Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 1, 2006
Петр Владиславович Резвых (р. 1968) — доцент кафедры истории философии факультета гуманитарных и социальных наук Российского университета дружбы народов, автор статей по немецкой философии XVIII—XIX веков, в частности по философии Шеллинга, в качестве автора сотрудничал с газетой «НГ ExLibris».
Пролистывая новые выпуски гуманитарных журналов, сразу замечаешь, что за прошедшие месяцы дискуссионное пространство интеллектуальной периодики приобрело новые очертания. При всем разнообразии стилевого и дисциплинарного самоопределения журналов, в материалах большинства изданий прослеживается не только завидное единство проблематики, но и явное движение от широкоформатных теорий и туманных абстракций в сторону конкретики, хотя обе магистральные темы, задающие пространство журнальной полемики, на первый взгляд кажутся располагающими скорее к обратному.
Первая тема, в обсуждении которой так или иначе приняли участие почти все гуманитарные журналы и которую можно условно обозначить как «Правое и левое в современной России», провоцирует полемику уже принципиальной расплывчатостью основных понятий. Ибо относительно того, что считать «правым», а что «левым», достичь единогласия довольно трудно. Размышления о том, на какие основания может опираться подобное противопоставление, составили концептуальный каркас третьего номера «Логоса» (2005. № 3).Выпуск открывается серией статей, в которых проблематизируются привычные «измы», кочующие из одного учебника политологии в другой. Однако здесь исторические экскурсы и теоретические обобщения непосредственно перерастают в попытки актуальной политической диагностики. Так, Леонид Ионин, пытаясь выделить характерные черты консервативного мировоззрения в отношении к собственности, свободе, государству, праву и земле, подводит читателя к обескураживающему выводу о наличии в марксизме ярко выраженных консервативных элементов и объясняет растущий интерес к нему именно востребованностью консервативных ценностей в современной России (очерк «Консерватизм»). Борис Капустин в статье «Либерализм и Просвещение» предлагает отказаться от поверхностного представления о либеральной идеологии как прямом следствии Просвещения, выявляет в самом Просвещении сложную внутреннюю динамику и подвергает критике широко распространенную в историософской публицистике склонность списывать на Просвещение все беды благополучно почившего Модерна. Олег Матвейчев («Гражданское общество и государство. Модели взаимоотношения»), отталкиваясь от размышлений о тесной взаимозависимости развития государства и гражданского общества, приходит к выводу, что основная проблема современной российской политической реальности — не столько слаборазвитость гражданского общества, сколько отсутствие ясной границы между ним и государством.
Состоянию и перспективам левого движения в современной России посвящено интервью, которое редакция «Логоса» взяла у политолога Бориса Кагарлицкого. В своих недвусмысленных и довольно жестких высказываниях он сформулировал главный изъян левых организаций и объединений — чрезмерное тяготение к абстракциям и отсутствие предметной и адекватной дискуссии по вопросам реальной политики, дефицит интеллектуального потенциала и оторванность от контекста традиции. Неизвестно, входило ли это в намерения редакции, но непосредственно следующая за этим интервью статья Владислава Софронова «Почему я марксист (без знака вопроса)» скорее подтверждает нелицеприятные наблюдения Кагарлицкого, нежели опровергает их. При всем благородстве пафоса и трогательной автобиографической откровенности Софронов явно не утруждает себя заботой об элементарной последовательности и с трудом сводит концы с концами. Например, сначала утверждает, что«философской традиции в западном понимании у нас нет», потом предлагает «признать, что мы обладаем только одной интеллектуальной традицией, которая является не исключительно локальной, а […] выступает полноправной частью интернациональной сцены. И это марксистская традиция», и, наконец, заявляет: «Марксистская философия […] — это единственная философская традиция сегодня, которая не отказалась от стремления к истине — истине, от которой отвернулись все остальные…» И все в пределах одной страницы. Такого ни у одного постмодерниста не сыскать. Особенно разителен контраст при сравнении этого опуса со статьей Фредерика Джеймисона («Реально существующий марксизм»). Хотя, размышляя о судьбах марксизма после распада СССР, Джеймисон приходит практически к тем же тезисам, которыми завершается софроновский манифест («постсовременный капитализм неизбежно вызывает к жизни постсовременный марксизм»), но уровень аргументации в ней неизмеримо выше. Кстати, ключевое значение в этой аргументации имеет утверждение, что марксизм — вообще не философия. Это на заметку марксисту без знака вопроса.
Известный своей настойчиво прокламируемой левой ориентацией «Художественный журнал» (2005. № 57) особое внимание посвятилтеме«Этика взгляда». Зная о симпатиях редакции «ХЖ», вовсе не обязательно читать Жижека и Бадью, чтобы догадаться, что за этой формулировкой стоит стремление продемонстрировать высокое этическое достоинство именно леворадикальной позиции. Более того, центральные материалы номера представляют собой попытки зарезервировать этическое исключительно для радикального жеста, противопоставляя всякому представлению о нравственном долге всевозможные этики сопротивления и разрыва.
Так, куратор и критик Джин Фишер («Искусство и этика ин(тер)венции»), ратуя за «“работающую” концепцию этики, свободную от универсалистских императивов, коренящихся в любом предопределенном понимании “долга”», видит, что «художественное событие не является доказательством заранее существующей “истины” — оно заключается в “про-изводстве” истины, этического понимания; это момент, который может быть разделен его участниками, поэтому именно здесь открывается путь для политической и коллективной практики». В сходном ключе развиваются размышления философа Евгения Барабанова(«Ресурс этического: между эстетизацией и утопией»), который, апеллируя к мыслителям Франкфуртской школы, Левинасу и Деррида, определяет специфику современного этического сознания как кризис императивной этики и приписывает ключевое значение «дискурсам сопротивления», в которых единственной осмысленной формой этического самоопределения становится трансгрессия. В отказе от претензии на обладание готовыми императивами видит этическое измерение современной художественной практики и Елена Петровская («Этика анонимности»), противопоставляющая постромантическому представлению об искусстве как индивидуальном творчестве концепцию художественного произведения как проводника коллективных токов. Поскольку современное искусство, по мысли Петровской, лишь проявляет доиндивидуальное и анонимное, главным этическим императивом художника становится жертвенный отказ от самовыражения. Тему жертвенности леворадикального сознания подхватывают в беседе «Этика взгляда» Борис Михайлов и Дмитрий Виленский. Порассуждав о демонстрации язв общества как главном назначении художника и об эстетике боли, собеседники приходят к выводу, что существует только два этических принципа — «связанный с религиозной традицией (неважно какой) и связанный с левой традицией». Противопоставление, надо сказать, слишком искусственное и абстрактное, чтобы быть верным. Впрочем, в одномерном мире, где есть только правое и левое, но нет ни верха, ни низа, ни переда, ни зада, по-другому мыслить не получается.
В остальных материалах номера теоретическая рефлексия уступает место материям более конкретным: Дмитрий Голынко-Вольфсон(«Этика “нулевых”») излагает свои соображения о тенденциях современной художественной практики, противопоставляя (видимо, не без влияния пифагорейского учения о магическом значении числа 10) «девяностые» и «нулевые» как два разных художественных поколения; Алексей Цветков («Почему я не есть современный художник?») объявляет единственной адекватной формой этического самоопределенияхудожника в условиях капиталистического рынка забастовку, то есть отказ от участия в публичной жизни; Александр Якимович(«Об историческом сознании и актуальности болевых ощущений») тактично напоминает апологетам новизны и актуальности, как многому можно научиться у истории. Как всегда, интересен блок рецензий и репортажей, в котором центральное место занимают отклики Давида Риффа, Кети Чухров, Ольги Копенкиной,Владимира Сальникова, Юлии Гниренко и Александра Соколова о московской биеннале.
Параллельно «ХЖ» тему этического достоинства левой традиции и прежде всего левого искусства озвучила «Критическая масса» (2005. № 2).Помимо беседы Дмитрия Виленского, Давида Риффа и Бориса Михайлова «Левое — это жертвенное», основные мотивы которой непосредственно продолжают аналогичный материал в «ХЖ», здесь помещена глава из книги Жака Рансьера «Кризис в эстетике», где этическое определяется как неразличение факта и права, а современная художественная ситуация характеризуется как поворот от эстетики к этике. К размышлениям о том, насколько проблематичной становится этика сопротивления в мире победивших массмедиа, побуждает эссе Игоря Смирнова о телевидении(«TV в силовом поле культуры. Некролог»). Об этическом потенциале современного российского романа говорят Михаил Шишкин в интервью «Язык — это оборона» и Майя Кучерская в рецензии на роман Шишкина «Венерин волос». Впрочем, этот мотив все-таки не стал в номере доминирующим. Возобладало стремление редакции сохранить ориентацию журнала на критический анализ конкретных явлений, например анализ механизмов идеологического кодирования образа Великой Отечественной войны в статьях Бориса Дубина «Бремя победы» и Галины Зверевой «Вечная Война».
«Отечественные записки» посвятили шестой номер за 2004 год и первый за 2005-й одному из самых сложных и фундаментальных вопросов политической и экономической мысли — проблеме собственности. Естественно, без разговора о правом и левом, консерватизме, либерализме и радикализме здесь никак не обойтись — ведь именно вопрос о собственности является одним из главных вопросов, по которому происходит размежевание между различными типами политического мышления. Беспримерная сложность предмета не позволила уместить все материалы в одну книжку, так что перед читателем — монументальный двухтомник, охватывающий самые разные его аспекты. В шестом номере в центре внимания оказывается вопрос о формах собственности, прежде всего проблематизация представления о частной собственности как необходимом следствии человеческой природы. Если Григорий Сапов («Собственность: условие человеческой деятельности и юридическая категория»), Ганс-Герман Хоппе («О конечном обосновании этики частной собственности») и Александр Бузгалин («Частная собственность устарела») движутся в своих размышлениях на эту тему в координатах, заданных классическими секулярными теориями собственности (Аристотеля, Локка и Людвига фон Мизеса), то Александр Кравецкий (предисловие к публикации доклада о. Сергия Булгакова «Христианство и труд»)и Леонид Сюкияйнен («Мусульманское право собственности: юридическое осмысление религиозных постулатов») вскрывают религиозное измерение проблемы, а Ростислав Капелюшников («Право собственности (очерк современной теории)» и Дуглас Норт («Функционирование экономики во времени») — институциональное и юридическое. Раздел «Собственно Россия» ведет читателя от общетеоретических рефлексий к оценке состояния и перспектив развития институтов собственности в российской экономике. Здесь главным становится вопрос о соотношении государственной и частной собственности: Владимир Милов («Оазис закрытой экономики») обсуждает возможность введения частной собственности на природные ресурсы, Александр Горянин («Русское богатство») полемизирует с мнением Пайпса, будто институт частной собственности чужд российской традиции; Светлана Кирдина («Собственность в Х-матрице») формулирует прогнозы развития отечественной экономики на основе теории институциональных матриц.
Основная часть материалов первого за 2005 год номера «ОЗ» посвящена болезненной теме приватизации. Реконструкция основных этапов российской приватизации и экспертный анализ ее основных результатов («круглый стол» «Проблемы собственности в современной России», справка «Хроника российской приватизации», реферат книги Маршалла Голдмана «Пиратизация России» и другие) дополняются здесь очерками о приватизационных мероприятиях в других странах (статьи Леонида Григорьева «Приватизация как явление 1990-х», Андрея Колганова «Приватизация в странах с переходной экономикой» и Ростислава Капелюшникова «Концентрация собственности и корпоративный ландшафт современной мировой экономики») и социологическими исследованиями о восприятии приватизации различными группами российского населения («Экономические реформы глазами россиян» Людмилы Пресняковой и «Приватизация и частная собственность в общественном мнении в 1990-2000-е годы» Наталии Зоркой). Отдельный блок посвящен проблемам интеллектуальной собственности. Картина, нарисованная авторами «ОЗ», настолько сложна, что первым и главным приобретением читателя становится понимание того, что любая теория, предлагающая простое решение проблемы собственности, независимо от ее политической окраски, всегда подозрительна. В этом отношении «ОЗ», как всегда, продемонстрировал преимущество квалифицированного профессионального разговора над публицистической риторикой.
Другую тему, объединившую различные издания в едином проблемном поле, можно точно охарактеризовать емкой и лапидарной формулой «Язык и политика». Не нужно обладать особой проницательностью, чтобы определить основной повод, способствовавший перемещению дискуссии о языке из области кабинетных исследований в сферу актуальной публицистики, — им, разумеется, стали попытки принятия государственных мер по осуществлению контроля над языком, в частности обсуждение проекта Закона о государственном языке РФ. Но если для того, чтобы осмысленно высказаться о правом и левом, все-таки необходим минимум специально политической заинтересованности, то вопрос о языке не может не затрагивать любого человека независимо от наличия такого интереса — ведь каждый не только наделен даром речи, но и желает пользоваться им по своему усмотрению. Впрочем, гуманитарная пресса для того и существует, чтобы заменить аффективное высказывание мотивированным анализом.
Для редакции «Логоса» основным предметом дискуссии стала роль языка в конструировании политической реальности. Тему открывают отдельные публикации в третьем номере за 2005 год: Джин Бетке Элькенштайн в статье «О взаимосвязи между политическим языком и политической реальностью», анализируя развитую Оруэллом в романе «1984» концепцию новояза, указывает, что именно на создание подобного совершенного идеологического языка работают научно-экспертные сообщества, а Квентин Скиннер в очерке «Язык и политические изменения» пытается приблизиться к ответу на вопрос, в какой мере изменения в языке, в частности придание явно оценочного характера вполне нейтральным выражениям, не только отражают политические процессы, но и определяют их.
Намеченная в предыдущем выпуске проблема конструирующей мощи языка раскрывается во всей ее сложности и многогранности в материалах четвертого номера, где специально исследуется место и роль языка в формировании этнической идентичности. Центральной интригой номера становится спор между сторонниками определения этноса на основе реально присущих ему свойств (примордиализм) и исследователями, настаивающими на том, что этнос, как и другие общности, не есть нечто заранее данное, но является социальным конструктом. Статьи Джона Джозефа «Язык и национальная идентичность», Эрика Хобсбаума «Все ли языки равны? Язык, культура и национальная идентичность», Майкла Биллинга «Нации и языки», Майкла Сильверстайна «Уорфианство и лингвистическое воображение нации» дают читателю одновременно и введение в историю проблемы, и довольно полный обзор основных аргументов, используемых обеими сторонами.
В размеченном таким образом дискуссионном пространстве находят свое место и работы российских авторов, которые, принимая дилемму примордиализма и конструктивизма за отправную точку, движутся в двух противоположных направлениях. Если Светлана Филюшкина («Национальный стереотип в массовом сознании и литературе (опыт исследовательского подхода)») непосредственно применяет теорию Андерсона о воображаемых сообществах к исследованию механизмов этнического самоопределения через отличие от «чужого» на материале образов иностранцев в польской, американской и русской художественной прозе, то Иосиф Стернин («Язык и национальное сознание») и Елена Ищенко («Познание Другого — эпистемологические проблемы и социокультурные аппликации») переводят обсуждение на более фундаментальный и одновременно более абстрактный уровень, увязывая проблему языка с общеметодологическими основами гуманитарных наук.
Существенно иной подход к теме языка и политики демонстрирует последняя книжка «Отечественных записок» (2005. № 2). Уже формулировка темы «Общество в зеркале языка» ясно указывает на стремление редакции дистанцироваться от конструктивистского подхода: язык оказывается именно отражением политической реальности, а не инстанцией, непосредственно ее формирующей. Такая заявка, несомненно, существенно усложняет задачи редакции: общество настолько сложная система, что уместить важнейшие аспекты репрезентации его в языке под одной обложкой даже при солидных объемах «ОЗ» едва ли возможно. Однако редакция и здесь сохранила свою всегдашнюю установку на множественность перспектив.
В первом разделе, озаглавленном «В эпоху перемен», диагностируются важнейшие изменения, которые претерпел русский язык за последние десятилетия. Непосредственная связь с общественными процессами здесь очевидна: поток иноязычных заимствований, смещение границы между дозволенным и недозволенным, пристойным и непристойным в публичной речи, стремительная деградация грамотности, проникновение сленга в литературный язык — все это, несомненно, прямое отражение структурных изменений в общественных отношениях. В статьях Алексея Шмелева («Ложная тревога и подлинная беда»), Леонида Крысина («Языковая норма и речевая практика») и Владимира Беликова («Национальная идея и культура речи») трескучей риторике борьбы за спасение родного языка противопоставляется трезвый анализ сложного взаимодействия нормы и отклонения в живом процессе его эволюции. Так «ОЗ» стремится извлечь поучительный результат из столкновения перспективы наблюдателя-эксперта с перспективой непосредственного участника. Впрочем, как блестяще показывает Максим Кронгауз («Заметки рассерженного обывателя»), в данном случае отделить их друг от друга довольно трудно: ведь в каждом эксперте таится обыватель, вовсе не следующий в своей повседневной языковой практике тем принципам, которые он отстаивает как теоретик.
Внутреннее напряжение между отвлеченно-теоретическим анализом и непосредственно-аффективной реакцией образует и основную интригу раздела «Вопросы чистописания», где перспектива обывателя уступает место взгляду профессионала, становящегося субъектом публичной речи, — журналиста, поэта, писателя. В материалах «круглого стола» «Речевые стили в средствах массовой информации» с участием Тимура Кибирова, Ольги Северской, Марии Липман, а также в серии интервью «Писатели о языке» (ответы на анкету «ОЗ» Сергея Гандлевского, Михаила Успенского, Елены Шварц, Асара Эппеля, Михаила Шишкина, Нины Горлановой, Натальи Ивановой, Алексея Слаповского и Андрея Дмитриева) вопрос о возможности и целесообразности законодательной регламентации употребления языка приобретает новую остроту: ведь тот, для кого публичное высказывание является профессией, именно в качестве профессионала оказывается под двойным давлением — со стороны общества и со стороны закона.
О том, что обострение политических баталий вокруг вопроса о языке не является специфически российской ситуацией, но характерно и для крупных западных стран, свидетельствуют материалы рубрики «Тенденции», анализирующие опыт языковой политики США и Франции: Мария Бурас («Правословие как религия новых чутких») живописует давно уже ставшие притчей во языцех американские дискуссии о «политкорректности»; Максим Кронгауз («Спасатели слов») анализирует культурные стратегии сохранения лексического богатства национального языка на примере деятельности французского тележурналиста Бернара Пиво; Виктор Живов («Язык и революция. Размышления над старой книгой А.М. Селищева») пытается переосмыслить в контексте современных дискуссий историю неологизмов, порожденных Великой Французской революцией. Подхватывая тему глобального контекста, статьи раздела «За пределами России» раскрывают все еще не до конца оцененную в своем значении тесную взаимосвязь между языковыми и миграционными процессами. Парадоксальные трансформации родной речи в русской эмигрантской среде Израиля («Новая алия сохраняет русский» Ларисы Найдич), Германии («Русский в контексте немецкого»Гасана Гусейнова и «Как преподавать русский за рубежом: форум в Берлине» Елены Семеновой), Финляндии («Как живут и говорят феннороссы» Федора Рожанского), Литвы («Язык русской диаспоры в современной Литве» Натальи Авиной), отражающие сложность процесса интеграции мигрантов в новую культурную среду, наглядно демонстрируют тонкое взаимопереплетение сопротивления и приспособления в языковом поведении.
Главной удачей книжки «ОЗ», посвященной языку, стал зримый эффект сближения позиций, первоначально представленных в нем как различные. Особенно впечатляет в этом отношении заметка Ирины Левонтиной «Буква и закон. Судебная лингвистическая экспертиза», где примерами из юридической практики иллюстрируется простая мысль: настоящий профессионализм эксперта состоит не в том, чтобы непременно противостоять здоровой интуиции обывателя, а в том, чтобы облечь эту интуицию в адекватную форму. Там, где такая установка становится преобладающей, процесс легитимации языковой практики происходит спокойно и без ненужной суеты.
Проблема языка стала центральной и для двух номеров «Ab Imperio» (2005. № 2, № 3). В известном смысле подход редакции «Ab Imperio» помещается где-то посредине между конструктивистской тенденцией «Логоса» и социологически-политологическим анализом «ОЗ». В соответствии с основной тематикой журнала, на первый план здесь выдвигается исследование роли языка и языковой политики в возникновении и распаде империй. Темы выпусков непосредственно продолжают друг друга: один озаглавлен «Языки самоописания империи и многонационального государства», другой — «Империя и вызов национализма: в поиске модусов самоописания».
Во втором номере исследуются механизмы превращения одного из множества языков многонационального государства в стандартный и официальный. Таким образом, через призму языковой политики рассматривается процесс самоутверждения имперских образований. Избегая соблазнов идеологического упрощения, авторы номера наглядно демонстрируют всю сложность проблемы. Вполне очевидно, что само придание какому-то языку привилегированного по сравнению с другими статуса государственного является жестом господства. Однако трудность заключается в том, что здесь нельзя обойтись одними филиппиками в адрес народа-колонизатора, навязывающего свой язык другим языковым общностям, составляющим тело империи. Поскольку целью языковой политики является интеграция имперского пространства, то язык империи и национальные языки не существуют в параллельных измерениях, но находятся в постоянном диалоге друг с другом. Осмыслению сценариев подобного диалога посвящены составляющие теоретический раздел номера статьи Эндрю Томпсона «Язык империализма и различный смысл понятия “империя”: имперский дискурс в политической жизни Великобритании 1895-1914 гг.» и «Имперские языки: постскриптум для AI», а также глава «Язык» из книги Билла Ашкрофта «Постколониальная трансформация». Примыкающее к ним интервью с Владимиром Алпатовым («В современной России нет определенной языковой политики…») ставит ту же проблему применительно к российской истории и современности. Впрочем, Алпатов предостерегает от чересчур поспешных обобщений: во-первых, Российскую империю нельзя уравнивать с классическими колониальными империями типа Британской, а во-вторых, всегда следует помнить, что языковая политика зачастую зависит и от чисто прагматических (например, технико-административных) факторов, так что видеть в ней только осуществление господства было бы неверно. Последнее соображение наглядно иллюстрируют статьи рубрики «История», целиком посвященной спорам вокруг введения кириллицы в западных землях Российской империи — Украине («Александр Гильфердинг и славянофильские проекты изменения национально-культурной идентичности на западных окраинах Российской империи» Хенрыка Глембоцкого, «Украинский алфавит как политический вопрос в Российской империи до 1876 г.» Йоханнеса Реми и «Языковая политика в Российской империи и украинский перевод Библии (1860-1906)» Рикарды Вульпиус), Литве («Идентификация, язык и алфавит литовцев в российской национальной политике 1860-х годов» Дариуса Сталюнаса и «Превратности кириллизации: запрет латиницы и бюрократическая русификация литовцев в виленском генерал-губернаторстве в 1864-1882 гг.» Михаила Долбилова) и Белоруссии («Латиница или кириллица: проблема выбора алфавита в белорусском национальном движении во второй половине ХIX- начале ХХ века» Сергея Токтя). Этому также способствуют материалы других разделов, исследующие роль национальных языков в оформлении новых идентичностей в постсоветских национальных государствах (очерки Маргарет Совик и Ольги Филипповой«Образы языков и политика идентичности и языка в Украине: груз прошлого и современный конфликт», Уильяма Фирмана «Казахский язык и перспективы его роли в казахской групповой солидарности», Сергея Дигола «Парадигмы и парадоксы концепции национального государства в постсоветской Молдавии: язык, государственность и национальная идентичность» и другие).
В третьем номере в центр внимания редакции «Ab Imperio» выдвигается иной аспект имперской языковой политики — роль национальных языков в становлении освободительных движений и в процессе распада имперских образований. Здесь, как и в предыдущем выпуске, главным мотивом становится отказ от абстрактного противопоставления языка империи и языка нации, прослеживание тонких взаимодействий между ними. Так, авторы центральных материалов рубрики «Теория» Мирослав Хрох («Язык как инструмент гражданского равенства») и Марк Бейссингер («Переосмысление империи после распада Советского Союза»), исходя из разных методологических установок, приходят к очень сходным выводам: язык национального государства не только противостоит имперскому, но и многое от него наследует. В других публикациях номера эта мысль обретает конкретное социально-историческое («Описывая империю социально: “приказчицкое” многоголосие в социальном регистре языков самоописания Российской империи» Александра Каплуновского) и социологическое («О политической экономии “национального языка” в Беларуси» Елены Гаповой) содержание. Впрочем, наиболее ярко о чрезмерной абстрактности противопоставления «имперского» и «национального» свидетельствуют в изобилии представленные в номере биографические очерки(«Заглядывая внутрь извне. Берта и Артур фон Зуттнер на Кавказе, 1876-1885 гг.» Лоури Коэн, «Барон Унгерн, “отравленный космополит”» Уилларда Сандерлэнда, «Жизнь с имперскими мечтами: Петр Николаевич Савицкий, евразийство и изобретение структуралистской географии» Сергея Глебова, «Без империи. Тексты и контексты жизни русского еврея Алексея Александровича Гольденвейзера» Аллы Зейде с приложением публикации дневников и писем Гольденвейзера), вновь и вновь напоминающие читателю о главной трудности всякого гуманитарного исследования: категории, ясно различимые в теоретическом анализе, в личной судьбе конкретного человека часто переплетены столь тесно, что разделить их невозможно.
Как всегда, свою особую проблемную перспективу дискуссии о языке нашел и «Синий диван» (2005. № 7),посвятивший данный выпусктеме перевода. Возвращаясь к спорам о возможности и смысле перевода, начатым в одном из прошлых выпусков, редакция «Синего дивана» решительно отвергает представление о языковой автономии как фикцию: речь осуществляется не в языке, но всегда в точке соприкосновения многих языков, в пространстве между ними. При такой постановке вопроса сами понятия идентичности и авторства радикально меняют свои значения. О парадоксах такого междумирного существования размышляют Наоки Сакаи («Смещение в переводе), раскрывающая иллюзорность наивного представления о переводе как коммуникации между двумя отдельными языками и простом перенесении сообщения из одного языка в другой, и Елена Петровская(«К теории перевода»), указывающая на укорененность всякого перевода в «публичном пространстве, которое не до конца оформлено, равно как и не подконтрольно — пространстве анонимности, раскрывающемся новому модусу бытия-в-совместности». В намеченных таким образом концептуальных рамках развертывается увлекательный междисциплинарный диалог, где сугубо академический разбор достоинств и недостатков перевода покойным Владимиром Вениаминовичем Бибихиным одного-единственного термина Хайдеггера (заметка Евгения Борисова «Об одном термине из “SeinundZeit”») и отточенный анализ взаимодействия различных визуальных языков в кинематографе («Мельес жив, или Магия перевода» Натальи Самутиной) соседствуют с попыткой широкомасштабного историософского толкования феномена живописи («О живописи» Стаса Шурипы), зрительскими размышлениями о современном театре («Театр как пространство Теологии» Кети Чухрукидзе и «Мысль на сцене: заметки к спектаклю “Эраритжаритжака” Хайнера Геббельса» Юлии Подороги), устной дискуссией об экспериментальной музыке (запись презентации книги Пьера Булеза «Ориентиры»). Словом, «Синий диван» остался верен своей изначальной установке на проблематизацию всяческих границ — в данном случае и языковых, и дисциплинарных.
Характерную реакцию на дискуссию о языке продемонстрировала «Критическая масса» (2005. № 3-4). Стремясь соответствовать выраженной в названии журнала заявке на нонконформизм, редакция «КМ» отвела значительную часть нерецензионного раздела под рубрику «Взгляд свободного художника», где предложила высказаться поэтам, то есть тем, кто явочным порядком берет на себя миссию говорить как бы от имени самого языка. Нетрудно догадаться, что преобладающей интонацией высказываний участников рубрики — Михаила Айзенберга, Елены Фанайловой, Марии Степановой, Алексея Цветкова и Александра Скидана — стало безапелляционное утверждение автономии поэтической речи. Защищая эту автономию от посягательств со стороны профанов и непосвященных, поэт, издатель и литкритик Дмитрий Кузьмин даже продемонстрировал готовность недрогнувшей рукой записать в обыватели всякого, кто почему-либо находит менструацию непоэтичной («Вопли обывателей»). Стилистическим противовесом этой воинственной риторике служит эссе Дмитрия Ольшанского о книге Жака Деррида «Монолингвизм Другого» («Протез языка у Жака Деррида»), чьи мысли о разомкнутости языка и первичности монолога по отношению к диалогу как бы служат осторожным напоминанием о бессмысленности попыток принудить к пониманию. Остальные тематические блоки номера куда более нейтральны: Ян Левченко(критический разбор новой экранизации «Мертвых душ») и Анна Голубева (анализ российских «интеллектуальных» телепрограмм) размышляют о механизмах массмедийной репрезентации; Ольга Рогинская («Театр для себя»), Иосиф Райскин («Балет в России больше, чем балет»), Вадим Гаевский и Павел Гершензон («Мариинский балет: “чужое и свое”») — о судьбах отечественного театра. И даже в рецензионном отделе, хотя он и открывается разгромной статьей Григория Амелина и Валентины Мордерер о книге Дмитрия Быкова «Борис Пастернак», как-то на удивление много вполне миролюбивых материалов.
Далекий от политических баталий журнал «Эпистемология и философия науки» наверняка не ориентировался на издания менее академического формата, однако проблематика языка настолько органично входит в круг проблем теории науки, что ее присутствие в материалах последнего номера за 2005 год совершенно естественно. В редакционной статье Ильи Касавина тематизируется понятие контекста, активно используемое самыми разными направлениями современной гуманитарной мысли. Указывая на многозначность употребления этого термина в философии, психологии, культурной антропологии и лингвистике, Касавин предостерегает против абсолютизации контекста и указывает на невозможность решения вопроса о его роли в познании без опоры на философию, ибо только философия может поставить акт контекстуализации в отношение к абсолюту. Различные стратегии осмысления роли языка в познании затрагиваются в материалах, посвященных критическому рационализму Карла Поппера (панельная дискуссия с участием Александра Никифорова, Владимира Поруса, Михаила Розова и Владимира Садовского) и аналитической философии (публикация перевода статьиОтто Нейрата «Протокольные предложения» с предисловием Александра Никифорова). В целом, однако, «Эпистемология и философия науки» в очередной раз продемонстрировала академическую автономию, сосредоточившись на исследовательских задачах и междисциплинарном синтезе: в номере можно найти и работы по эволюционной теории сознания («Сознание как когнитивная способность» Игоря Меркулова), и дискуссию о познавательной функции воображения (проекты энциклопедических статей на эту тему предлагают Владимир Филатов, Инна Фарман, Марина Кукарцева и Владимир Селиванов), и размышления о перспективах научно-религиозного синтеза («Антропная и кармическая альтернативы: модернизация научно-религиозного дуализма для XXI века» Стива Фуллера), и многоедругое.
Контекст стал предметом рефлексии и в специально включенном в данный обзор номере литературного журнала «Знамя» (2005. № 11),целикомотданного под non-fiction — жанр по самой своей природе несамодостаточный, отсылающий к так называемой реальности. О том, как причудливы и многообразны могут быть эти привязки к реальному, как сама фиксация в языке незаметно превращает его в образ и как трудно по этому образу восстановить подразумеваемую действительность, свидетельствуют не только заметки Елены Боннэр («До дневников») и Якова Гордина («Память и совесть, или Осторожно, мемуары»), пытающихся восстановить в правах реальность биографий Андрея Сахарова и Иосифа Бродского, погребенные под наслоениями неверной памяти мемуаристов, но и остроумная реконструкция Анатолием Королевым одного неосуществленного замысла Пушкина («Похищенный шедевр»), и воспоминания Михаила Айзенберга об Александре Асаркане («Открытки Асаркана»), и политические дневники Александра Алтуняна («Безвременье»). Размышляя над этими текстами, вновь и вновь возвращаешься к мыслям о той особой достоверности, которая неотделима от контекста и все же несводима к нему, — достоверности заведомо субъективного свидетельства. Без нее все богатство теорий и методологий потеряло бы всякий смысл.