окружающей среды лишь сопутствовало прагматичному стремлению сократить издержки.
В этом смысле показателен пример Китая, где с экологическими стандартами еще хуже, чем у нас. Как известно, Китай старается привлечь в свои «особые экономические зоны» (ОЭЗ) как можно больше западных производителей, решая тем самым проблему занятости десятков миллионов бедного сельского населения. А там хоть трава не расти — пальмы, впрочем, уже не растут — одни сухие стволы торчат вдоль улиц промзон крупнейшей ОЭЗ «Шень-Джень» на юге Китая. При этом Китай не взял на себя обязательств по сокращению выбросов парниковых газов в соответствии с Киотским соглашением (равно как и остальные подписавшие документ развивающиеся страны — в соглашении для них предусматривалась такая возможность), нефти же при этом он сжигает все больше и больше. После же внезапного отказа США от ранее взятых на себя обязательств по выбросам Киотский протокол окончательно превратился из инструмента очищения атмосферы от парниковых газов в чисто политический альянс или «протокол о намерениях» — вся экономия от соглашения может составить около 1% мировых выбросов. Иными словами, несмотря на локальное улучшение экологической ситуации в части Европы, грязи на Земле не становится меньше. А «постиндустриальное общество» оказывается построенным лишь на «отдельно взятом континенте». Впрочем, «бизнес есть бизнес», он, прежде всего, прагматичен и не склонен расходовать средства на экономически невыгодные мероприятия. Как считал Мюррей Букчин, и с ним приходится согласиться, экологические цели в глобальном понимании находятся в непримиримом противоречии с капиталистическим устройством общества[1]. При этом он имел в виду, прежде всего, неолиберальные тенденции последнего времени.
Что же касается неизбежной модернизации производства и внедрения новых технологий — это, конечно, может сопровождаться общей экологизацией производства. Однако и к модернизации склонны главным образом те, кто выстраивает долгосрочную стратегию развития бизнеса и экономики, а не временщики. В России же можно только констатировать наличие «стратегического вакуума» в политике, бизнесе и охране окружающей среды, к которому у нас, увы, давно привыкли.
И все же очень хочется надеяться, что наша вопиющая экологическая дикость со временем будет преодолена. Во-первых, экологически ориентированной политикой государства, во-вторых, активизацией гражданского общества, в-третьих, «доброй волей» нашего бизнеса. И, наконец, более высоким уровнем жизни граждан, когда значительная часть населения, удовлетворив базовые потребности, задумается о значимости чистой воды, воздуха, о сохранении биоразнообразия и прочих вещах, которые, в сущности, бесценны.