Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 6, 2005
Елена Ивановна Филиппова (р. 1958) — этнолог, старший научный сотрудник Центра этнополитических исследований Института этнологии и антропологии Российской академии наук.
От редакции
В ноябре-декабре 2005 года на сайте «НЗ» был опубликован ряд статей российских и французских исследователей, призванных противопоставить трезвый взгляд той откровенно расистской трактовке, которую получил молодежный бунт, прокатившийся осенью по французским пригородам. Три из этих статей воспроизводятся в настоящем разделе. Остальные тексты читайте на www. nz- online. ruв разделе «Трибуна “НЗ”». Редакция благодарит Алена Блюма за активное содействие в составлении данной подборки.
Беспорядки и волнения, прокатившиеся недавно по Франции, спровоцировали шок и смятение далеко за ее пределами. Газеты, журналы, телевидение многих стран мира с готовностью предоставили трибуну желающим порассуждать на тему о возможности повторения французского сценария в других местах. Не осталась в стороне и Россия. Журналисты, эксперты, политики, писатели активно включились в дискуссию. Наряду с апокалипсическими предсказаниями пессимистов и алармистов — «то ли еще будет!» — прозвучали и успокаивающие голоса тех, кто утверждает: «России подобное не грозит».
К сожалению, как те, так и другие оценивают не ту угрозу, а прогноз, основанный на неверно поставленном диагнозе, не может быть надежным.
Этноцентристская парадигма советского обществоведения, унаследованная обществоведением российским, заставляет видеть во французских событиях этнический или религиозный конфликт, спровоцированный «культурно-цивилизационными» отличиями между «коренным населением» (некоторые употребляют даже термин «этнические французы», самим французам абсолютно неведомый) и иммигрантами, якобы не желающими интегрироваться и предпочитающими жить по своим правилам. Поэтому и прогноз для России делается либо с позиций агрессивной мигрантофобии, наиболее последовательным выразителем которой является «Движение против нелегальной иммиграции», либо с позиций либерального утилитаризма, основанного на констатации экономической целесообразности иммиграции. Либералы обращают также внимание на то, что наши иммигранты — французским не чета: и в культурном отношении они куда более «приемлемы», все-таки абсолютное большинство — выходцы из бывшей общей страны, а процентов 80 и вообще русские; и к активному протесту не готовы, ибо забиты и неорганизованны. Так что беспокоиться не стоит, по крайней мере, еще лет двадцать.
Между тем то, что «рвануло» во Франции, — это не перегревшийся «плавильный котел», а известная классическая революционная ситуация, когда «низы не хотят жить по-старому».
Броские заголовки из серии «Париж в огне» — не более чем журналистский прием для привлечения читателя. Огнем были охвачены нищие предместья, ставшие символом безнадежности и отчаяния, кварталы, из которых нет выхода, населенные теми, о ком общество попросту забыло. И в этом огне сгорела не французская интеграционная модель, как о том писали российские и американские газеты, а французская мечта о равенстве и справедливости. Впрочем, есть надежда, что не сгорела дотла, но возродится как феникс из пепла, если у власти и общества хватит мужества признать ошибки и достанет умения их исправить.
Если мы поймем произошедшее таким образом, то станет очевидным наш неоправданный оптимизм. Сколько в России поселков и городских кварталов, жители которых позавидовали бы обитателям Клиши-су-Буа! Сколько деревень, которых уже нет на карте, которые как бы стерли с нее вместе с населением — а значит, нет врача, нет общественного транспорта, зачастую нет даже электричества! Сколько населенных пунктов, возведенных в свое время наскоро вокруг единственного «градообразующего» предприятия, после закрытия которого все жители оказались без работы? Сколько у нас бывших общежитий, допотопных бараков, где зимой перемерзает отопление, а в остальное время с потолка текут потоки воды и валятся пласты штукатурки, — и где люди рождаются, живут и умирают без какой-либо надежды на изменение ситуации (хотя, впрочем, и этой крыши над головой они могут лишиться в любой момент, если кому-то приглянется земля под их домом).
Пока те, кто то ли в шутку, то ли всерьез задают вопрос: «Есть ли жизнь за МКАДом?», те, кто предлагают сократить майские праздники (когда большая часть населения страны сажает картошку на своих шестисоточных участках), увеличив вместо этого рождественские каникулы, чтобы можно было спокойно кататься на горных лыжах на альпийских курортах, относительно спокойны. Россияне, в отличие от французов, похоже, окончательно разуверились в революциях. Они не протестуют, не бунтуют, даже не бесчинствуют: они пьют.
Впрочем, есть признаки того, что терпение уже на пределе. Время от времени появляются сообщения о стихийных акциях протеста: то где-то автотрассу перекроют, то правительственные здания штурмовать вздумают. А там уже и «русский бунт» не за горами, тот самый, бессмысленный и беспощадный.
Не потому ли с такой настойчивостью нам внушают мысль о том, что во всех бедах виноваты «мигранты» или, еще шире, «инородцы», что определенные круги надеются отвести в удобное им русло народный гнев? Не для того ли запугивают исламской угрозой, китайским вторжением, засильем чужаков, чтобы затем «по просьбам трудящихся» ввести жесткие меры контроля, который неминуемо станет тотальным?
В условиях, когда коммунисты явственно продемонстрировали свою неспособность действовать в ином качестве, нежели правящая партия, когда де-факто занявшая их место «Единая Россия» по понятным причинам вызывает аллергию у еще не забывшего о десятилетиях унылого единомыслия и однопартийности электората, когда демократы оказались на деле либо «либералами», свободными от социальной ответственности, либо демагогами и вдобавок так и не сумели преодолеть внутренние распри, — в этих условиях роль защитников униженных и оскорбленных узурпировали националисты, называющие себя патриотами. Их лидеры и идеологи взывают к самым низменным инстинктам, сознательно подогревая страхи и провоцируя чувство ущемленности. В стране, где слово «фашист», казалось бы, прочно связано с памятью о миллионах жертв, об ужасах блокады Ленинграда, о лагерях смерти, сегодня ширится движение фашистских скинхедов, на уличных лотках открыто продаются книги идеологов рейха, а участников антифашистских митингов убивают среди бела дня. Ксенофобия все сильнее пропитывает общество, где «своих» отличают от «чужих» по форме носа и цвету волос, где уважение к личности считается интеллигентской блажью, а агрессия является спонтанной формой реагирования.
Еще не стал далеким прошлым печальный опыт исцеления социальной фрустрации с помощью идеи национального превосходства. И не обязательно быть историком, чтобы увидеть тревожащее сходство тенденций развития массового сознания в сегодняшней России и в Германии 1930-х годов. Однако это почему-то пугает политиков и аналитиков куда меньше, нежели мифы об иммигрантской угрозе.