Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 1, 2006
Артем Анатольевич Марченков (р. 1972) — философ, исследователь факультета литературы и философии римского университета «La Sapienza», почетный участник Международной сети «Молодежное правозащитное движение».
Артем Марченков
1
Всего за год, одним скачком молодежная политика в России:
— стала реальностью и попала в центр общественного внимания;
— относительно эмансипировалась от «большой политики» и обрела элементы собственной «повестки дня» (темы, проблемы, события, высказывания);
— расчертила самостоятельное «игровое поле», пока без правил, призов, стабильных команд, расписания игр;
— вошла в стадию интенсивного организационного строительства;
— накопила в себе эмоциональный заряд высокого напряжения;
— наметила переход из акционистской фазы в проектную, смысловую, переговорную;
— «искривила» пространство отношений между ранее существовавшими молодежными организациями.
Должно пройти время, чтобы эта клокочущая среда обрела формы, только тогда будет оправдан общий разговор о «состоянии политически и социально активной молодежи». Сейчас же более важны и интересны различия, нюансы, точки расхождения. В самом разгаре процесс самоидентификации, ее сгущения в коллективных телах «подпартийных», протопартийных, гражданских, субкультурных молодежных объединений. Делается это не столько через внутренние дискуссии, сколько через публичные «презентации» (поступки, манифесты, реплики лидеров, полемику в «ЖЖ») с бесконечным вглядыванием в получаемые виртуальные — медийные, социологические, экспертно-аналитические, сетевые — отражения. Однако и здесь нельзя не заметить серьезных подвижек. Если в начале 2005 года фокусом сборки идентичности было отношение к «цветным революциям», президенту, государственному курсу, политической элите и партиям, то уже к осени можно было наблюдать зачатки политической рефлексии, в частности попытки нащупать собственную идеологическую нишу, исторический бэкграунд, «пантеон героев», приоритетные аудитории и перевод этих категорий в прикладные вопросы о методах, приоритетах и границах (партнеры, союзники, оппоненты). Инициатива последовательно ускользает по «инстанциям»: от профильных комитетов, комиссий государственных и муниципальных органов — к молодежным отделениям федеральных партий — далее к молодежным политическим коалициям, движениям и сетям — затем к молодежным гражданским организациям и политизированным субкультурам.
Отказываясь от общего разговора, я вовсе не избегаю его. Просто не хочу, чтобы «общее» было «поверхностным». А это, к сожалению, часто происходит. В итоге — обзорные статьи по «молодежной политике» посвящены наиболее видимой ее части (нагромождению акций, «светской жизни») и наиболее очевидным тенденциям: радикализации, «медийному уклону», театральности, зуду по социальным лифтам и так далее. Эту ситуацию несколько выравнивают исследования, показывающие молодежный «политический класс» (лидеров и активистов) на фоне «обычной» молодежи, но и они не в состоянии отразить реальный процесс. Помимо «уличной политики» (как правило, это улицы Москвы) существует толща рутинной и непрезентабельной деятельности молодежных парламентов, социальных и гражданских организаций, неформальных сообществ; есть индивидуальные и групповые практики потребления политической и квазиполитической информации (концертов, литературы, кино). Словом, «джиннов» в бутылке много больше, чем написано на этикетке. И вылетели не все.
Как влияет на молодежь государство? Противоречиво. С одной стороны, анонсируются стратегические приоритеты и проекты, призванные перевести госмашину с режима контроля за молодежными инициативами в режим «мягкого кураторства» (ресурсной поддержки, консалтинга, фасилитации). Будь это исполнено, в стране вырос бы слой лояльной, умеренно-критической, конкурирующей, «разной» молодежи. С другой стороны, на «молодежную госполитику» давят стратегические решения в других сферах, которые перечеркивают все заявленные анонсы. Как могут быть увязаны обещания поощрять социальную активность и явно репрессивная политика в адрес оппозиции, неправительственных организаций (НПО), СМИ? Как сочетать «рыночность» и фаворитизм «Наших», «Молодой гвардии» и других? Куда девать растущую массу «растиньяков» при сохранении нынешней экономической политики, герметизации бюрократической элиты, дефедерализации России?
Молодежная политика сегодня — при всей ее нелепости, показушности, подверженности манипуляциям — это шанс на рождение (возрождение?) политики как таковой. Младополитики — не «растущая смена». Они — начало. Второй блин.
2
Каждая организация в отдельности нарочито нерепрезентативна по отношению к «молодежи в целом». Причем степень этой нерепрезентативности и ее публичное выражение — одна из самых ценных и всячески культивируемых характеристик успешной организации. Это относится ко всем, включая «Наших». Ведь главный «товар», пользующийся спросом в молодежной аудитории, — «лица необщее выраженье», не только допускающее эклектизм, перформность, но и утверждающее элитарность его обладателя. Все играют на стремлении вырваться за пределы обыденности, «стандарта». Противопоставление массе (понимаемой и как «взрослый мир», и как повседневность большинства сверстников) — непременный атрибут позиционирования. «Мы не просто особенные, мы — исключительные». Это парадоксальным образом соседствует с установкой на массовость.
Молодежное правозащитное движение (МПД) — это гражданская сеть, в которую входят и организации, и неформальные группы, и отдельные активисты[4]. Мы возникли весной 1998 года, став одной из немногих НПО, имеющих истоки в России, но получивших международный статус (в наше движение входят представители 30 стран). Говорю это в надежде на адекватное восприятие как минимум по двум пунктам: 1) мы не продукт «бэби-бума», и политические взгляды наших российских активистов — их частное дело; 2) мы являемся участниками политического процесса в той мере, в которой этого требует защита, продвижение, утверждение ценностей Прав и Достоинства Человека.
Чаще всего людей к нам приводят личные связи, образовательные программы, информационные маяки. Самые распространенные мотивы включения в сеть: родство ценностных установок, общее понимание личной миссии, специфика образа жизни, желание быть рядом с яркими людьми, примерить на себя латы рыцаря, странствующего философа, социального архитектора, стремление получить «рычаг» (знания, технологии, опыт, поддержку) для изменения окрестной жизни. Нет ничего страшного в том, что большинство рассматривает организацию как пространство перехода, попадая в которое можно измениться самому, поучаствовать в каких-либо социальных проектах и кампаниях.
Затраты сил, энергии, времени, нервов обычно «компенсируются» расширением гуманитарного горизонта и круга общения, «личностным ростом». В числе издержек – рассеявшиеся иллюзии (по поводу себя, общества, государства), бремя свободы, взятой явочным порядком. Участники, ушедшие из сети, но сохраняющие с ней связь, обычно довольно мобильны, «депровинциализированы», социально успешны при выборе карьеры в «институциях нефеодального типа» (творческие профессии, бизнес). Любопытно, что в последнее время появляется все больше молодежи, мечтающей о работе fulltime в третьем секторе, но вынужденной искать какие-то компромиссные решения.
3
«Голос молодежи» слышен — но реже, чем хотелось бы, он превращается в речь. Политические и гражданские организации суть репродукторы, мегафоны: их задача — облечь смутные томления молодого духа в тексты, выступления, целенаправленные поступки. Я бы выделил три способа подобной артикуляции. В зависимости от «организационной формы» активности обычно определяется предпочтение какого-либо из них. Первый способ — маркетинговый — опирается на социологические опросы и повестку дня большой политики, СМИ, экспертного сообщества. К нему чаще прибегают члены молодежных отделений каких-либо партий или политических движений, которые, подобно своим старшим товарищам, ищут резонанса с массами, лидерами мнений, институциями, донорами. Как следствие, тут много ситуативных высказываний, претендующих на вещание от имени большинства (студенчества, прогрессивной, патриотической, рабочей, офисной молодежи). Второй способ — миссионерский — более характерен для гражданских организаций и инициативных групп; в нем заметен больший акцент на идейных и ценностных позициях, которые отстаиваются безотносительно к конъюнктуре и в большей степени являются выражением позиции самих активистов. Это как в регби: пусть весь мир норовит сбить тебя с толку, но ты должен продраться к заветной линии с мячом-месседжем. Третий — тактический — определяется шагами врагов и оппонентов; он в большей мере свойственен «контрреволюционным» организациям-проектам, задача которых заглушить альтернативные мнения, стать их «зеркалом», двойником, пародией. Этот метод не исключает игры на опережение и перехват инициативы. Достаточно сослаться на «Наших», блестяще мимикрирующих под ультрапатриотов, евразийцев, антифашистов, правозащитников, антиглобалистов.
Мне известна точка зрения, согласно которой «политическая мобилизация молодежи» заказана и находится на интеллектуально-организационном, ресурсном иждивении «центров силы» институциональной (органы власти, партии) и «внесистемной» («беглые олигархи», «иностранные экспортеры демократии») политики. В ее пользу свидетельствует статистика: 3-5% от общего числа молодежи являются членами каких-либо объединений; около 30% голосуют. Событийный анализ также создает впечатление, что младополитики оттеснены на вторые роли: роли «выхлопной трубы» для вброса заведомо нереспектабельных, тестовых, маргинальных идей, очерчивающих границы легальной политики (полюса революции/контрреволюции), роли мобильных агитбригад в избирательных кампаниях, массовки на спецмероприятиях, «тарана» информационной блокады, «кузницы кадров». Мол, «от себя» в них только антураж вроде масок оранжевых / коричневых / красных / триколорных «гуннов».
Не буду спорить. Лучше эскизно обозначу «автономные территории» и функциональную специфику молодежной политики. Первое — она четко «заточена» под задачи расширения социальной базы различных политических сил (главным образом — речь идет о мобилизации молодежного электората) и живет в режиме «стратегических инвестиций», а не «менеджмента активов». Второе — ее «политизм» проявляется в борьбе не за законодательную и исполнительную власть, а за позиции внутри неполитических социальных институтов (университеты, издательства, массмедиа), за визуальное и речевое доминирование в публичном пространстве (акции, граффити, постеры, листовки, блоги etc.). Третье — она центробежна, то есть ориентирована на лепку своего собственного социального тела (организации с их иерархией, структурой управления, внутренними дискуссиями, нормами, имиджевым экс- и интерьером) как зримого воплощения той желательной модели будущего, которую стремится приблизить. Четвертое — участившиеся случаи выяснения отношений по «горизонтали» (переговоры, дебаты, драки, информационные войны, стычки в «ЖЖ») указывают на образование собственного «поля»: конфигурации сил, «позиционных карт», допустимых методов, идейной экипировки. Пятое — уже летом 2005 года, когда «бойцы» ушли «на учебу» и «залечивание ран», самой популярной темой молодежного дискурса был переход из оперативного режима в стадию локальных, долгосрочных, синхронизированных проектов и программ. Всех достал творческий хаос, лозунговая прямота, тусовка и вопрос: «Кто кому Рабинович?»
4
Без сомнения — молодежная политика находится в числе приоритетов Кремля. Об этом, помимо цифр бюджета, объема эфирного времени и газетных полос, говорит личный контроль со стороны высших должностных лиц, аппетиты наемных политтехнологов, наводящих глянец на запылившиеся комитеты по делам молодежи и увлеченно «умножающих сущности» (Общественная палата, ГОНГО). Стратегия — объединяй и корми «наших», разделяй и выбивай табуретки из-под «чужих», изолируй «буйных». «Пряники» стали слаще, сытнее, толще; «кнут» беспощаднее. Сверхзадача — канализировать молодежную энергию, направить ее на стройки суверенной демократии или, на худой конец, запереть в «хатах с краю» (маргинализировать или дать громоотвод в виде профессиональных карьер). К сожалению, призрак «цветных революций» делает государство не особенно разборчивым в средствах и ориентациях. Одно из самых сомнительных приобретений — потакание радикальным группировкам (националисты, фанаты) плюс ставка на манипуляцию карьеристами. И тем, и другим придется платить.
Тревожно, что на полюсах спектра молодежной политики оказались наиболее массовые организации: «Наши» и НБП. И тех, и других, по факту, создала власть: первых — через прямую опеку, вторых — через репрессии. Никакие компромиссы тут уже невозможны.
Другая опасная тенденция — резкое смещение активности (и «оппозиции», и «власти») за пределы действующей политической системы. Понятно, что имиджевый «апгрейд» подпартийных молодежных отделений, развитие молодежного парламентаризма, кадровое обновление партий, допуск новичков на региональные выборы, строительство площадок для легальной гражданской политики и лоббизма не решат проблему тотального недоверия «generation Р» к политической сфере, не разбудит в нем граждан. Однако столь же сомнительно, что эту функцию смогут выполнить многочисленные сетевые политизированные структуры («Оборона», «Пора», «Мы», «ДА», Молодежный левый фронт, СКМ, АКМ, «Наши», Евразийский союз молодежи, «Россия молодая», Всероссийская лига альтерглобалистов) и шоу-труппы, специализирующиеся на монтаже политических спектаклей и медиаэффектах («Красный блицкриг», «Стоп-кран» и другие). В здоровой демократии нет необходимости создавать «потешные полки». Щедрая порция внимания и ожиданий, выданных этим объединениям, — сигнал общего кризиса механизмов «политической социализации молодежи». Известно же, что первичные паттерны — на всю жизнь.
И еще один наметившийся тренд: сербско-грузинско-украинские ветры, помноженные на топорные операции по их улавливанию — Общественная палата, поправки к закону о НПО, кампания по дискредитации ведущих правозащитных организаций, препятствия в проведении законных публичных мероприятий, — неизбежно ведут к политизации «третьего сектора». Это стимулирует развитие инфраструктуры публичной (непарламентской) политики. Надеюсь, у властей хватит ума, чтобы обойтись без очередной «охоты на ведьм», и она не станет загонять людей в подполье.
5
Наши компетенции, цели, текущие проекты находятся в другой области. Нас больше волнует алхимия превращения социальных роботов в граждан, населения — в общество. До сих пор участие МПД в политике заключалось в продвижении некоторых законодательных идей (кампания по правам студентов и альтернативной гражданской службе, лоббирование закона об отмене смертной казни), мониторинге и контроле за соблюдением «правил игры» (кампании по избирательным правам, «депутат на службе обществу», «закон и ответственность — для правоохранительных органов», против пыток), обучении молодежи техникам эффективного взаимодействия с властью (ведомствами, муниципалитетами, милицией). Гуманитарные проекты по противодействию расизму, ксенофобии, насилию, дискриминации, кампанию «Анти-Сталин», акцию «Студентам Грозного», экологические инициативы, образовательные программы по менеджменту НПО, общественным коммуникациям, гендерному равенству и другие мы политическими не считаем. Как и наши коллеги, мы бы хотели сделать признание приоритетности прав и достоинства человека условием, соблюдая которое партии получают право на участие в выборах.
При желании любой из опытных активистов МПД может делать политическую карьеру. Помимо сети. У меня лично такого желания не возникало.
6
Наиболее активными институциями будут все те же. Многие организации «шиты на вырост», а их лидерам придется отрабатывать свои амбиции. Быстрее всего выдохнутся объединения, привязанные к электоральному циклу. Их будут менять как перчатки.
Заметные изменения произойдут в стане оппозиции. Ресурсный голод и гонения отпугнут карьеристов, но на росте популярности это не скажется. В столице и регионах будет расти число неформальных групп «анонимного политического действия». Будет расти спрос на альтернативную, социально-ангажированную культуру, продукцию издательств типа «Ультра.Культура», «Фаланстер» и других. Судя по всему, власть сохранит привычку оценивать участие в молодежной политике по армейской схеме «год за два» (я имею в виду сроки), и это приведет к окончательному уходу в тень (деинституциализации) всяческого инакомыслия. Дай Бог, чтобы продержались цены на нефть: это дает какую-то гарантию, что офисная и университетская молодежь, страдая аллергией на телевизор и находя отдушину в цинизме, не станет рисковать перспективами.
Как ни крути, но большая часть нашего общества стала консьюмеристским обществом, поэтому и политическая мобилизация будет происходить через политизацию потребления. Проконтролировать это невозможно.
7
Подобная постановка вопроса apriori предполагает, что у лидеров или активистов молодежных движений, возглавивших кампании гражданского неповиновения, были политические амбиции. Это спорно. Те, кто хотел конвертировать свою репутацию активиста в статус чиновника, депутата или партийного деятеля, имели все возможности это сделать: «цветные революции» откупорили каналы вертикальной мобильности, расширили спектр конкуренции, снизили цену входа на политический рынок. После победы ни у кого нет нужды «маскировать» свою идеологическую ангажированность через какую-либо замещающую деятельность (например, синдикализм, гражданский активизм). То, что на базе «Отпора», «Кхмары» и «Поры» не были созданы новые политические партии, на мой взгляд, лишний раз доказывает их гражданское, а не политическое происхождение.
Наша активность в России многими интерпретируется как «недополитика», «маргинальная политика», «политика неполитическими средствами». Мы устали возражать. То, что для кого-то «обочина», для нас — центр реальных проблем. Ни о какой модернизации страны не приходится говорить без развития системы гражданских связей, интериоризированных законов, гарантий защищенности частной и публичной сферы от вторжения государства. Большая часть российской политики фантомна, поскольку за ней не стоят артикулированные общественные интересы.
[4] Подробней о Молодежном правозащитном движении см. в № 3(35) «НЗ» за 2004 год. — Примеч. ред.