Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 1, 2006
Александр Владимирович Черкасов (р. 1966) — инженер-физик, сотрудник Правозащитного центра «Мемориал», член правления международного общества «Мемориал».
Когда редакция предложила мне написать «с позиции правозащитника» «на тему угроз безопасности», мое воодушевление быстро сменилось унынием. Не потому, что под этим абстрактным и расплывчатым названием сегодня подразумевается тема вполне конкретная: «терроризм, и как с ним бороться». Не потому, что рассуждать об этом сложно — писаний подобного рода как раз более чем достаточно.
Трудно прежде всего постольку, поскольку сами эти понятия не очень-то и определены. Кто такие «правозащитники»? Где их «область определения»? Чего от них разумно требовать, а что будет не по адресу? Согласитесь, ведь было бы странно покупать гвозди в аптеке.
В России последних двадцати лет это понятие употребляется весьма расплывчато. Со времен советских сохранялось представление о том, что «правозащитник» = «диссидент» = «либерал», причем все эти термины несли благородный оттенок борьбы с режимом. Словосочетание «права человека» стало модным, о «правах человека» заговорили в приложении к чему ни попадя. Наверное, из-за этой моды во времена перестройки многие общественные деятели именовали себя «правозащитниками». Национальные движения называли себя «правозащитными». В итоге сложился стереотип «городского сумасшедшего», высказывающегося на любые темы по принципу «на любой вопрос даю любой ответ», стремящегося быть «на каждой свадьбе женихом и на любых похоронах покойником».
Автор придерживается мнения, что «правозащитник вообще» — это такой же оксюморон, как «существительная дверь» у Фонвизина. А дверь эта вообще прилагательная: возможны «правозащитник-адвокат», ведущий определенного сорта дела, «правозащитник-чиновник», «правозащитник-журналист»… Самостоятельного значения это слово не имеет. Как верх абсурда — представители ведомств правоохранительных — прокуратуры, внутренних дел и так далее — тоже провозгласили себя органами правозащитными.
Но отсутствие четких понятий сыграло с нашими героями злую шутку. Когда в 1990-х общественные настроения поменялись, они оказались во всем виноваты: не защитили народ от бедствий, войны и разрухи: «Они защищают бандитов и террористов, а почему они нас от террористов и бандитов не защитят?» Но для этого как раз и существует государство: милиция всех видов, от участковых до РУБОПа, прокуратура, спецслужбы, армия. Было бы странно требовать от правозащитников подменить собою эти древнейшие человеческие учреждения.
Не менее странно и мнение, будто правозащитники высказываются против самого существования перечисленных ведомств. Так, летом 1999 года именно депутаты-правозащитники (Сергей Ковалев, Юлий Рыбаков, Валерий Борщев) обратились в Совет безопасности с предложением немедленно ввести в граничащих с Чечней районах режим чрезвычайного положения, поскольку только так можно было в установленном законом порядке поддерживать ограничения прав граждан, необходимые для борьбы с похищениями людей. Ответ: ничего вводить не надо, поскольку ситуация под контролем, — был подписан председателем Совбеза, директором ФСБ Владимиром Путиным. На протяжении чеченских войн — и второй, и первой — правозащитники настаивали на введении в зоне конфликта чрезвычайного положения — по той же причине: ограничения прав граждан возможны только в соответствии с законом. А летом 1988 года одним из первых предложений к властям тогда еще СССР был проект Закона о чрезвычайном положении. Причина та же: государство не только может, но и обязано применить власть и силу, вплоть до вооруженной, для защиты своих граждан. Только вот делать это надлежит не абы как, а в соответствии с процедурой и под общественным контролем.
Сделав эту оговорку, позволю себе высказаться не «как правозащитнику» (тем более, что зверь сей остается-таки пока не определен), а, как говаривал профессор Аллу Зеф, «по-человечески, исходя из жизненного опыта».
***
Безопасность, спору нет, проблема важная. И угрозам этой безопасности несть числа. И терроризм на сегодня из них самая актуальная. Но не потому, что именно от рук террористов гибнет больше всего людей на планете, — иначе больше говорили бы о таких скучных вещах, как голод и болезни. Общественность не будет с таким жаром обсуждать проблему голода или СПИДа, хотя в одной Африке они уносят жизней больше, чем все террористы, вместе взятые, — и не только потому, что это «где-то там у них». Терроризм остается самой обсуждаемой темой постольку, поскольку, во-первых, пока не нашли эффективных средств ему противостоять и, во-вторых, к нему не привыкли. Ведь человек — существо так или иначе смертное, меняются лишь основные причины этой смерти и то, как общество к этим причинам и к этим людям относится.
Когда-то главной причиной ухода в мир иной были голод, болезни, жажда, холод. От холода человеку исстари помогает огонь. А что поможет от огня?
А пожарная безопасность — это важно, особенно когда постройки из горючих материалов лепятся друг к другу и от одной искры может сгореть все.
А от чего бывает пожар? От использования открытого пламени. Значит, что нужно, чтобы пожара не было? Нужно, чтобы не использовали огонь. И вот с наступлением темного времени суток пожарная команда ходит по селению, ловит тех, кто пользуется огнем, и бьет их смертным боем. Логично? Что за бред, скажете вы. В том и загвоздка, что сюжет не выдуман автором, а взят из уездной советской реальности конца двадцатых годов прошлого века Михаилом Ефимовичем Кольцовым и описан им в фельетоне, опубликованном в советской же центральной газете.
Француз оценил бы юмор провинциальных брандмейстеров, ибо на языке Вольтера словосочетание «couvre-feu», буквально — «тушите свет», означает «комендантский час» — одно из классических полицейских средств.
Способы, которыми человек противостоит тем или иным угрозам безопасности, в той или иной степени оказываются связаны с ограничением прав людей — добровольным или не очень.
И всегда такое обеспечение безопасности создает угрозу коррупции или злоупотребления властью. Известна история первой римской пожарной команды, принадлежавшей Марку Лицинию Крассу. Они начинали тушить загоревшееся строение не раньше, чем владельцы соглашались его продать. В итоге Красс стал крупнейшим владельцем недвижимости.
Что же до злоупотребления властью, то в этом не было необходимости, пока власть была абсолютной. В иных случаях именно ради получения безопасности — хотя бы формально — подданные делегировали сюзерену полномочия и платили налоги. Этим благовидным предлогом можно и злоупотребить, а там, глядишь, он войдет в обычай. Первый в Европе налог начали собирать в Англии в IX веке, при Альфреде Великом, для защиты островов от датчан. Он так и назывался — «датские деньги», однако отнюдь не был отменен с исчезновением датской опасности: англичане чтут свои традиции.
Если же трактовать ту же пожарную безопасность так широко, как сегодня это делают с «антитеррором», то можно предложить несколько радикальных решений. Отказаться от жилищ и отопления оных, жить лишь в теплом климате. Отказаться от городов, а тем самым — от цивилизации. Ведь при внимательном рассмотрении любое скопление людей пожароопасно. Как паллиатив неплоха также и метода, описанная Кольцовым: ходить и бить всякого, зажигающего огонь.
Однако действующее ныне решение этой проблемы удручает своей сложностью: строения и обстановка из негорючих материалов, специальные брандмауэры и планировка кварталов, системы пожаротушения. К мерам полицейского ограничения и контроля прибегают лишь в редких случаях, — например, жарким летом, с возникновением угрозы лесных пожаров.
Другое дело, если источник опасности неизвестен или неизвестны способы борьбы с ней. Тогда к мерам полицейского реагирования прибегают как к единственному и испытанному средству, просто потому, что надо что-то делать.
Можно не сомневаться: если на землю высадятся инопланетяне, вместо торжественной встречи с почетным караулом будут введены чрезвычайное положение и комендантский час. Согласитесь, это логично. Вообще, полицейская логика — это первое, что приходит в голову: «Если у тебя в руках молоток, представь, что все твои проблемы — гвозди». Каков бы ни был вызов — пожар, наводнение, пришельцы, — ответ один…
К чему, например, относится следующая картина?
«[…] Надзор основывается на системе постоянной регистрации […] С начала “закрытия” города составляется список всех находящихся в нем жителей. […] Закрытие города и ближайших окрестностей, запрещение покидать город под страхом смерти […] разделение города на отдельные четко очерченные кварталы, каждый из которых управляется “интендантом”. Каждая улица находится под контролем “синдика”; покинув ее, он приговаривается к смерти. В назначенный день всем приказывают запереться в домах и запрещают выходить под страхом смерти. Синдик собственноручно запирает дверь каждого дома снаружи, уносит ключи и сдает их интенданту квартала […] Непрерывное инспектирование. […] Ежедневно синдик проходит вверенную ему улицу, останавливается перед каждым домом, заставляет жителей предстать в окнах (те, чьи жилища, выходят во двор, специально прорубают окна на улицу…) […]»[1].
Этот паноптикум (в исходном значении этого слова!) был направлен отнюдь не против инсургентов и еретиков, но — против чумы. Регламент конца XVII века отвечал на «угрозу безопасности», поскольку никаких иных, более адекватных средств просто не было. Не было даже понимания того, как и откуда эпидемии берутся.
***
Резонное замечание: приведенные выше примеры относятся к миру материи, а не духа. Названные явления — природные или искусственные — подчиняются объективным законам. А терроризм, как и разруха, имеет место не в сортирах, а в головах, — в головах террористов, заложников, властей предержащих.
Но в том-то и дело, что террористы используют прежде всего свойства окружающего мира людей, не ими созданного и по отношению к ним объективного, — будь то предметы материальной культуры или человеческие сообщества.
Террорист теперь, как правило, не создает ситуацию, но использует ее.
Не они придумали пассажирские самолеты — начиненные сотней тонн высокоэнергетического топлива бомбы, за несколько минут после старта поднимающиеся на десяток километров, приобретая при этом огромную потенциальную и кинетическую энергию.
Не они возвели плотины и небоскребы, подняв миллионы тонн тверди и жидкости на сотни метров. Здесь энергия сугубо потенциальная, но очень легко высвобождаемая: главное — найти точку приложения силы.
Ядерные электростанции и химические заводы — резервуары энергии и токсичных веществ, для высвобождения которых нужно лишь нарушить целостность защитной оболочки, тоже построены отнюдь не террористами.
И, как предельное сосредоточение энергии и смысла, столь любимые кинематографистами ядерные боеприпасы — они ведь тоже созданы и существуют «вне и помимо»: главное — нажать на кнопку.
Да и сами люди собираются большими и очень большими группами по собственной воле или обычаю, в магазинах, автобусах, самолетах, школах, больницах, театрах, а террорист лишь нацеливает удар на эти скопления.
При всех разговорах о «глобальной деревне» глобализация на самом деле означает увеличение градиентов, неравномерностей расселения и всего прочего, — то самое свойство мира, которое используют террористы.
Еще одно «свойство» — современные быстрые аудиовизуальные средства массовой информации, которые позволяют доносить «картинку» и сообщения о террористических актах до населения, собственно и создавая ужас, сиречь террор.
Наконец, сама восприимчивость человеческого «целого» к утрате «части» — той малой части сообщества, на которую нацелен удар террориста, — только и позволяет последнему диктовать «целому» свои условия. Более того, именно это и позволило террористам перенести удар с августейших и светлейших особ на группы «простых людей», будь то школьники, посетители мюзикла или жители маленького провинциального городка.
Но ведь и сами современные представления о гуманности существуют от силы лет полтораста и имеют природу вполне материальную. Телеграф, фотография, газеты — и вот военная журналистика середины XIX века приносит сообщения с полей сражений, в Европе — с Крымской войны, в США — с Гражданской. Нарушена монополия генералов на информацию. Война перестала быть шахматной партией полководцев. Возникла не попадавшая обычно в победные реляции непарадная действительность — тысячи убитых, раненых, пленных, которые из «статистики» превратились в набор отдельных судеб и стали предметом обсуждения. Была создана почва, в которую упали идеи Жана-Анри Дюнана, — и возникли гуманитарное право, Комитет Красного Креста и так далее, — вплоть до современных представлений о «правах человека» и «правозащитников».
А ведь мир без городов, без небоскребов, без заводов и электростанций, без глобальных сетей воздушного сообщения и средств массовой коммуникации — такой мир был бы неуязвим для террористов. Некуда было бы нанести удар, нельзя выбрать уязвимую «часть», поскольку ее просто нет, — и нельзя таким образом угрожать «целому». Вот только вряд ли разумно ради «борьбы с террором» возвращаться в такой мир, на черт-те сколько столетий назад.
***
Заметьте, что инфекционные заболевания тоже лишь используют человеческую цивилизацию. Малочисленное, рассеянное по континентам доисторическое прачеловечество просто не могло познакомиться с большинством современных болезней — «размножающие свойства среды» были не те. Не было крупных поселений с их антисанитарией, с крысами и прочими разносчиками заразы. А если какая хворь и поражала племя, то последнее вымирало быстрее, чем успевало передать недуг соседям. Более устойчивые особи выживали, и постепенно рос иммунитет всей популяции.
Эпидемии пришли, когда возникли цивилизации. Переселения народов породили уже пандемии. Великие географические открытия, мировое хозяйство и торговля ускорили передачу по всему свету инфекций, к которым в других землях были вовсе не готовы. То, что для европейцев было легкой простудой, косило индейские племена. А в Европу был завезен сифилис, «подаренный» людям одомашненными ламами. Цивилизация же создала условия, при которых от обезьян к человеку передался и получил всемирное распространение вирус иммунодефицита.
Ключевым для этих процессов было уплотнение пространства и времени: была достигнута плотность популяции, достаточная для существования в ней инфекций и быстрой их передачи — быстрее, чем в популяциях путем естественного отбора вырабатывается иммунитет.
***
За время своего существования человечество «переварило» немало инфекций, но также и немало идей и учений. Существовали, порою весьма длительное время, учения, течения, секты и государства, которые теперь были бы отнесены к числу «террористических». Но ассасины и сикарии оставались, скорее, исключением, чем правилом. Разрушительные ереси также не обретали господства. Своего рода «естественный отбор» оставлял одни учения на периферии, другие делал мейнстримом, а третьи вообще отправлял в небытие. Но время ускорило свой ход, и теперь идеи сменяют друг друга быстрее, чем поколения.
Точно так же, кстати, как штаммы бактерий и вирусов. Сегодня иммунитет есть понятие уже не общественное, а индивидуальное: результат прививки, а не вымирания неустойчивых к заразе предков.
Кто знает, что будет дальше, после атипичной пневмонии и птичьего гриппа? Из какой популяции какого вида животных инфекция попадет к человеку? Чем она по пути обменяется с другими вирусами? Как при этом возрастут ее патогенность и вирулентность?
То же самое и в мире идей. Когда-то человечество адаптировалось к изменениям медленно, и можно было говорить об опыте поколений, испытывавших и отбраковывавших идеи и практики. Теперь и то, и другое по нескольку раз меняется при жизни одного поколения — как тут использовать «опыт предков»? Межкультурное взаимодействие настолько интенсивно, что мы не знаем, какая «светлая» и «добрая» идея станет следующим оправданием насилия или даже террора.
Социальные, религиозные, национальные идеи? Пожалуйста, было и есть, в разных сочетаниях — от Басаева с отрядом до Копцева с кухонным ножом.
Но что дальше? Террор оказывается вполне совместим с борьбой против абортов, за права животных и против загрязнения окружающей среды.
Можно сколько угодно говорить о случайности каждого конкретного извода террора, но явление это может существовать только в нашем современном мире. Террор будет возникать и воспроизводиться, — как, собственно, и все другие «угрозы безопасности», наличие которых определяется самим существованием человечества.
***
Для предотвращения птичьего гриппа наш бессменный шут, сменивший уже третьего государя, предлагал отменить весеннюю миграцию пернатых силами противовоздушной обороны с привлечением к охоте всего мужского населения. Но против природы, похоже, не попрешь…
Годом ранее на повестке дня стояла атипичная пневмония. И это — при наличии всемирной сети аэропортов с интенсивными пассажиропотоками, могущих разнести заразу по планете не хуже птичьих миграций. Идеальный инструмент очередного апокалипсиса, почему-то не случившегося. В течение нескольких суток были созданы новые диагностические методики и медикаменты, позволившие взять ситуацию под контроль. А казалось бы, чего проще — ввести повсеместно войска в костюмах РХБЗ[2], учинить карантин и воспретить гражданскую авиацию как таковую…
Но пока что никто не пытался рассадить все население планеты под домашний арест. Потому что существуют медицина, санитария и гигиена во всех их проявлениях: водопровод и канализация с системами очистки на входе и обеззараживания на выходе; кухни с холодильниками для хранения и тепловой обработкой; привычки мыть руки перед едой, не есть упавшее на пол и не пить сырую воду; система здравоохранения и, наконец, реакционная буржуазная наука молекулярная генетика с возможностью в считанные дни создать методы экспресс-анализа новой заразы, а потом, глядишь, вакцины и лекарства. А если приспичит, то, как ultima ratio, введут карантин и процедуры, очень похожие на описанные у Мишеля Фуко. Но — локально и адекватно: зимою 2006 года во всем Старом Свете резали курей, а не людей.
Но все эти тонкие настройки системы противодействия злу — пожарам или эпидемиям — требуют долгого времени, изменения множества социальных практик, а главное — осознания новизны вызова. С последним труднее всего: сознание запаздывает, и вместо нового ответа на новый вызов следует опробованная и затверженная реакция на известное зло из прошлого. Полицейский ответ дается потому, что нет иного.
Сама эта полицейщина содержит массу излишнего и иррационального — просто от незнания, непонимания и страха. От немедленного введения всеобщей «чрезвычайки» теперь спасали не только быстро найденные способы борьбы со злом, но и уверенность, что эти способы будут найдены, что не надо сразу запускать полицейские схемы.
Гораздо лучше работают приемы технические и социальные. Между прочим, туберкулез, после 1945-го ставший в СССР проблемой почти что неразрешимой, был побежден лет десять спустя, когда началось массовое строительство «хрущоб»: главным оказалось переселить людей из подвалов.
Но при желании медицинские показания и противопоказания остаются неплохим поводом для полицейского произвола. Законным поводом для введения чрезвычайного положения были и остаются «эпидемии и эпизоотии» — последний термин особенно нравился Анатолию Собчаку, в августе 1991-го костерившему этим словом тетраграмматон ГКЧП. А через три года, летом 1994-го, внутренние войска на дагестано-чеченской границе стояли по причине холеры, но вместо холеры к зиме случилась война. А еще одиннадцать лет спустя сия универсальная причина не позволила адвокатам увидеться в «Матросской Тишине» с Михаилом Ходорковским: того поместили в камеру к инфекционному больному и объявили карантин.
***
И все-таки как решить задачу о соотношении прав человека и безопасности в применении к современной террористической угрозе? Как решить — не знаю, но прежде всего эту задачу надо правильно сформулировать.
«Терроризм», «экстремизм» и иже с ними отличаются ото всех природных и техногенных опасностей тем, что их трудно измерить или даже оценить объективно. «Знание» это недоступно простым людям. Нельзя обратиться к эпидемиологам, сейсмологам, метеорологам, то есть независимым экспертам. Герметическая тайна террора монополизирована властью, а значит, куда больше возможность злоупотреблений.
С другой стороны, при всех объективных предпосылках терроризма эта субстанция субъективна. Это есть исключительное дело свободной (или несвободной) воли конкретного человека и его личной ответственности.
Так допустимо ли относиться к террору как к неизбежному злу, чуть ли не явлению природы? Мне кажется, только так можно осознать назревший кризис — с тем, чтобы его преодолеть. А суть его в том, что не менее Сциллы террора сегодня опасна порождаемая ею Харибда «контртеррора».
В нашей стране мы уже успели испытать все его прелести. Последствия предыдущей «контртеррористической операции», начавшейся после убийства Кирова 1 декабря 1934 года, были катастрофичны. Повезло тем, для кого все закончилось посмертной реабилитацией.
Но сейчас ситуация в России если не опаснее, то сложнее, чем в 1930-х. Выработать ответ на вызов государственного террора — это один уровень сложности задачи. А вот найти свое место в условиях, когда общество находится между властью и террором, — террором, в отличие от сталинского времени, не выдуманным, а вполне реальным, — задача существенно более сложная.