Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 6, 2005
Олег Витальевич Будницкий (р. 1954) — историк, ведущий научный сотрудник Института российской истории Российской академии наук.
В 1856 году император Александр II приказал «пересмотреть все существующие о евреях постановления для соглашения с общими видами слияния сего народа с коренными жителями, поскольку нравственное состояние евреев может сие дозволить». Эпоха «великих реформ» Александра IIсоздала возможность «прорыва» евреев за пределы черты оседлости и положила начало, в известном смысле, «русификации» части еврейства. Право жить за пределами черты получили, по лакейскому выражению Евзеля Гинцбурга, «лучшие из евреев». Сначала это были купцы 1-й гильдии, затем лица, имеющие ученые степени, врачи, фельдшеры, повивальные бабки, дантисты, ремесленники, наконец, все, закончившие высшие учебные заведения и некоторые другие специалисты, в услугах которых в наибольшей степени нуждалась империя[1]. Процесс «выборочной интеграции» (Бен Натанс) дал, наряду с появлением евреев в деловой и профессиональной элите русского общества, и как будто неожиданный результат: все более активное участие евреев в российском революционном движении. Начиная с 1870-х годов доля евреев среди русских революционеров увеличивалась в геометрической прогрессии[2].
В 1903 году в беседе с Теодором Герцлем председатель комитета министров Сергей Витте указывал ему на то, что евреи составляют около половины численности революционных партий, хотя их всего шесть миллионов в 136-миллионном населении России[3]. Если Витте и преувеличивал, то ненамного.
В 1901-1903 годах среди лиц, арестованных за политические преступления, евреи составляли около 29,1% (2269 человек). В период с марта 1903-го по ноябрь 1904 года более половины всех привлеченных по политическим делам были евреями (53%). По-видимому, это объяснялось реакцией на кишиневский и гомельский погромы. В 1905 году евреи составляли 34% всех политических арестантов, а среди сосланных в Сибирь — 37%[4]. В более спокойное десятилетие с 1892 по 1902 год евреи составляли 23,4% среди социал-демократов, привлекавшихся к дознаниям, уступая русским — 69,1% (3490 человек) и опережая поляков — 16,9%. Евреи опережали русских среди «выявленных» разыскными органами социал-демократов в Юго-Западном — 49,4% и 41,8% и Южном краях — 51,3% и 44,2% соответственно, составляли львиную долю среди привлеченных к дознанию в Одессе — 75,1% (русских — 18,7%). В Петербурге и Москве картина была обратная — 10,2% евреев и 82,8% русских в северной столице и 4,6% евреев при 90,1% русских в первопрестольной[5]. Несомненно, наиболее значительную долю евреев, привлеченных за политические преступления, давал Бунд, самая многочисленная революционная партия в России. Так, летом 1904 года Бунд насчитывал около 23 000 членов, в 1905-1907 — около 34 000, в 1908-1910 годы, когда революционные настроения резко пошли на спад, около 2000. Для сравнения — вся Российская социал-демократическая рабочая партия в начале 1905 года насчитывала приблизительно 8400 членов[6]. Существенным было «представительство» евреев и в общероссийских революционных партиях и организациях. В эпоху революции 1905 года около 15% членов партии социалистов-революционеров были евреями, а некоторые «максималистские и анархистские террористические группы почти полностью были еврейскими»[7]. В составе организаций эсеров-максималистов было около 19% евреев при 76% русских и украинцев[8]. На V съезде РСДРП (Лондон, 1907) около трети делегатов были евреями[9].
В то же время, как ни велико было участие евреев в русских или еврейских революционных партиях, количественно они составляли очень незначительное число как по отношению к населению России, так и к русскому еврейству.
Можно ли, однако, этих деятелей русского, по преимуществу, освободительного движения считать выразителями интересов еврейства или даже вообще евреями? Ведь многие из них от своего еврейства открещивались (в том числе в буквальном смысле этого слова). Подчеркнутый интернационализм многих революционных деятелей давал их антагонистам из еврейской среды удобный повод «отлучить» их от еврейства.
Много позднее, в июне 1917 года, историк Семен Дубнов говорил на еврейском митинге в Петрограде: «…и из нашей среды вышло несколько демагогов, присоединившихся к героям улицы и пророкам захвата. Они выступают под русскими псевдонимами, стыдясь своего еврейского происхождения (Троцкий, Зиновьев и др.), но скорее псевдонимами являются их еврейские имена: в нашем народе они корней не имеют…»[10]
C таким же успехом, на наш взгляд, можно было бы объявить не принадлежащими к своему народу революционеров русского происхождения на основании того, скажем, что они не исполняют православных обрядов. Полагаю, что активное участие евреев в русском освободительном движении объяснялось не столько разрывом с еврейством, который декларировали многие революционеры-интернационалисты, сколько принадлежностью к нему. Утверждая это, я имею в виду не некие мистические причины, вроде сходства иудейского мессианизма с марксистским, о чем писал Николай Бердяев[11], а вещи гораздо более прозаические.
Очевидные социально-экономические и политические факторы неизбежно должны были привести значительную часть еврейства в оппозиционный лагерь. Понятно, что еврейский народ не уполномочивал выражать свои интересы российских революционеров еврейского происхождения, будь то большевики, эсеры или члены других российских революционных партий. На представительство интересов всего еврейского народа не могла претендовать ни одна еврейская социалистическая партия, так же как, впрочем, никакая другая политическая группа. Очевидно и другое — решение «еврейского вопроса», как казалось многим, было связано с успехом русской революции. На мой взгляд, именно еврейство, неотвратимо связанное в России с неполноправием, приводило отпрысков многих благополучных семей, пресловутую «еврейскую молодежь», в ряды революционеров. Или, во всяком случае, способствовало выбору именно этого пути.
Видными социал-демократами стали внуки издателя Александра Цедербаума — Юлий Мартов, Сергей Ежов и Владимир Левицкий, а также внучка Лидия — по второму мужу — Дан; внуки московского чайного короля Вольфа Высоцкого Михаил и Абрам Гоцы и Илья Фондаминский (Бунаков) вошли в число лидеров другой российской партии — социалистов-революционеров. Сын главного раввина Москвы Осип Минор был народовольцем, затем эсером[12] (а в 1917 году — председателем Московской городской думы!). Большевики — сын зажиточного колониста Лев Троцкий (Бронштейн) или сын владельца молочной фермы Григорий Зиновьев (Радомысльский), сын инженера Лев Каменев (Розенфельд) или врача Григорий Сокольников (Бриллиант) — имели весьма неплохие перспективы для любой карьеры, однако избрали «карьеру» революционера.
Самый урбанизированный и почти поголовно грамотный[13] народ империи, ограниченный в праве выбора места жительства, профессии, получении образования за то, что молился «не тому» Богу, с «естественно-исторической» неизбежностью должен был породить людей, которые сделают борьбу против существующей власти целью своей жизни. Мальчики, даже выросшие в традиционной еврейской среде, оказавшись в русской гимназии, а затем в русском (нередко — заграничном) университете, впитывали революционные идеи быстрее, чем кто-либо другой. Они могли их воспринять не только на интеллектуальном, но и на эмоциональном уровне. Еврейские юноши становились русскими революционерами.
Русскому обывателю — от люмпена до интеллигента — роль евреев в русской революции представлялась еще большей, чем она была на самом деле. Характерна сомнительного качества острота, появившаяся на страницах сатирического журнала либерального толка «Вампир» в период революции 1905-1907 годов: «Варшава. Расстреляно в крепости 11 анархистов. Из них 15 евреев»[14].
На свободы, дарованные Манифестом 17 октября 1905 года, городское дно ответило еврейскими погромами. В погромах приняли самое активное участие и те самые рабочие, на политическое просвещение которых потратили столько усилий революционеры, в том числе еврейского происхождения. Впрочем, и ранее забастовки и демонстрации, особенно первомайские, близкие по времени и к еврейской, и к христианской пасхе, угрожали перерасти в еврейские погромы, и революционерам стоило немало усилий предотвратить или локализовать столкновения на этнической или религиозной почве, как это было, к примеру, в таких районах, как Донбасс, промышленный центр, складывавшийся в излучине Днепра (Екатеринослав и другие города)[15]. В городах этих быстро развивающихся регионов евреи составляли от 20 до 35% населения[16].
Несмотря на свое «народолюбие», об антисемитских настроениях, которыми была проникнута значительная часть рабочего класса, ведали и социал-демократы такого крупного промышленного центра, как Ростов-на-Дону. Интересна в этом отношении листовка «К береговым рабочим» (в Ростове их называли проще — босяки), в которой, с одной стороны, низы ростовского пролетариата призывались принять участие в первомайских выступлениях, с другой — не бить евреев[17].
Однако все эти увещевания остались втуне в октябрьские дни 1905 года. Первым плодом «свободы», завоеванной в ходе революции 1905 года, для российских евреев оказались погромы. Особенно кровавый и жестокий характер погромы носили в Одессе, Ростове-на-Дону, Екатеринославе. В Одессе погромщиками, по данным полиции, было убито более 400 евреев, около 300 тяжело ранено, были разгромлены 1632 еврейских дома, квартиры и лавки[18].
Из погромов эпохи первой русской революции ростовский, наряду с одесским, оказался одним из наиболее кровавых — общее число жертв составило в конечном счете около 150 человек. 18 октября 1905 года произошло столкновение радикалов, несших красные флаги с надписями «Наша взяла» и «Сион», и патриотической манифестации. В ходе столкновения несколько человек погибли, в том числе «патриоты» убили несшую красное знамя Клару Рейзман — ей вогнали древко знамени в рот. Затем три дня в городе шел погром. Погромщикам оказали вооруженное сопротивление еврейские и рабочие дружины самообороны, но силы, учитывая «нейтралитет», а то и прямую поддержку, оказанную погромщикам казаками и полицией, оказались не равны. Хотя, по данным охранного отделения, погромщики также понесли существенные потери[19].
Характерным «типом» еврея-революционера был один из руководителей восстания в Ростове-на-Дону в декабре 1905 года Соломон Рейзман. Рейзман еще подростком вступил в социал-демократическую Южно-русскую группу учащихся средних школ. В 1903 году бежал из Ростова из-за угрозы ареста. В Петербурге в 1905 году принимал участие в организации Совета рабочих депутатов. В Ростов вернулся после Манифеста 17 октября 1905 года по личным причинам — у него умер брат, а черносотенцы убили сестру (ту самую Клару). 28 ноября он поступил на работу в железнодорожные мастерские, на следующий день в обед был избран делегатом в железнодорожное бюро, а вечером — его председателем. Так 20-летний слесарь стал управлять Владикавказской железной дорогой. Здесь и началась забастовка, переросшая в вооруженное восстание. После подавления восстания Рейзман был арестован и предан суду по обвинению в захвате станции Ростов Владикавказской железной дороги. В связи со своей национальностью он стал центральной фигурой процесса, которому власти стремились придать антиеврейскую направленность. Суд наибольшее значение придавал партии Поалей Цион (Рабочие Сиона), хотя ее ростовская организация не играла активной роли в восстании. Рейзман, как несовершеннолетний, получил сравнительно мягкий приговор — 5 лет и 4 месяца каторги, однако отбывать ее ему не пришлось — он умер в тюрьме через несколько месяцев после суда[20].
Среди 657 погромов, прокатившихся по России в период с октября 1905 по январь 1906 года, 41 пришелся на Екатеринославскую губернию. В ходе этих погромов было убито 285 человек, а общий материальный ущерб оказался наибольшим по сравнению с любой другой губернией, составив 13 200 000 рублей. Трехдневный погром в Екатеринославе (21-23 октября) стоил 95 жизней, 245 человек были тяжело ранены. Погромщики насиловали несовершеннолетних девочек и беременных женщин. Было разгромлено 311 предприятий, 40 многоквартирных доходных домов, некоторые здания были сожжены дотла. В Юзовке погромщики убили 10 (некоторые из них были брошены в доменные печи) и ранили 38 евреев, разгромили и разграбили 84 магазина и лавки, более 100 квартир. Общий ущерб достиг почти миллиона рублей. Некоторые шахтеры, работавшие на удаленных от городов шахтах и жившие в близлежащих поселках, прослышав о погроме, останавливали поезд и заставляли везти их в ближайший город; на лежащих по пути следования станциях машинист по требованию шахтеров давал гудки, созывая желающих принять участие в погроме. Среди погромщиков были не только заводские и фабричные рабочие и шахтеры, но также грузчики, «босяки», городская шпана без определенных занятий. Однако очевидно, что рабочие в промышленных районах составляли большинство погромщиков[21].
Так было не везде — в Дебальцево, Луганске и Щербиновке шахтеры и рабочие пресекли попытки погрома. В Каменском и Екатеринославе группы рабочих вступали в схватку с шахтерами, крестьянами и солдатами, нападавшими на евреев. В Кривом Роге, Анновке и некоторых других городах и поселках Донбасса солдаты стреляли в погромщиков, убив 19 человек и многих ранив[22].
Мотивы, которыми погромщики, в том числе из рабочих, объясняли свои действия, — оскорбление евреями царя, православной веры и русского народа. Иногда в качестве объяснения выдвигалась организация евреями забастовок, что лишало рабочих заработка. Объектами нападений в октябрьские дни 1905 года были не только евреи — доставалось также студентам, интеллигентам, людям в очках. В Закавказье в смутьяны были записаны наряду с евреями армяне.
По мнению некоторых исследователей, участие в погромах рабочих объяснялось не только консервативными настроениями определенной их части, антиеврейскими предубеждениями или просто желанием пограбить. Многие рабочие были разочарованы результатом всеобщей забастовки, которая не привела к улучшению их материального положения и плодами которой воспользовались «интеллигенты», агитаторы, среди которых было немало евреев. Рабочие чувствовали себя обманутыми, с другой стороны, они ощутили собственную силу и значительность. Поэтому их гнев обрушился на евреев, студентов, интеллигенцию[23]. Как бы то ни было, даже если не связывать погромы непосредственно с разочарованием в результатах всеобщей октябрьской стачки, очевидна связь массовых погромов с периодами революционного насилия.
Многие годы русская либеральная интеллигенция тешила себя иллюзией, что погромы были организованы правительством. Как показывают исследования современных историков, грехи правительства общественное мнение сильно преувеличивало. Организацией погромов оно не занималось. Заметим, вынося за скобки соображения морали, что верхом неразумия со стороны властей было бы увеличивать хаос в стране, охваченной революционной смутой. Да и как «технически» это можно было сделать, если решение о подписании Манифеста 17 октября 1905 года было принято императором в последнюю минуту? Другое дело — антиеврейское законодательство, обвинения евреев в том, что они сами виноваты в своих бедствиях, поощрение крайне правых организаций, в том числе их прямое финансирование, непринятие каких-либо серьезных мер против антисемитской пропаганды, нежелание компенсировать материальные потери пострадавших от погромов, а также наказать со всей строгостью погромщиков и официальных лиц, допустивших погромы, — все это создавало атмосферу, в которой погромы смогли принять массовый характер[24]. Власти на местах нередко не предпринимали должных мер для пресечения погромов. Когда это было следствием растерянности, нехватки или ненадежности войск и полиции, а когда умысла — должно стать предметом специального исследования в каждом конкретном случае.
1905 год отчетливо показал, чем может обернуться свобода в стране, не имеющей ни демократических традиций, ни достаточно мощного «культурного слоя». События первой русской революции вызвали вопль ужаса у Михаила Гершензона, инициатора сборника «Вехи»: «Каковы мы есть, нам не только нельзя мечтать о слиянии с народом, — бояться его мы должны пуще всех казней власти и благословлять эту власть, которая одна своими штыками и тюрьмами еще ограждает нас от ярости народной»[25]. Гершензон предостерегал от «народолюбивых» иллюзий интеллигенцию; еще в большей степени эти предостережения относились к ее еврейской части.
Неполноправное положение евреев в царской России неизбежно толкало определенную часть еврейства в ряды революционеров; революция, наряду с долгожданным равенством, столь же неизбежно должна была принести российскому еврейству неисчислимые бедствия. Это был тупик, из которого не нашлось «правильного» выхода. Его поиски были оплачены кровью тысяч жертв. Похоже, искали то, чего не было.