Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 1, 2006
Эти заметки посвящены тому, что мне известно из недавних исследований «по молодежи», и начать их хочется с признания: не люблю это собирательное имя. Им пользуются, предъявляя претензии или расточая похвалы в адрес категории людей, вся заслуга или вся вина которых в том, что лет им меньше, чем авторам этих претензий или похвал.
Деление людей на возрастные группы с заранее приписанными им правами, обязанностями и нормами поведения — черта архаических обществ, дожившая до наших дней. Основанная на ней дискриминация людей мне не нравилась ни тогда, когда людей до 35 лет не пускали на ответственные и высокооплачиваемые должности, ни теперь, когда на такие должности не берут людей после 35 лет.
Впрочем, жаловаться на общественные нравы тоже не похвально, потому, уважаемый — вне зависимости от вашего возраста — читатель, перейдем к результатам исследований. Появление этих результатов само по себе примечательно. Оно связано с тем, что в последнее время проявлять интерес к молодой части населения и, соответственно, заказывать исследования по тем или иным «проблемам молодежи» стали самые разные организации и инстанции.
Одних волнует вопрос, почему молодежь так сильно не хочет служить в армии, других — почему она так сильно хочет попасть в вуз, третьих — почему она политически пассивна, четвертых — а не станет ли она вдруг политически активна. Из самих этих вопросов, впрочем, понятно, что за этими волнениями стоят не «проблемы молодежи», а проблемы самих вопрошающих.
Молодых же людей, что естественно, их отношение к армии и вузу, выборам и политике не волнует. Но если вы, читатель, хотите знать, а что же их все-таки беспокоит, извольте. Вот перечень страхов, которые испытывает «типичный молодой человек». Его составили респонденты 18-30 лет по нашей просьбе. Мы, исследователи из Левада-центра, сгруппировали эти ответы и расставили получившиеся группы в порядке убывания суммарной частоты[1].
|
№ по частоте |
Что пугает? |
|
1 |
Одиночество, быть брошенным, остаться без друзей, быть изгоем, аутсайдером, не найти или потерять любимого человека. |
|
2 |
Бедность, нищета, финансовая необеспеченность, низкое материальное положение. |
|
3 |
Незащищенность, насилие, агрессия, преступность, наркоманы. |
|
4 |
Проблемы со здоровьем, болезни, увечья, СПИД. |
|
5 |
Безработица, не найти работу, потерять работу, плохая работа. |
|
6 |
Потеря близких, родных. |
|
7 |
Непонимание со стороны близких, окружающих, сверстников, ссоры. |
|
8 |
Невостребованность, неустроенность, неудачи, не найти свой путь в жизни. |
|
9 |
Смерть. |
|
10 |
Неопределенность завтрашнего дня, нестабильность. |
|
11 |
Нереализованность, невыполнение задуманного, не добиться целей. |
|
12 |
Потеря жизненных ценностей, ориентиров, пустота, бессмысленность, разочарование, скука, деградация. |
|
13 |
Самостоятельность, ответственность, взрослая жизнь, трудности. |
|
14 |
Милиция, правоохранительные органы, их произвол. |
|
15 |
Война. |
|
16 |
Не получить образования. |
|
17 |
Конец света, всемирная катастрофа, в том числе ядерная. |
|
18 |
Армия, военная служба. |
По частоте упоминания темы плавно возрастают от последней позиции («армия» — 5 условных баллов) ко второй («бедность» — 27 баллов). Но первая («одиночество» — 43 балла) резко отрывается от последующих. Поскольку группировка ответов, повторю, была сделана руками исследователей, при ее изменении порядок мог бы в тех или иных деталях быть иным. Но отрыв темы одиночества от остальных явно задан тем, что делается в умах и душах молодых людей.
И здесь мы подходим, как кажется, к основной проблеме. Однако это не вечная «проблема молодежи», о которой уже говорилось. И не вечная проблема отчуждения, человеческого одиночества, как можно было бы подумать. (Экзистенциальные проблемы не чужды нашим респондентам, но они нашли свое место в середине и второй половине полученного списка.)
Страх одиночества оказался оборотной стороной тех начал, которые уже публично и с большим нажимом утверждали во вполне позитивном ключе молодые женщины и мужчины. Они говорили о том, что человек должен быть самостоятельным, что он должен надеяться только на самого себя. Точнее, они утверждали, что они живут именно по таким правилам. Потому, что теперь такое время. Под «таким временем» они разумели отличие нынешней ситуации человека от советской, к которой привыкли их родители. Это отличие они называли по-разному, но суть сводилась к тому, что выбор дороги в жизни и движение по ней теперь дело самого человека, его собственная ответственность.
(Здесь, кстати, одно из объяснений недоборов в военкоматах и переборов в вузах. Армейская социализация, даже если с парнем там не произошло ничего плохого, — это социализация коллективная и производимая принудительно, извне по отношению к индивиду. Выбор вуза, даже если в нем ничего хорошего, — это собственный выбор.)
Более глубокий анализ показывает, что в этом заявляемом принципе индивидуализма немалая доля декларативности. Она настолько велика, насколько этот «индивидуализм» напрямую перенят у родителей. А у родителей, шире — у советских людей — он не сущностный, а риторический, поскольку не врожденный, а реактивный. Он явился как ответ на внезапный отказ государства от множества своих корпоративистско-патерналистских обязательств и функций, заложенных при формировании советского строя. Теперь надеяться можно только на себя — в этой формуле в устах родителей главным было слово «теперь». Усвоившие именно эту конструкцию дети и по сей день думают, что на самом деле жилье, образование и здравоохранение должны быть бесплатными, выпускников должны распределять на работу и так далее. А ситуация, когда все за деньги и все сам, — неправильная, просто деваться некуда.
Другая часть молодых людей, напротив, формулу каждый за себя приняла (от родителей, от среды, от медиа) как таковую и необходимость для каждого строить свою жизнь собственными руками понимает как нормальную ситуацию.
Разница этих двух вариантов индивидуализма понятна. Каждому из них отвечает и свой, так сказать, антиколлективизм. Тот самый — тут мы подходим еще ближе к проблеме, — который блокирует развитие гражданских действий и гражданских организаций. Один антиколлективизм есть продолжение названного синдрома осиротелости бывших советских граждан. Такие молодые люди вослед своим советским родителям верят только в те формы коллективной организации, которые созданы или санкционированы государством, тоскуют по ним[2]. А на иные — самодеятельные, неформальные — смотрят изначально с подозрением и опаской.
Другой вариант развивается из противоположного, вроде бы, импульса: это продукт родительской же неприязни к любым формам коллективизма и организации, превышающим масштабы и пределы «своих». То же касается и форм гражданской активности — от пресловутого неучастия в выборах и нежелания поддерживать голосованием ни одну из политических сил до неучастия в каких бы то ни было коллективных акциях.
Выходит, что у всех есть свои причины избегать гражданских объединений. Более того, и здесь мне видится самая острая часть проблемы, они не желают видеть и те молодежные гражданские инициативы, которые есть и возникают в последнее время. Ни новые молодежные движения, ни даже экстремистские молодежные выходки опрашиваемые публично обсуждать не хотели, словно они о них и не знали.
Получается, что молодые люди делятся сейчас, и достаточно резко, на меньшинство, которое находит ситуацию в стране ненормальной, требующей активного вмешательства, и большинство, которое этого просто «в упор не видит» и настаивает на том, что все у нас нормально.
В последнем высказывании самым важным является слово «все». Они вполне готовы признавать наличие отдельных и порой тяжелых проблем и готовы признавать отдельные недостатки в том, как руководит страной ее президент. Но для них жизненно важно сохранять вокруг себя атмосферу убежденности в том, что в целом все нормально. И выражением этого, в частности, является лояльность президенту, о которой они считают нужным заявить, сказав, что президент в целом нормальный.
Исследование выявило ситуацию, которая кажется достаточно очевидной. Интересным кажется лишь то, что эту нормальность (эквивалент «стабильности» у старших) люди, в том числе молодые, ценят куда больше, чем практическое благо и удобство реализации личных планов.
Исследование показало, что они — даже завзятые индивидуалисты — дорожат ею как сверхколлективной символической ценностью. Здесь их дискурс от стабильности индивидуального существования прыжком переходит к теме государственной власти. Для них эта власть и ее стабильность есть символическое доказательство существования той общей социетальной рамки, которую задает государство. А оно для них основа их идентичности.
Остается вопрос, откуда же берется не замечаемое ими меньшинство, а точнее — множество действительно возникающих меньшинств, организаций и объединений, движений и волнений среди молодых людей?
Это большая и самостоятельная проблема. Наше исследование позволяет сделать лишь косвенные заключения на этот счет. Главное среди них такое: описанные в этих заметках общие социетальные рамки кому-то могут показаться треснувшими, переставшими символически гарантировать его социальное бытие, в том числе как независимого индивида. Тогда единственным выходом оказывается создание горизонтов и рамок идентичности через поиск себе подобных и объединение с ними на базе общих целей и интересов, пусть даже временных. Между прочим, это — тоже путь, чтобы преодолеть страх одиночества. Но путь гражданский.
[1] Исследование прошло в 12 областных и республиканских центрах. Каждому из респондентов, в частности, предлагалось (индивидуально и анонимно) нарисовать портрет типичного представителя молодежи их города и указать, о чем таковой мечтает, чего он боится. Ответы о страхах, что интересно, оказались менее клишированными и более открытыми, чем о мечтах. Полученный от примерно 200 респондентов массив ответов содержал более 800 позиций, которые были сведены в 18 групп.
[2] Тоска по чему-то подобному пионерской организации охватывает, по данным Левада-центра, в том числе значительные группы молодых людей, видевших пионеров только в советских фильмах.