Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 1, 2006
Сергей Алексеевич Смирнов (р. 1973) — координатор Межрегиональной группы «Правозащитная сеть», один из авторов портала «Права человека в России» (www.hro.org). Главные сферы интересов — использование Интернета в правозащитной деятельности и право на неприкосновенность частной жизни.
Сергей Смирнов
Права человека и безопасность: хрупкий баланс
Александр Верховский в своей статье «Российские правозащитники и тема угрозы безопасности» приводит замечательный пример. Закон «О противодействии экстремистской деятельности» 2002 года был задуман как инструмент обеспечения безопасности общества, но при этом вводил чрезмерные, необоснованные ограничения прав человека и поэтому был воспринят правозащитниками «в штыки». Наблюдения последних лет показывают, что этот случай не единственный. Антитеррористические и антиэкстремистские меры в разных странах нередко приводят к фактическому противопоставлению двух задач — обеспечения безопасности и гарантий прав человека. Защитники того и другого расходятся по противоположным углам, как боксеры на ринге.
Летом 1998 года российское интернет-сообщество было шокировано известием о СОРМ-2 — «системе оперативно-розыскных мероприятий». Наличие постоянно работающего выделенного канала от провайдера к местному управлению ФСБ означало, что необходимость для «органов» иметь разрешение суда стало формальностью: ведь показывать это разрешение просто некому. Правозащитники резко осудили СОРМ-2. Они усмотрели в новой системе угрозу конституционному праву на тайну переписки. Но некоммерческих неправительственных объединений (НПО), которые фокусировались бы на этой проблеме, в России не было (и нет по сей день). Российские неправительственные организации конца 1990-х — начала 2000-х, в отличие от западных[1], не были готовы к длительной позиционной борьбе, широким общественным кампаниям и судебным искам. Большинство правозащитных групп в России не имело к тому времени достаточного опыта для серьезной работы в этой области. Нарушения прав в местах лишения свободы, «дедовщина» в армии, произвол правоохранительных органов и прочие актуальные проблемы с головой поглотили отважное, но малочисленное племя правозащитников, оставив им редкую возможность высказать свое возмущение и тревогу — но и только. Интернет-провайдеры, чья деятельность зависит от выдаваемых государством лицензий, не стали формировать внятную оппозицию СОРМ-2. Было неясно, как «раскручивать» дела, основанные на подозрении в незаконном «прослушивании» интернет-каналов. Постреляв в воздух, правозащитники и СМИ вернулись к другим темам. Этот информационный шум не улучшил отношения между гражданскими активистами и правительством, скорее, наоборот — углубил непонимание. Одна сторона продолжала утверждать, что СОРМ-2 помогает бороться с преступностью. Другая настаивала, что спецслужбы получили бесконтрольный доступ к частным сообщениям в сети.
После трагических событий сентября 2001 года правительства разных стран мира поспешили усилить меры безопасности — как в пределах своих границ, так и на международном уровне. То, что еще вчера казалось вполне безобидным, стало вызывать подозрение.
Первым делом ужесточилась проверка в аэропортах. Если раньше перед посадкой в самолет достаточно было пройти через «рамку», то сегодня от пассажира требуют снять куртку, обувь, поясной ремень и пройти личный досмотр. Эта процедура создает неудобства, кому-то действует на нервы, некоторые чувствуют себя униженными. Но, как бы то ни было, это плата за относительную безопасность в полете.
Защитники гражданских прав восприняли новую практику без восторга. Они охотно демонстрировали примеры, как излишнее рвение и недостаток профессионализма сотрудников служб безопасности приводят к глупым и унизительным ситуациям. Рассказывают, что в международном аэропорту Филадельфии студент из Саудовской Аравии попытался объяснить охране аэропорта, что подозрительный баллончик в его сумке — обычный одеколон. Чтобы это доказать, он снял колпачок. К месту происшествия были немедленно стянуты агенты ФБР, полиция и специалисты по работе с отравляющими веществами из городской пожарной службы, а ближайшие кафе и магазинчики закрылись на час. (После допроса студента отпустили.) В лондонском аэропорту Хитроу у пожилого джентльмена, по виду с Ближнего Востока, таможенники нашли в чемодане упаковку зеленого «порохового чая» (популярный сорт этого напитка). Такой багаж показался сотрудникам службы безопасности опасным и подозрительным. Они пересыпали чай в другой пакет, а этикетку с надписью «Пороховой чай» конфисковали.
Весь здравомыслящий мир вслед за правозащитниками смеялся над этими глупостями. Но, в сущности, речь шла о серьезной проблеме. Усиление мер безопасности привело к ограничению прав человека. При этом сложились подчеркнуто неравные условия для граждан. Как видно даже из этих двух примеров, человек с арабской внешностью в большей степени рискует стать объектом унизительной проверки, чем потомок викингов. «Это, конечно, постыдная дискриминация, — говорили пассажиры. — Но, в конце концов, это же и вопрос безопасности!»
Соблюдение прав человека более не является единственной заботой для правозащитника. В уравнении, где раньше мы видели только одну переменную величину «Права человека», появилась другая — «Обеспечение безопасности». Это приходится учитывать — и добиваться разумного баланса между двумя переменными. Задача правозащитника — следить за тем, чтобы, во-первых, ограничительные меры принимались в строгом соответствии с законом, во-вторых, сохранялся баланс между гарантиями прав человека и обеспечением безопасности. К сожалению, весы нередко оказываются перекошенными в пользу антитеррористических мер и в ущерб правам человека.
Так, вскоре после того, как рухнули башни Всемирного торгового центра и правительства разных стран всерьез озаботились проблемой терроризма, военное ведомство США предложило проект TIA (Total Information Awareness, «Полная информационная прозрачность»). Его смысл был в создании компьютерных средств и программ, способных анализировать многочисленные базы данных (в том числе содержащие приватную информацию о людях) и предсказывать террористические атаки, а также выявлять потенциальных террористов. Сразу после того, как в 2002 году газета «Нью-Йорк Таймс» поведала широкой публике об этой инициативе Пентагона, правозащитники начали кампанию протеста. Они справедливо полагали, что предметом изучения военного ведомства станет частная жизнь миллионов законопослушных, ни в чем не виновных американцев. На каждого из них будет накапливаться досье, что не вяжется ни с американскими законами, ни с представлениями об обоснованности (адекватности) антитеррористических мер. Напрасно генералы доказывали, что их дорогостоящий проект является важным средством обеспечения национальной безопасности. Они даже переименовали свою программу, заменив оруэлловское «Total» на «Terrorism», но не помогло: в 2003 году Конгресс закрыл пентагоновский проект.
Этот пример показывает, как вызывающий, резкий дисбаланс в пользу интересов правоохранительных и оборонных ведомств может спровоцировать резкое отторжение общества. Гораздо чаще приходится иметь дело с более мягкими идеями и проектами, компромиссными или замаскированными под компромисс. Они представляют более значительную угрозу для прав человека.
Пропаганда нацизма, расизма, ксенофобии, призывы к насилию против людей определенных убеждений — недопустимы. Те, кто распространяет такого рода информацию, должны нести ответственность по закону. Однако есть область, которая фактически не регулируется законодательством, — Интернет. В нем без труда можно найти самые злобные, агрессивные, человеконенавистнические материалы. Если общество хочет, чтобы глобальная сеть перестала быть отдушиной для экстремистов, значит, необходимо законодательное регулирование Интернета. Это одна позиция, одна чаша весов.
Между тем, Интернет является важнейшим средством массовых коммуникаций, имеет свою историю, культуру и традиции. Нельзя подходить к Интернету с теми же мерками, что и к бумажной газете. Вводя непродуманные, необоснованные ограничения, можно создать препятствия для совершенно законного информационного обмена и мешать людям свободно общаться. А экстремисты ускользнут между пальцев: их сайты спокойно продолжат работу в какой-нибудь стране, которая живет по своим законам и невосприимчива к требованиям российской прокуратуры. Таким образом, государственное регулирование может нанести колоссальный вред, в том числе (и в первую очередь) правам человека на свободу высказываний, доступу к информации, неприкосновенности частной жизни. Это другая чаша весов.
Определить разумный баланс — вот задача, достойная и законодателя, и эксперта-информационщика, и правозащитника. Задача трудная. В частности, ее попытались решить в 2002 году в упомянутом выше проекте закона «О противодействии экстремистской деятельности», но безуспешно. Не дав четких определений понятиям «провайдер» и «модератор», авторы законопроекта обязали владельцев интернет-сайтов осуществлять цензуру всех материалов на своих ресурсах. Это условие расходилось со здравым смыслом, с реальностью существования в Интернете огромного количества открытых дискуссионных площадок. Под огнем критики «интернетовская» 13-я статья исчезла из текста законопроекта к его второму чтению. А проблема осталась. В январе 2006 года глава парламентского Комитета по гражданскому, уголовному, арбитражному и процессуальному законодательству Павел Крашенинников объявил о твердом намерении предпринять еще одну попытку законодательно побороть экстремистскую деятельность в Интернете. Снова перед нами стоит задача найти баланс, такую позицию, которая бы, с одной стороны, помогла бороться с экстремизмом, а с другой стороны, ни в коей мере не ограничивала бы права законопослушных пользователей глобальной сети и не ломала традиций онлайнового сообщества.
Для правозащитника важно не выпасть из обсуждения и поиска приемлемого для всех баланса.
Как показывают демоскопические исследования, люди обычно высоко оценивают свое собственное право на неприкосновенность частной жизни. Но когда им предлагают увязать это право с гарантиями безопасности («Согласны ли вы, чтобы государство ограничило право на неприкосновенность частной жизни для обеспечения вашей безопасности?»), многие отвечают: «Согласны»[2]. Для гражданских активистов, верных потрепанному в боях, но не утратившему благородства флагу защиты прав человека, такой ответ звучит обидно. Вроде бы, столько сил вложено в правовое просвещение, а тут граждане сами, добровольно готовы поступиться одним из важнейших конституционных прав в обмен даже не на саму безопасность, а на обещания безопасности. (Как тут не вспомнить крылатое выражение Бенджамена Франклина: «Народ, который меняет свободу на безопасность, не получит ни того, ни другого».) Но вряд ли следует рассматривать общественное мнение как проявление политической близорукости или, пуще того, измены фундаментальным ценностям гражданского общества.
С одной стороны, результаты опросов служат, как минимум, подтверждением того, что безопасность является важной переменной в уравнении и пренебрегать ею нельзя.
С другой стороны, вероятно, придется — по крайней мере, по некоторым вопросам — изменить и дополнить язык общения с аудиторией, учесть ее интересы и сложившиеся взгляды. Так, граждане реже склонны воспринимать право на неприкосновенность частной жизни как абстрактную ценность. Значение этого права становится более понятным и близким, если вести речь о человеческом достоинстве[3]. Сегодня правозащитники нередко почитают за аксиому именно восприятие права как ценности. Тем самым они опережают время и становятся менее понятными своей аудитории. Иными словами, вместо того чтобы убеждать человека, что он подтачивает основы правового государства, подписываясь под отказом от прав, которые гарантированы Всеобщей декларацией прав человека, может быть, доходчивее и эффективнее задать вопрос: «Неужели вам не противно, когда ваши личные и семейные разговоры по телефону подслушивают и записывают незнакомые люди?»
Наибольший риск для правозащитника в этой ситуации — поддаться бесу миссионерства. «Не теряй лицо, — шепчет на ухо этот искуситель. — Не поступайся принципами! Если тебя не понимают, иди вперед, не оглядываясь. Ты — выше и прозорливее». Гордое следование по такому пути (добавьте к этому презумпцию виновности правительства) выводит гражданского активиста в отрыв от остальных людей, включая коллег. Бескомпромиссный правозащитник, который отстаивает свою идеальную конструкцию, не учитывает чужие мнения и не пытается анализировать проблему с точки зрения поиска решения-баланса, превращается в трибуна-индивидуалиста. Он постепенно переходит от защиты прав людей к защите своего представления о том, как следует жить этим людям. Такой «миссионер» лишается понимания, а значит, автоматически, поддержки общества. Его оценивают в лучшем случае как чудака, в худшем — как внутреннего врага, «агента влияния». Это вредит просветительским стараниям всего правозащитного сообщества.
Иногда «миссионерство» правозащитников может совпадать с распространенными общественными настроениями. Так, возмущенные жители Интернета последними словами клеймят на своих форумах и чатах попытки государства установить контроль над «всемирной паутиной». Резкие заявления о «возвращении 37 года» и о «Большом Брате», несомненно, удачно накладываются на этот фон. Такие совпадения помогают искать союзников. Правозащитники способны извлечь из этого пользу, осваивая понимание проблемы, аргументы и риторику. Но если анонимный пользователь сети может позволить себе хоть каждый день выступать в качестве гневного обличителя, то современному правозащитнику скорее подходит роль общественного эксперта. К его мнению могут и должны прислушиваться другие участники дискуссии. Тогда полезное влияние правозащитников на хрупкий баланс между правами человека и безопасностью станет более ощутимым.