Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 6, 2005
Андрей Николаевич Медушевский (р. 1960) — историк, социолог, философ, профессор кафедры прикладной политологии Государственного университета — Высшей школы экономики (Москва).
Смена конституционных форм предстает как концентрированное выражение социальных и политических изменений. Общество представляет собой целостную систему, тяготеющую к стабильности. Цикл есть движение этой системы от одной стабильности к другой через ряд промежуточных стадий, которые характеризуются неполной стабильностью или ее утратой. Конституционный цикл — период времени, в ходе которого в обществе через известные промежутки времени происходит смена основных состояний конституционного регулирования: от утраты старой конституции — к принятию новой, а затем трансформации последней под влиянием реальности. Определяющую роль здесь играет социально-психологическая компонента — укорененность в умах известных представлений и их последовательная смена под влиянием логики политического процесса. В условиях демократии данные представления составляют основу легитимности политической системы, а их трансформация на уровне широкого массового сознания определяет гомогенность общества и стабильность политического режима.
ТЕОРИЯ КОНСТИТУЦИОННЫХ ЦИКЛОВ
Циклы различной природы могут накладываться друг на друга или пересекаться, они могут иметь разную динамику в различные временные промежутки, содержательную специфику в разных регионах. Поэтому часто оказывается трудным выявить чистый цикл однородной природы. Конституционные циклы имеют то преимущество, что их формальная сторона лучше поддается изучению. Сосредоточив внимание на крупных конституционных инициативах и создании нового основного законодательства, мы видим в них определенные знаки и символы, разделяющие разные фазы политического развития. Содержательный анализ самих конституций показывает, от чего отказывались и к чему стремились в момент их создания. Для такого анализа можно использовать понятия первоначального порядка, его разрушения и восстановления порядка. Таким образом, речь идет о переходном периоде от одного порядка к другому через кризис существующей конституционной системы. Приоритетной для общества становится задача сделать этот процесс целесообразным, рационально регулируемым, а по возможности и сознательно направляемым в интересах правовой преемственности. Этот кризис теоретически может быть разрешен лишь двумя способами — конституционной революции и конституционной реформы (разновидностью которой может стать изменение судебного толкования конституции). Переход системы в другое качество, таким образом, возможен без разрушения ее правовой (несущей) основы[1].
Российская модель конституционализма, столь многим обязанная французской, также может интерпретироваться как циклическая, причем понимание специфики этой цикличности очень важно для объяснения перспектив ее развития. С одной стороны, конституционные циклы, уже прошедшие в России, представляли собой следствие перехода к демократии и в этом смысле были отнюдь не эфемерным образованием. Как и в других странах, конфликт права (как нормативной системы) и его социальной эффективности составлял основу и определял содержание конституционной цикличности. С другой — общие особенности российского конституционализма не могли не сказаться на конфигурации российских циклов, продолжительности их отдельных фаз, а также интенсивности соответствующих изменений. Эти особенности понятны в широкой сравнительной перспективе: отсутствие социальных предпосылок для конституционализма в виде развитого гражданского общества и правового государства, с одной стороны, и наличие серьезных препятствий для него, традиционное сословное общество и система служилого государства — с другой; конфликт общества и государства, социальной и правовой модернизации как двух основных ее типов, а также постоянное принесение правовой модернизации в жертву социальной; конституционная отсталость страны; конституционная модернизация в качестве основного способа преодоления противоречия; радикальная конституционная революция как основной (и единственный) способ принятия новых конституций в ходе всех конституционных циклов.
Выражением нестабильности правовой системы является цикличность российской модели конституционного развития. Эта нестабильность проявляется в последовательной смене периодов деконституционализации, конституционализации и реконституционализации, причем каждый раз на основании новых идеологических принципов и соответствующих иностранных моделей. Эти конституционные революции, радикально отвергающие предшествующую модель (а часто и всю историческую традицию), не содержат конструктивных элементов обеспечения политико-правовой преемственности, что делает их конституционные достижения крайне непрочными. В результате не возникает стабильной конституционной традиции, которая обеспечивала бы преемственность и легитимность провозглашаемых прав, а также фундаментальных отношений собственности и власти, что в свою очередь тормозит конституционную модернизацию. Угроза новых конституционных кризисов и последующих реконституционализаций остается постоянным фактором российского общества, периодически приводя в действие механизм завершения очередного цикла авторитарной фазой.
ТРИ ЦИКЛА РОССИЙСКОГО КОНСТИТУЦИОНАЛИЗМА
Россия представляет не линейную, а циклическую модель развития конституционализма. Каждый цикл включает в себя фазу деконституционализации — подъем конституционализма нового типа (фаза завышенных политических ожиданий), фазу конституционализации, или практической реализации конституционных принципов и выяснения их конфликта с реальностью (начало политического разочарования), и, наконец, фазу реконституционализации — ограниченной демократии, а затем и перехода к авторитаризму (при полной политической апатии общества), после чего циклы возобновляются вновь через известный промежуток времени. Особенность российских циклов состоит в их жесткости: совпадая по формальным признакам (фазам развития), каждый из циклов стремится радикально отрицать предыдущий. Это связано с отсутствием гражданского общества, сохранением низкой правовой культуры (которая до последнего времени оставалась элементом культуры ограниченного слоя западнической интеллигенции), многонациональным характером государства (стадиальная смещенность процессов; трудности формирования единого национального самосознания и идентичности; сочетание политических кризисов с угрозой распада государства по национальному признаку) и традициями сильной монархической или диктаторской власти. Такие тенденции проявились уже в ходе первых попыток конституционного ограничения абсолютизма (проекты ограничения монархии начала XVII века, попытка реализации олигархической модели конституции в XVIII веке, попытки введения октроированной конституции в XIX веке)[2].
В истории России новейшего времени можно выделить три больших конституционных цикла. Интерес представляют именно большие конституционные циклы, а не малые (в принципе, они вписываются в так называемый «закон маятника», представленный в российском контексте чередованием реформ и контрреформ на пути модернизации). Малые циклы отражают, скорее, формы саморегуляции политической системы, которые могут иметь внешнее сходство при различном качественном наполнении. Большие же циклы, напротив, гораздо более информативны для раскрытия содержательных, качественных параметров конституционализма. Большой конституционный цикл может охватывать различный период времени, но непременно содержит три основные фазы (некоторые из них могут быть только обозначены, в то время как другие получают гипертрофированное выражение).
Первый из российских больших циклов в ХХ веке связан с конституционной революцией 1905-1907 годов и охватывает следующие фазы: переход от абсолютизма к монархическому конституционализму (представлен движением от первых конституционных проектов до октроированного Манифеста 17 октября 1905 года) и от него к режиму мнимого конституционализма (получившего противоречивое правовое выражение в Основных законах Российской империи от 23 апреля 1906 года и последующем законодательстве).
Второй цикл составлял конституционную революцию, приведшую к смене монархии республикой, но завершенную переходом к режиму однопартийной диктатуры и к системе номинального конституционализма. Этот цикл, совпавший с социальной революцией и распадом государства, также включал в себя три фазы: деконституционализацию — переход от монархии к республике и, соответственно, отмену всего предшествующего основного законодательства (1917); конституционализацию — разработку проекта демократической конституции, которая должна была быть принята конституирующей властью (Учредительным собранием в 1918 году); реконституционализацию — отказ не только от данного конституционного проекта, но и от самой идеи либерального конституционализма вообще (1918-1989).
Третий конституционный цикл начал развиваться с 1990-х годов и завершается в настоящее время. Его особенность состоит в том, что он (как и предшествующий) был деформирован распадом государства. В этом цикле прослеживаются также три основные фазы: деконституционализация — кризис легитимности советской модели номинального конституционализма в союзном масштабе в 1989-1991 годах, а затем в российском — в 1991-1993 годах; конституционализация — принятие новой конституции 12 декабря 1993 года, а в настоящее время, особенно после 2000 года, стали проявляться признаки третьей фазы — реконституционализации. Поэтому сохраняет актуальность вопрос: что представляет собой третья фаза современного конституционного цикла и может ли этот цикл, как и предшествующие, закончиться воссозданием авторитарной фазы в одной из многочисленных возможных модификаций?
Сравнение российских циклов позволяет констатировать их структурное сходство: они начинаются радикальными конституционными революциями, проходят три фазы (напоминающие триаду тезиса—антитезы-синтеза) и завершаются (возможно, за исключением последнего цикла) не менее радикальной реконституционализацией, возвращающей ситуацию к доконституционным порядкам. Каждый из циклов имеет свою телеологию, задаваемую всем предшествующим развитием и логикой конституционного кризиса, породившего его к жизни. Первый цикл имел целью противопоставить абсолютизму конституционное государство — народное представительство в форме конституционной монархии или республики. Второй стремился преодолеть дуализм права и правосознания путем создания демократических институтов, но завершился введением номинального конституционализма (он фиксировал элементы правосознания архаичных крестьянских масс, но сделал конституционализм фикцией). Третий определялся стремлением к переходу от номинального советского конституционализма к реальному. Таким образом, по своим объективным задачам третий цикл ближе к первому, чем ко второму, отрицанием которого изначально являлся. Сходство всех предшествующих циклов увеличивается благодаря тому, что все они развивались совершенно спонтанно, осуществлялись с разрывом правовой преемственности и имели сходство на завершающей стадии реконституционализации — авторитарный режим и конституционный застой, в недрах которого готовилась конституционная революция, открывавшая следующий цикл.
Ситуация выхода из одного цикла и перехода к другому является сложной исследовательской проблемой, поскольку предполагает сочетание юридического и политологического анализа. Механизм конституционной цикличности раскрывается наиболее полно при обращении к периодам конституционных революций, которые отражают последовательную смену фаз конституционной цикличности. В этом контексте обратимся к сравнению конституционных революций в России начала и конца ХХ века.
ПЕРВАЯ КОНСТИТУЦИОННАЯ РЕВОЛЮЦИЯ В РОССИИ НАЧАЛА ХХ ВЕКА
Русский исторический конституционализм представляет собой самостоятельную и весьма специфическую разновидность европейского. Его главной особенностью в рассматриваемый период являлось то, что он не имел глубоких социальных корней, являлся результатом не столько революции, сколько реформы сверху. В этих условиях феномен правовой модернизации проявляется особенно четко: нормы западных конституционных государств становятся здесь моделью желательных изменений в направлении рационализации, модернизации и европеизации политического строя. С этим связана и главная трудность проведения конституционных реформ. Она состоит в необходимости одновременного преобразования социальных отношений и политической системы, которые к тому же должны быть решены в очень короткий промежуток времени, в условиях войн и революций.
Необходимость перехода от абсолютизма к правовому государству стала осознаваться еще в XVIII и особенно в XIX веке (в проектах политических и конституционных преобразований), но реально эта проблема была поставлена лишь на переломном этапе первой русской революции.
В ходе первой конституционной революции 1905 года возникло два основных конституционных проекта. Ведущая либеральная организация России — Союз освобождения — уже в самом начале революции выступила с проектом конституции. Данный документ может рассматриваться как программа всего движения. Проект Основного закона был разработан двумя подразделениями Союза — Петербургским и Московским — в конце октября 1904 года в связи с подготовкой к первому съезду земских деятелей. Он оказался в центре политической дискуссии на первом (ноябрь 1904 года) и особенно втором (апрель 1905 года) общеземских съездах. В качестве компромисса радикалов и умеренных возник новый документ — проект Сергея Андреевича Муромцева, созданный в июле 1905 года, который стал теоретической и практической основой последующего конституционного движения в России. Конституционная модель Сергея Муромцева и Федора Федоровича Кокошкина, положенная в основу проекта, была призвана не столько заменить существующие законы другими, сколько постепенно наполнить их новым содержанием. Общий вектор процесса определялся как переход от абсолютизма к дуалистической конституционной монархии. Главным условием перехода к правовому государству признавалась Государственная Дума как важнейший инструмент политических реформ и установление ее контроля над правительством (ответственное министерство). Данная программа стала отправной точкой конституционных преобразований и оказала определенное влияние на основное законодательство первой русской революции[3].
Несмотря на общую преемственность основных законодательных актов, в конституционной политике монархии этого времени прослеживаются три основные фазы. Первая из них представляет собой начальную стадию разработки нового основного законодательства. На этом этапе самодержавие стремилось сохранить в неизменном виде существующую политическую систему, придав ей новое правовое оформление. Общая концепция отношений народного представительства и монархической власти вполне укладывалась в ту традиционную схему, которая была намечена еще в проектах так называемого правительственного конституционализма XIX века, суть которых состояла в дополнении самодержавия совещательными учреждениями представительного или квазипредставительного характера. Данная концепция последовательно проводилась в пакете законов, составленных Министерством внутренних дел в первой половине 1905 года в ответ на требования либеральной общественности. Это Высочайший манифест от 6 августа 1905 года; учреждение Государственной Думы и Положение о выборах в Государственную Думу. Данный закон, ознаменовавший создание так называемой булыгинской Думы, рассматривал ее исключительно как совещательное учреждение, статус которого был значительно ниже статуса Государственного совета и правительства.
Вторая фаза ознаменовала высшее достижение в области конституционных ограничений царской власти в России. Она приходится на время наибольшего подъема революционного движения и представляет собой во многом вынужденную меру, на которую пошла монархия, находящаяся в экстремальных условиях. Речь идет о Манифесте 17 октября 1905 года и законодательных актах, изданных в качестве его развития в конце 1905 — начале 1906 года. Это закон об изменении положения о выборах в Государственную Думу (от 11 декабря 1905 года); манифест об изменении учреждения Государственного совета и о пересмотре учреждения Государственной Думы, а также новое учреждение Государственной Думы (от 20 февраля 1906 года). Эти законодательные акты стали правовой основой Первой Государственной Думы в России. Выраженная в них концепция отношений представительных учреждений и монарха по многим параметрам соответствовала той, которая лежала в основе монархического конституционализма ряда западных стран, прежде всего Германии. Две палаты парламента — Государственная Дума и Государственный совет — наделялись равными правами в области законодательства; они могли теоретически (в случае достижения ими единства) противостоять монарху в области контроля над бюджетом и введения новых законов, однако право изменять основополагающие законы, право руководить работой правительства и использовать армию было целиком выведено из сферы их компетенции и предоставлено исключительно императору. Поэтому говорить о введении в России конституционной монархии как законченной формы правления было бы не вполне правомерно ввиду большого числа изъятий из законодательства в пользу монархического компонента политической системы. В лучшем случае речь могла идти только о первых элементах дуалистического порядка правления в России.
Третья фаза конституционного законодательства носила по видимости чисто формальный характер. Ее основной целью была кодификация законов — дополнение Свода законов теми новыми актами, которые были изданы в предшествующий период. Однако простая инкорпорация новых конституционных законов в традиционный кодекс самодержавного государства едва ли была возможна практически, поскольку делала явственными их неразрешимые противоречия. Отсюда проистекала необходимость новой редакции Основных законов, которая могла идти в двух направлениях: либо старое законодательство должно было меняться в соответствии с новым, либо, наоборот, новое — приводиться в соответствие со старым. В условиях социальных контрреформ, наступивших после подавления революции, возобладал второй путь. Поставленные в общий контекст всей предшествующей правовой традиции и политической системы самодержавного государства, новые нормы о представительных учреждениях и их законодательных правах теряли силу и убедительность, а обилие различных изъятий в виде особых законодательных норм, подзаконных актов, положений и административных распоряжений довершало торжество монархического начала. Анализ Свода основных государственных законов (в новой редакции от 23 апреля 1906 года) и утвержденного тогда же учреждения Государственного совета позволяет констатировать существенное отступление от положений Манифеста 17 октября 1905 года, выражающееся как в букве, так и в духе новых законов. Внешне структура отношений Думы и Государственного совета между собой, с одной стороны, и с монархом и правительством, с другой, осталась без изменений. Однако реальный центр власти оказался смещенным в пользу монарха благодаря соответствующим формулировкам о прерогативах самодержца в новой редакции Основных законов. Все это позволяет говорить об определенном движении вспять — к первоначальному (булыгинскому) варианту политической реформы[4]. Подводя общий баланс конституционных реформ в России, можно, таким образом, определить их результат как появление особой политической формы переходного периода — мнимого конституционализма.
КОНСТИТУЦИОННАЯ РЕВОЛЮЦИЯ КОНЦА ХХ ВЕКА
Конституционный кризис постсоветского периода имеет сходные этапы развития. Он обладает четкими конституционными и институциональными очертаниями: охватывает отрезок времени с 1989 года (начало работы Съезда народных депутатов и конституционных реформ Михаила Горбачева) до 1993 года (принятие Конституции РФ 12 декабря 1993 года), а также включает ее последующую легитимацию.
Конституционный цикл в России можно представить в виде трех основных фаз. Первая фаза (1989-1991) представляет собой попытку частичного реформирования конституционной и политической системы (связанную с представлением о возможности реформирования номинального конституционализма). Хотя формальная законность этих реформ оспаривается их оппонентами, они, несомненно, развивались в русле старой легитимности, о чем свидетельствует апелляция нового законодательства к старым идеологическим символам (некоторые из которых вообще были заимствованы из риторики 1920-х годов, когда сталинская система еще не успела консолидироваться). Провозглашенной целью преобразований являлось укрепление «социалистической», а не конституционной демократии. Горбачев предпринял ряд конституционных изменений, главными из которых стали шаги в направлении осторожного допущения альтернативных форм собственности, расширения общественных инициатив, гласности, фактического федерализма, разделения властей и отмены монополии партии на власть. Важнейшим инструментом преобразований становилась созданная союзная, а затем российская президентская власть. Данная фаза получила наиболее четкое выражение в новой редакции советской Конституции[5].
Вторая фаза — собственно конституционной революции — охватывает период с путча 1991-го до конституционного переворота 1993 года. Между этими двумя переворотами решалась судьба конституционного устройства страны. Содержание второй фазы — конфликт старой законности и новой легитимности. Эта фаза открывается попыткой антилиберального государственного переворота 19-21 августа 1991 года, осуществленной Государственным комитетом по чрезвычайному положению (ГКЧП) и получившей известность как «августовский путч», и завершается принятием проекта конституции в 1993 году.
Данная фаза переходного процесса находит четкое выражение в конфликте конституирующей и конституционной властей. Конфликт конституирующей и конституционной властей проявился уже в ходе Съезда народных депутатов, вызвав значительное число поправок, направленных на демократизацию и либерализацию политического устройства. Однако этот конфликт воспроизводится на новом уровне после августовского переворота и распада союзного государства. Специфика этого процесса (редкий, но не исключительно российский феномен) заключалась в появлении двух конкурирующих центров конституирующей власти — комиссии Верховного Совета и президента.
Конституционный кризис в постсоветской России выявил различное видение Конституции со стороны парламента и президента. Первый был избран на основе старой советской Конституции РСФСР (1978), мог легко изменить ее в нужном для себя направлении (в силу сравнительной легкости процедуры поправок во всех номинальных конституциях советского типа), наконец, опираться на ее текст в борьбе с объективно возросшей (после подавления августовского путча) властью президента. Второй стал первым всенародно избранным главой государства в истории страны, несомненно, опирался на широкую социальную поддержку в проведении либеральных реформ, наконец, был наделен после попытки переворота временными чрезвычайными полномочиями (которые, однако, стремился закрепить за собой и в дальнейшем).
Конфликт парламента и президента охватывал всю совокупность проблем российского переходного процесса — экономические реформы, проблемы приватизации государственной собственности, внешнюю политику, военную и административную реформы. Если Верховный Совет (который, разумеется, может рассматриваться как аналог парламента лишь в очень ограниченной степени ввиду отрицания разделения властей в советской правовой доктрине) опирался на прежнюю советскую легитимность и Конституцию, то президент основывал свою легитимность на факте всеобщего избрания и победе над инициаторами консервативного переворота. В условиях разворачивающегося конфликта обе силы предприняли целенаправленные усилия по пересмотру Конституции. Верховный Совет сделал ставку на переход к парламентской республике и превращение президента в церемониальную фигуру. В свою очередь президент, который не хотел уступать власть антилиберальному парламентскому большинству, не обладал в то же время конституционными возможностями для разрешения конфликта — роспуска Верховного Совета и принятия новой конституции. В этой ситуации «конституционного тупика» новый переворот оказался реальным выходом из положения.
Новый переворот был направлен на преодоление этого двоевластия (или «двоебезвластия»). Основные вехи этого переворота известны. Еще в марте 1993 года был принят указ «Об особом порядке управления до преодоления кризиса власти», объявлявший недействительными любые решения органов власти, направленные на отмену указов президента. 21 сентября 1993 года президент издал Указ № 1400 «О поэтапной конституционной реформе в РФ», которым распускался Съезд народных депутатов и Верховный Совет, приостанавливалось действие Конституции, заседания Конституционного суда, назначался референдум по проекту новой конституции и выборы в новый парламент. В дальнейшем президент приостанавливал его заседания до принятия новой конституции. В ответ на это Конституционный суд и его председатель констатировали, что «президент совершил переворот», предпринял попытку «узурпации власти» и установления «тиранического режима». В ходе переворота был произведен насильственный роспуск Верховного Совета и ликвидация советской системы вообще.
Третья фаза может быть определена как последующая легитимация нового политического режима и созданной им конституции. Была отвергнута концепция Учредительного собрания или наделения конституирующей властью Съезда народных депутатов (что предлагал Верховный Совет). Поиски консенсуса (договорной модели) между конкурирующими центрами разработки конституции — президентом и Верховным Советом оказались неэффективны (характерно полное неучастие в этом процессе политических партий). Если ВС выдвинул стратегию принятия проекта конституции на Съезде народных депутатов (его созыв бы назначен на 17 ноября 1993 года), то президент упредил реализацию данной стратегии, осуществив переворот и выбрав затем стратегию утверждения проекта конституции на референдуме. В результате референдума 12 декабря 1993 года (результаты которого оспаривались оппонентами) была принята действующая Конституция России[6].
Разработка и принятие российской Конституции в условиях жесткой поляризации общества и последующий характер легитимации не могли не отразиться на содержании документа. Новая Конституция, использовавшая американскую, а затем, и в большей мере, французскую модели, следовала им не во всем. Она вводила, наряду с интернационально признанными гарантиями прав человека и принципом разделения властей, режим сильной президентской власти, граничащий с президентской диктатурой. По многим параметрам она напоминала российское конституционное законодательство монархического периода (1906 год) и в этом смысле восстанавливала элементы исторической преемственности государственно-правовой традиции (после длительного периода господства номинального конституционализма советского типа). Вместо Съезда и Верховного Совета, воплощавших принципы советской легитимности, был создан двухпалатный парламент, нижняя палата которого получила прежнее историческое название — Государственная Дума, а верхняя — определенное сходство с Государственным советом (самостоятельный политический институт с этим наименованием был затем также создан в качестве законосовещательного учреждения). Наконец, власть президента оказалась во многом сходной с властью монарха по предшествующему российскому законодательству, как в силу ее практической неограниченности, так и по объему полномочий нового президента. В связи с этим следует отметить так называемое указное право президента (статья 90 Конституции РФ), сопоставимое с соответствующей прерогативой императора (ст. 87 Основных законов Российской империи 1906 года).
ВОЗМОЖНЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ПАРАЛЛЕЛИ
Сравнение двух конституционных революций — начала и конца ХХ века — позволяет выдвинуть ряд исторических параллелей.
Во-первых, обращает на себя внимание сходство общей динамики конституционных кризисов в России начала и конца ХХ века. В обоих случаях речь шла о переходе от системы абсолютизма (монархического в первом случае и однопартийного во втором) к политической демократии в ее современном понимании (система, признающая верховенство прав человека, правовое государство, разделение властей).
Во-вторых, в ходе двух конституционных революций данный переход имел не линейный, но циклический характер, включая три основных фазы — отказа от существующей правовой системы, введения новой (демократической) конституции, наконец, последующего согласования ее с реальностью, которое во многом вело к восстановлению дореволюционных порядков (если не формально-юридически, то фактически).
В-третьих, можно констатировать структурное сходство двух кризисов, в основе которых лежал конфликт легитимности и законности. Содержание конфликта в первом случае определялось стремлением либерализма противопоставить прежней легитимности самодержавия (принципу монархического суверенитета) новую (принцип народного суверенитета), а ключевым предметом споров стала интерпретация прерогатив монарха в Основных законах в редакции 1906 года. Во втором случае конфликт легитимности и законности также выступал как движущая сила конституционного кризиса, выражавшегося в противопоставлении утратившей легитимность советской правовой системы новой, основанной на демократической легитимности (ключевой предмет споров — судьба ст. 6 Конституции 1977 года о руководящей роли партии, наследовавшей в этом смысле самодержавию).
В-четвертых, можно констатировать сходство институциональных параметров конфликта. Он реализовался между законодательной и исполнительной властью. Достаточно проанализировать с этой точки зрения разворачивание конституционного кризиса 1993 года. Сразу после ликвидации однопартийной системы и провозглашения конституционных принципов демократии, прав человека и разделения властей начинает формироваться двоевластие, происходит кристаллизация двух полярных центров власти — Верховного Совета и президента. Конституционная легитимность (опора на действующее позитивное право) являлась серьезным аргументом противников усиления президентской власти и основанием требований ее ограничения. В этих условиях сформировался конфликт двух типов легитимности — парламентской и президентской. Он типологически очень сходен с конфликтом Думы и монарха в начале ХХ века. Это наблюдение может быть продолжено указанием на сходство роспуска Верховного Совета президентом в 1993 году и роспуска Государственной Думы Петром Столыпиным (так называемый «государственный переворот») с последующим изменением структуры основного законодательства в пользу исполнительной власти.
В-пятых, обращает на себя внимание определенное типологическое сходство политических режимов, возникших в результате двух конституционных революций. В первом случае это дуалистический режим в форме конституционной монархии, тяготеющий к юридическому и реальному перевесу исполнительной власти над законодательной. Во втором — это формально также дуалистический режим с уникальной формой правления (прямых аналогов которой не существует) и перевесом президентской власти. В обоих случаях глава государства является гарантом конституции, наделен не только исполнительной, но и существенной законодательной властью (указы с силой закона). В обоих случаях существует сфера конституционной неопределенности, позволяющая интерпретировать так называемые «спящие полномочия» главы государства в пользу широкой трактовки административных прерогатив исполнительной власти. Наконец, в обоих случаях конструкция разделения властей не исключает ее трактовки в направлении мнимого конституционализма.
Таким образом, конституционная трансформация России, начавшись в 1905 году, описав едва ли не полный круг форм правления и политических режимов, к 2005 году по многим важным параметрам возвращает нас к типологически сходной ситуации. На рубеже ХХ и ХХI веков в России завершается очередной (третий) конституционный цикл. С принятием демократической Конституции 1993 года был положен конец номинальному конституционализму периода однопартийной диктатуры. В то же время превращение России в конституционное государство стало возможным не путем договора (например, между партиями), но в результате разрыва правовой преемственности, острого конфликта новой легитимности и старой законности, чрезвычайной концентрации полномочий президентской власти, объективно выступавшей гарантом переходного процесса. Опыт предшествующих циклов говорит о том, что сам факт принятия демократической конституции еще не есть гарантия от реставрации авторитаризма. Модель конституционного устройства, возникшая в начале ХХ века, не была случайна, представляла объективно возможную формулу реализации принципа разделения властей для России. Возврат к сходной дуалистической модели показывает жизненность ее в российском контексте, но одновременно говорит о воспроизводстве связанных с ней проблем. Поэтому остаются в силе те аргументы, которые выдвигались русским либерализмом в период как первого, так и второго конституционного кризисов, — необходимость завершения конституционных реформ по линии постепенного движения к многопартийной системе, смешанной форме правления, отличительной особенностью которой является гарантия принципа «ответственного министерства», то есть правительства, ответственного перед Думой. Сопоставление двух конституционных революций позволяет раскрыть историческую длительность проблем, стоящих перед современными конституционалистами.
[1] Медушевский А.Н. Теория конституционных циклов. М., 2005.
[2] Конституционные проекты в России XVIII-XX вв. М., 2000.
[3] Российские либералы / Под ред. Б. Итенберга и В. Шелохаева. М., 2001.
[4] Государственный строй Российской империи накануне крушения. Сборник законодательных актов. М., 1995.
[5] Конституция (Основной закон) СССР. С изменениями и дополнениями. М., 1991.
[6] Конституция Российской Федерации. М., 1993.