Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 6, 2005
Анатолий Евгеньевич Иванов (р. 1936) — историк, ведущий научный сотрудник Института российской истории РАН.
Российский ученый корпус в зеркале первой русской революции[1]
Первая русская революция грянула в тот момент, когда либеральная профессура, а она составляла абсолютное большинство преподавательского корпуса высшей школы Российской империи, завершала растянувшийся почти на полвека поиск своей организационно-политической идентичности. Накануне 1903 года деятели науки и высшего образования входили в узкий круг участников первых нелегальных организаций, стоявших у истоков российских либеральных партий: московских «Беседы» (1899—1905), «Союза земцев-конституционалистов» (1904-1905) и петербургского «Союза освобождения» (1904-1905)[2].
Революция ускорила процесс формирования политического мировоззрения либеральной профессуры. Ее реформистские умонастроения влились в программные манифесты либеральных партий. Оценив начавшуюся революцию как зло, которого не удалось избежать из-за неуступчивости власти, академические либералы уповали на большую политическую гибкость царя в сложившихся катастрофических обстоятельствах. Об этом свидетельствует речь Сергея Трубецкого, профессора философии, в скором времени выборного ректора Московского университета, произнесенная на «высочайшем» приеме земских и городских деятелей 6 июня 1905 года. Оратор утверждал, что панацеей от дальнейшего взрыва чувств, «с разных сторон эксплуатируемых», может стать «народное представительство», которое приведет к «миру внутреннему», но при условии, чтобы бюрократия «не узурпировала державных прав царя»[3].
Емко и точно сформулировал в 1906 году идеал политического переустройства России тогда еще только приват-доцент Московского университета Александр Кизеветтер: «Россия должна стать конституционной монархией»[4]. Эта формула основывалась на опыте европейских буржуазных революций XIX века. В их ряду российские либералы отдавали предпочтение германской.«Я не знаю, удастся ли еще России пройти к новому строю дорогой, близкой к тому пути, который прошла Германия в 1848 году, но не сомневаюсь, что надо употребить все усилия, чтобы выйти на эту дорогу, а не на путь, избранный Францией в 1789 году», — писал в 1905 году профессор всеобщей истории Павел Виноградов в одном из своих «Политических писем», получивших благожелательный отклик в либеральных кругах. Он предостерегал, что в случае, если Россия окажется на пути Франции, ее ждут неслыханные опасности, если не гибель[5].
Вместе с тем, поспособствовав конкретизации идейно-политических установок и ориентиров академических либералов, первая русская революция потребовала от них и реальных политических действий. Начало таковых ознаменовалось приуроченной к 150-летию Московского университета публикацией 12 января 1905 года в газете «Наша жизнь» «Записки о нуждах просвещения». Интересна сама по себе интрига, развернувшаяся вокруг этого документа.
Предполагалось, что юбилейные торжества, помимо всего прочего, будут ознаменованы многочисленными «адресами» и «посланиями» от лица профессорско-преподавательских коллегий высших учебных заведений в адрес юбиляра с изложением наболевших в академической среде вопросов профессионального и политического свойства. Апофеозом этой оппозиционной кампании должен был стать акт оглашения «Записки о нуждах просвещения» на специально организованном, якобы «по частной инициативе», банкете в Петербурге.
Однако отмена юбилейных торжеств в связи с кровавыми событиями 9 января на Дворцовой площади изменила ход манифестации ученого корпуса. «Записка» была просто опубликована в намеченный срок уже подписанной 342 лицами: 16 академиками Императорской Академии наук, 125 профессорами и 201 приват-доцентом различных высших учебных заведений. В историю она так и вошла под названием «Записки 342-х». Среди первых, кто подписал этот манифест, значились, например: Владимир Вернадский, Климент Тимирязев, Иван Павлов, Сергей Ольденбург, Николай Бекетов, Александр Веселовский, Александр Фамицын, Алексей Шахматов, Алексей Ляпунов и другие видные деятели российской науки.
«Записка о нуждах просвещения» стала первым широковещательным обращением российских ученых ко всему русскому обществу. Этим документом они на всю Россию обнародовали свою солидарную политическую программу и взгляд на дальнейшую судьбу российского государства. Деятели науки и высшего образования были абсолютно убеждены в том, что народное просвещение — главный движитель социально-экономической и культурной модернизации страны. Поэтому состояние, насущные нужды и судьбы находящейся в «самом жалком положении» школы всех ступеней — от низшей до высшей — они ставили в прямую связь с необходимостью «полного и коренного преобразования современного строя России» на началах законности, политической свободы, народного представительства для осуществления законодательной власти и контроля над действиями администрации.
Столь недвусмысленно заявленные ожидания от власти структурных реформ самодержавного государственного строя свидетельствовали об известной радикализации политической воли людей науки, публичная либеральная оппозиционность которых еще недавно ограничивалась критикой, порой довольно резкой, «бюрократического средостения» как главного вдохновителя академической контрреформы, воплощенной в ненавистном уставе университетов 1884 года.
О том, что российская профессура в ее оппозиционных устремлениях вышла за пределы академического пространства на просторы общероссийской общественно-политической жизни, свидетельствует и такой факт: «Записка 342-х» задумывалась как учредительный манифест и идейная декларация полупрофессиональной-полуполитической организации деятелей науки и высшей школы — Академического союза. Постановление о необходимости создания такового было принято «Союзом освобождения» и поддержано участниками «банкетной кампании» в ноябре-декабре 1904 года. Учредительный съезд Академического союза состоялся 26-28 марта 1905 года.
Он возник не сам по себе, а в контексте идеи объединения параллельно создаваемых по признаку профессии союзов интеллигенции под эгидой единой организации — Союза союзов. Образование последнего было провозглашено его Iсъездом 8-9 мая 1905 года в присутствии делегатов 14 профессионально-политических союзов, включая Академический. К 1906 году их состав расширился до 19 организаций.
От подписавших документ такого оппозиционно-политического звучания, как «Записка о нуждах просвещения», требовалось известное гражданское мужество. Людям науки было что терять. Они состояли на государственной службе, занимая не последнее место в чиновничьей и сословной иерархии; получаемое ими казенное содержание, хотя и не удовлетворявшее своим размером, все же давало возможность жить вполне благоустроенно. Могли охладить оппозиционный пыл ученого и педагога опасения лишиться возможности заниматься наукой и преподаванием в государственных высших учебных заведениях. «Всякому понятно положение человека, внезапно лишившегося средств существования… но не всякому доступно оценить, чего лишает себя ученый не по мундиру только, который он носит, а по призванию, когда лишает себя обстановки, без которой немыслима его деятельность»[6], — писал Климент Тимирязев.
Угрозы этих потерь обозначились сразу же после публикации «Записки 342-х». Председатель ученого комитета Министерства народного просвещения Николай Сонин в специальном письме к главе ведомства генералу Владимиру Глазову писал, что «выходка» членов Комитета, подписавших «Записку», «не должна пройти для них без самых серьезных последствий» в виде освобождения их от должности или «приостановления им выдачи вознаграждения»[7]. В свою очередь, Глазов предложил министрам финансов, внутренних дел, путей сообщения, земледелия и государственных имуществ выработать согласованные меры наказания подписантов, работающих в подведомственных им высших учебных заведениях[8]. Своих подчиненных гене-рал готов был подвергнуть даже уголовному преследованию или увольнению как могущих нанести ущерб «интересам учебного дела и долгу службы»[9]. Только неблагоприятные для власти условия революционной ситуации воспрепятствовали приведению в действие механизма репрессий. Да и сами деятели науки и высшей школы в сложившейся обстановке проявили консолидированную способность противостоять попыткам административного нажима на них. Как, например, подписавшие «Записку 342-х» члены Академии наук. Они ответили решительной отповедью на врученное каждому из них «циркулярное письмо» президента Академии великого князя Константина Романова, в котором тот ставил им «на вид внесение в науку политики и нарушение долга подданных», а также саркастически рекомендовал отказаться от жалованья, получаемого от «порицаемого правительства»[10].
От лица подписантов академик Карл Залеман заявил: «Молчать в данный момент — значит одобрять все, чего одобрить мы не можем»[11]. «Мы считаем, — писал великому князю академик Алексей Ляпунов, — что наша прямая обязанность была высказать, в чем мы видим исход из настоящего тяжелого состояния. На нас лежит этот нравственный долг перед отечеством, которому мы обязаны своим высоким положением, и перед народом, из средств которого составляется получаемое нами казенное содержание»[12]. В том же ключе были составлены ответы других ученых, задетых упреками президента Академии наук. Среди таковых были даже готовые демонстративно уйти в отставку, как, например, Иван Бородин, который направил Константину Романову прошение об этом. Скандал зашел так далеко, что великий князь вынужден был принести своим коллегам-академикам извинение.
В конечном счете, никто из академиков, профессоров, приват-доцентов не отозвал свою подпись под «Запиской 342-х». Рост рядов Академического союза не приостановился, а, напротив, ускорился, достигнув к октябрю 1905 года максимума в 1800 человек, составивших 44 организации 39 высших учебных заведений. Отделение Союза образовали и профессора, по разным причинам, оказавшиеся во Франции, — преподаватели Высшей вольной школы политических наук в Париже (Илья Мечников, Максим Ковалевский, Юрий Гамбаров, Павел Виноградов, Николай Кареев, Иван Лучницкий, Максим Винавер).
В составе объединяемых Союзом союзов профессионально-политических организаций интеллигенции Академический союз был самым умеренным. Первоначально свою главную функцию он видел в том, чтобы превратить высшую школу в трибуну государственного реформизма, а «научное образование» — в средство насаждения «своих убеждений и объединения политических единомышленников»[13]. Весьма скоро Академический союз оказался в противоречии с общей политической линией центральной союзной организации. Первый надлом в их взаимодействии произошел по вопросу о бойкоте проектируемой правительством булыгинской Думы. Академический союз не поддержал решение Союза союзов о бойкоте, хотя и согласился с ним в том, что по принципам учреждения будущий высший орган государственной власти окажется «в резком противоречии с началом правильного народного представительства». И все же профессура готова была смириться с этой ущербностью булыгинского законопроекта ради скорейшего начала «коренной политической реформы» государственного строя, основанной на совмещении монархии с народным представительством «без различия классов, национальности и вероисповедания» при упразднении «всех ограничений свободы общественных собраний, свободы печати и устного слова»[14].
Вера людей науки в возможность таких государственных преобразования укрепилась с «возвращением» высшей школе отобранной у нее в 1884 году академической автономии: 27 августа 1905 года публикуются «Временные правила об управлении учебными заведениями Министерства народного просвещения» (17 сентября их юрисдикция была распространена на институты прочих ведомств). Этим государственным актом профессорским коллегиям возвращалось фактически утраченное право избрания ректора и его помощника (проректора), деканов и секретарей факультетов. Ректору отныне подчинялась и академическая «полиция» — инспекция студентов, прежде находившаяся в ведении попечителей учебных округов. Новые принципы академического самоуправления защищали высшие учебные заведения от вихрей полицейско-бюрократического вторжения, придавая их помещениям качество экстерриториальности.
Идя на такую уступку профессуре, в обмен гарантировавшей «порядок» в высшей школе, власть надеялась, во-первых, на то, что учителя действительно отвлекут бастовавших с января 1905 года учеников от дальнейшего участия в революционной смуте, во-вторых, на переключение общественных устремлений самих учителей с политики на «мирные цели» возобновления остановившихся на восемь месяцев академических занятий[15].
Либеральная профессура в целом с оптимизмом восприняла указ об академической автономии. По утверждению министра народного просвещения в кабинете Сергея Витте — Ивана Толстого, она «увидела в этой мере начало своего торжества, свидетельствующее о слабости и растерянности правительства, которое должно идти на дальнейшие более существенные уступки…»[16]. Полагаясь на то, что Временные правила 27 августа 1905 года — зримый шаг к желаемым общегосударственным реформам, либеральная профессура, заявившая на Iсъезде Академического союза о нравственной невозможности в условиях репрессий чтения лекций, теперь с вдохновением отдалась делам избрания на новой демократической основе органов академического управления высшими учебными заведениями и налаживания в них ритмичных занятий.
Однако уже во второй половине сентября 1905 года профессорские коллегии столкнулись с непреодолимым препятствием — всенародными антиправительственными митингами в предоставленных студентами помещениях университетов и институтов, находившихся под защитой академической автономии. Сначала они проходили во внеучебное время, а скоро без всяких ограничений. К октябрю высшие учебные заведения превратились в центры фактически легальной подготовки всеобщей политической стачки и вооруженного восстания. Ожившая было учебная жизнь в такой обстановке быстро заглохла. Академические либералы, никогда не сочувствовавшие «студенческим способам демонстраций»[17], сочли за благо ради спасения высшей школы подчиниться (за исключением петербургской профессуры) правительственному приказу от 14 октября 1905 года закрыть высшие учебные заведения.
Такая «законопослушность» была неодобрительно воспринята большинством коллективных членов Союза союзов. Трещина во взаимодействии между центральной организацией и Академическим союзом еще более углубилась. Осенью 1905 года тенденция к его выделению из Союза союзов уже была очевидной. По инерции он еще поддерживает совместные с другими союзами политические кампании. Так, профессура признала обязательность постановления общего собрания союзов от 14 октября о присоединении ко всероссийской забастовке. Подобно прочим союзам, Академический создал фонд помощи бастующим рабочим, в пользу которых был организован сбор средств в размере трехдневного заработка, составивший две тысячи рублей из двадцати тысяч, собранных Союзом союзов в целом[18]. Участвовали академические либералы и в так называемом Шлиссельбургском комитете, созданном в рамках Петербургского Союза союзов для помощи бывшим и «настоящим» узникам Шлиссельбурга[19].
Однако видимость единения была окончательно разрушена «высочайшим» Манифестом 17 октября 1905 года. Академический -союз отверг оценку этого государственного акта Союзом союзов как не удовлетворяющего «неотложным требованиям» и выступил за немедленное претворение в жизнь декларированных Манифестом политических свобод. Либеральная профессура полагала, что революция исчерпала себя, поскольку Манифест 17 октября создал необходимые конституционные предпосылки для мирной эволюции самодержавия в ограниченную, наподобие английской, монархию с должными гражданско-правовыми свершениями. Академические либералы не сомневались: дальнейший революционный натиск на власть неминуемо приведет к кровопролитию и политической реакции. Декабрьское вооруженное восстание и события после 3 июня 1907 года оправдали их худшие ожидания.
Академический союз был самой кадетской частью Союза союзов. Политическая позиция, занятая им к октябрю 1905 года, вполне гармонировала с главным идеологическим постулатом провозглашенной 18 октября 1905 года программы Партии конституционных демократов: «Россия — конституционная монархия». Ученый корпус буквально растворился в кадетской партии, дав ей самых видных идеологов и интеллектуалов-руководителей. Из 54 членов ее ЦК первого созыва 22 (около 41%) были представителями высшей школы. В суммарном же составе этого руководящего органа всех созывов до 1917 года представители академической корпорации занимали 32 места из 115, или 28%. Недаром кадетскую партию неофициально именовали «профессорской».
Выполнив свою историческую роль объединителя либеральной профессуры, Академический союз ушел в политическую тень кадетской партии. На своем IIIи последнем съезде (в январе 1905 года) эпохи первой русской революции он продекларировал сосредоточенность на академической проблематике, возложив при этом вину за драматические настроения в высшей школе, во-первых, на власть, потопившую учебные заведения в «океане произвола и беззакония», во-вторых, на «крайние партии» (левые и правые), втянувшие студенчество в круговерть политической борьбы. Судьбу высшей школы академические либералы хотели поставить «выше партий, выше интересов настоящего дня». «Не должна политика превращать науку в свою служанку»[20], — заявил профессор Иван Михайлович Гревс.
Что касается расстановки политических сил в российском ученом корпусе периода первой русской революции, то преобладающие в нем позиции до октября 1907 года сохранялись за кадетами. Часть членов Академического союза, существенно уступающая кадетской, влилась в праволиберальный «Союз 17 октября». Ученый корпус в его ЦК представлял профессор Леонид Камаровский. Те, кто предпочел промежуточную либерально-центристскую позицию, сконцентрировались вПартии демократических реформ (лидер Максим Ковалевский) и Партии мирного обновления (лидер Евгений Трубецкой), слившихся в 1907 году в мирнообновленческую.
Во всехказенных высших учебных заведениях действовали также малочисленные правоконсервативные группы профессоров и преподавателей. Наиболее влиятельными таковые проявляли себя в Киевском, Новороссийском (Одесском), Казанском университетах. Политическая агрессивность этого академического меньшинства нарастала в периоды сгущения в стране политической реакции.
Первая русская революция стала временем определения политической идентичности различными группами академической интеллигенции, ее деятельного, идейно осмысленного участия в круговороте революционных событий. Произошедшее в 1905-1907 годах политическое структурирование российского ученого корпуса осталось неизменным и в доктринально-идеологическом и количественно-пропорциональном смыслах фактически вплоть до февраля 1917 года.