Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 5, 2005
Владимир Геннадьевич Николаев (р. 1968) — социолог, старший преподаватель социологического факультета Московского государственного университета имени М.В. Ломоносова.
Жизнь советского человека во всем ее своеобразии невозможно представить без постоянного стояния в разного рода очередях. Такой длительный, регулярный, массивный, значимый опыт не мог пропасть бесследно. Привычки, сформированные в очередях, осели в нашей памяти и сегодня продолжают проявляться в нашем поведении, пусть даже мы этого не осознаем. Если мы хотим понять, почему они не исчезли, в какой степени мы включены в данную модель поведения и где и в каких формах она находит выражение, нам нужно ответить на два вопроса: какое место занимала очередь в советской культуре (в широком смысле) и что вообще такое советская очередь? Для ответа на эти вопросы мы предпримем небольшой экскурс в теоретическую антропологию, после чего обратимся к тем симптомам, в которых сохраняется советская очередь в нашей нынешней жизни[1].
Очередь как «фокальная точка» советской культуры
Рассматривая вопрос о сохранении и изменении элементов культуры во времени и обращая внимание на неравномерность удержания разных элементов культуры в процессе исторического существования, американский антрополог Мелвилл Херсковиц предложил использовать понятие «фокальных точек» (focal points) культуры, или «культурных фокусов» (cultural focuses)[2]. «Культурный фокус» — это «феномен, который придает культуре ее особый акцент, позволяет постороннему ощутить ее особый, отличительный аромат и охарактеризовать в нескольких словах ее сущностную ориентацию»[3]. Например, для традиционных культур Западной Африки это вера в сверхъестественные силы, а для западных культур — технология.
Элементы, включенные в область «культурного фокуса», сильнее всего сопротивляются изменениям и удерживаются крепче и дольше, чем элементы, относящиеся к другим секторам культуры. Они сохраняются не только в неизменном виде, но также в форме реинтерпретаций и синкретизмов. Также ученый отмечал, что как в сферах «культурного фокуса», так и вне их существуют культурные «неуловимости» (imponderables) — рутинные элементы мышления и поведения, воспроизводимые «ниже уровня сознания». Они тоже отличаются высоким консерватизмом; «будучи элементами культуры, которые почти не достигают сознания, они принимаются как данность и, таким образом, гораздо труднее вытесняются из паттернов мышления и поведения индивидов, […] чем те, которым должно уделяться постоянное внимание»[4]. В качестве примера Херсковиц приводил сохранение в культурах темнокожих Нового Света таких западноафриканских по происхождению культурных элементов, как языковые грамматические структуры, музыкальные формы, религиозные представления, моторные привычки (особенности походки, речи, смеха, пения, танца, сидячих поз, манеры ношения грузов, техники посадки растений и так далее). Примечательно, что данные элементы сохранялись в коллективной памяти в течение нескольких столетий в условиях, когда их носители были вырваны из своей западноафриканской культурной «почвы».
Если перейти к нашей теме, то тут не было ни «вырывания с корнем», ни вековых расстояний, отделяющих от «корней». А значит, элементы советской культуры, входившие в ее «культурные фокусы», особенно элементы рутинные и нерефлексивные, не просто могли, но и неизбежно должны были сохраниться.
Советскую очередь можно рассматривать как одну из «фокальных точек» советской «культуры» (хотя, конечно, не единственную). Само существительное «очередь» очень легко связывается с прилагательным «советское». Очередь преследовала советского человека на всем протяжении существования СССР. Советская экономика работала так, что непрерывное создание дефицита в сфере производства дублировалось непрерывным воспроизведением очередей в сфере распределения. Стояние в очередях было на протяжении нескольких поколений рутинной, само собой разумеющейся частью повседневного существования. Эта деятельность не была просто приложением к «основной жизни». Она была в нее вплавлена, задавала ее распорядок, определяла в значительной степени ее ритм. На некоторых отрезках советской истории пребывание в очередях конкурировало по вложениям времени и сил с работой. По вложениям эмоций оно, пожалуй, даже опережало ее, так как стояние в очередях прямо сказывалось на удовлетворении потребностей людей, в том числе базовых (например, в питании), и, стало быть, затрагивало самые основы жизни, биологические и экзистенциальные. Стоять или не стоять в очередях не было вопросом выбора. Участие в очередях было «судьбой», причем именно «советской судьбой». А коль скоро речь заходит о таких вещах, как «судьба», «удел», «неизбежное», мы имеем аналог религии. Поэтому неудивительно, что на очередь и распределение вообще были заземлены такие метафизические понятия, как «справедливость» и «равенство», а тема очередей стала центром, вокруг которого строились специфически советские мифологии (прежде всего, мифология «колбасы» и «спецраспределителей»). Регулярность и продолжительность участия в очередях на протяжении нескольких поколений привела к тому, что очередь, по сути, институциализировалась, наполнилась устойчивыми правилами и практиками, в том числе устойчивыми практиками нарушения и обхода правил. Эти правила и практики усваивались советскими людьми с самого детства как часть оснащения, необходимого для выживания и успешного функционирования в советской социальной среде — усваивались как нечто непроблематичное, само собой разумеющееся, неизбежное. Полноценный советский человек должен был быть носителем этих правил и практик, иначе говоря, определенных паттернов мышления и поведения. Эти паттерны редко были предметом специальной рефлексии, отчасти потому, что тема очередей в СССР была табуирована и не обсуждалась. Вдобавок к тому участие в очередях обросло многочисленными мелкими ментальными и поведенческими деталями, имевшими нерефлексивный характер, такими деталями, которые у Херсковица обозначались как «неуловимости». В советских очередях сложилась своего рода «внутренняя грамматика», скрытая за изменчивыми внешними проявлениями, и хорошо социализированный советский человек владел этой «грамматикой» без осознания ее, подобно тому, как владение родным языком — это такое знание его грамматической структуры, в котором сама эта структура не сознается. Можно сказать так: одной из «фокальных точек» советской культуры был комплекс распределения, а в его сердцевине располагалась очередь как его организующий компонент.
Советская очередь как культурный паттерн
Обычно выражение «советская очередь» вызывает в сознании наглядный образ скопившейся в магазине, иногда выстроившейся в длину на расстояние от нескольких метров до нескольких десятков метров толпы. Этот образ, при всей его емкости, не охватывает в полной мере той реальности, которая за ним стоит. Советская очередь — это целостный культурный комплекс, имеющий множество разных граней. В экономическом плане это элемент системы распределения, механизм упорядочения доступа к благам (товарам и услугам) в таких условиях, когда возникают множественные притязания на них и особенно когда не все эти притязания могут быть удовлетворены; это также механизм, определяющий социальные дифференциации в сфере потребления. Однако советскую очередь как институциализированное образование нельзя свести к экономическим ее аспектам. Она заключает в себе и многое другое.
Возьмем как образец очереди в магазинах (были и другие очереди). Это были регулярные коллективные сборища, со всеми особенностями, присущими такого рода сборищам. Благодаря регулярному воспроизведению этих собраний людей в условиях «единства места и времени» они оформились в устойчивые конфигурации мыслей, взаимных чувств и взаимного поведения. Устойчивость этой конфигурации — свидетельство кристаллизации некоторого набора правил, или обобщенного культурного паттерна, глубинное знание которого позволяло советскому человеку компетентно включаться в любую советскую очередь, где бы он ее ни находил. Сплошное наличие этой компетентности в кругу советских людей указывает на социально-психологический аспект советской очереди: ее паттерн проник в структуру личностных установок советского человека и, став ее частью, находил поведенческое выражение, разумеется, не только в очередях. Поскольку речь идет о паттерне, организующем отношения с другими (другими вообще, поскольку в очередях присутствовала высокая степень анонимности), советский человек в той мере, в какой он подчинялся социальному прессингу, воспроизводил в отношениях с другими тот образец, который регулярно являл себя в очереди, в частности отношение к другому как к конкуренту, реально угрожающему удовлетворению его потребностей, в том числе базовых (в пище, одежде, обуви и тому подобном). Нереалистичные представления о человеке разбивались об очереди, как утлые челны о рифы. Стоя в очередях, человек формировал и ежедневно проверял свои воззрения на то, что представляют собой другие, чего от них следует ожидать и как разумно с ними обращаться, чтобы не остаться внакладе. Формула «человек человеку друг, товарищ и брат» не выдерживала проверки очередью, ибо трудно было назвать другом, товарищем и тем более братом того, кто купил хлеб, молоко, килограмм апельсинов или ботинки, в то время как ты, простояв в очереди четыре с лишним часа, ушел ни с чем, в результате чего твоя семья осталась на сегодня без хлеба и молока, на Новый год без апельсинов, а ты продолжаешь и еще неизвестно сколько будешь продолжать ходить в обуви, которая промокает и уже практически не подлежит ремонту. Советская очередь была «местом», где зачастую ставилось под вопрос удовлетворение таких элементарных потребностей. Соответственно, в силу высоких эмоциональных вложений участников, в ней присутствовала определенная эмоционально окрашенная «атмосфера», некое общее умонастроение, коллективное «состояние духа», и тем самым регулярно воссоздавалась высокая значимость тех образцов поведения, которые в очереди производились и воспроизводились. Данное умонастроение представляло собой сложный комплекс чувств, сплетенный из опасений, неуверенности, ненависти, надежды, зависти. Этот эмоциональный настрой проявлялся, помимо прочего, на уровне моторно-двигательных реакций, поддерживая определенные манеры физического поведения в условиях плотного человеческого скопления. Все перечисленное составляет единый комплекс.
Элементы, образующие этот комплекс, обладают неравной значимостью. Советская очередь как культурно значимое явление — это, в конечном счете, не конкретные физические столпотворения людей в магазинах. Это определенный паттерн взаимного поведения людей в связи с конкуренцией за доступ к тем или иным желаемым, но дефицитным благам, реализующийся там, где притязания одних на некое благо сталкиваются с притязаниями других и где иерархический порядок очередности делает шансы претендентов неравными. Поскольку опыт жизни в СССР был регулярно связан с ситуациями, в которых человеку нужно было добиться получения блага, даже если его место в иерархическом порядке очереди не давало ему никаких шансов его получить, он использовал различные стратегии и обходные маневры для реализации своих притязаний, несмотря ни на что. Эти способы взаимного попрания прав друг друга заняли свое место в указанном паттерне, наряду с комплементарными им способами агрессивного отстаивания своих прав. Эти многочисленные способы взаимного поведения, реализующиеся сегодня как совокупно, так и по отдельности, были гармонично интегрированы в советских очередях — и прежде всего в магазинных, в которых они находили свое предельно наглядное и ощутимое воплощение и от которых, как от своего рода «аккумулятора», они получали постоянную энергетическую и эмоциональную подпитку. Значимость магазинных и подобных им очередей, являвших собою конкретные физические собрания людей, можно свести к этим взаимосвязанным функциям: они обеспечивали эмоционально-энергетическую подзарядку советской очереди как ментального паттерна, и в них этот паттерн как латентная символическая конструкция получал регулярное драматическое выражение, каждый раз убедительно подтверждавшее ту концепцию человека и межчеловеческих отношений, которая была заключена в этом паттерне[5]. Между тем сам этот паттерн, закрепившись за советский период в личностях советских людей, обрел существование, независимое от своих конкретных воплощений в «физических» очередях, и именно в этом качестве он перекочевал вместе со своими носителями из советской реальности в постсоветскую.
Советское внутри нас
Там, где сегодня наличие одновременного притязания многих на то или иное благо (товар или услугу) порождает «физические» очереди, в поведении их участников часто воспроизводятся такие характерно советские элементы, как давка, использование различных хитростей, привилегий и физической силы для перераспределения шансов на получение блага в свою пользу (вплоть до захвата первых мест в иерархии), образование двух или более параллельных очередей, составление списков и присвоение номеров, отмена уже имеющихся списков и создание новых, физическое уплотнение сборища с аннулированием обычных параметров «личного пространства», использование неясностей в очередности для незаконного проникновения на выгодные места, игнорирование притязаний и прав других, пренебрежение правилом «первым пришел — первым получил», реорганизация очередности при хаотичном вхождении в «публичное пространство» обслуживания (например, помещение магазина или троллейбус), создание «черных ходов», позволяющих получать блага вне очереди, и так далее. Это далеко не полный перечень элементов; он только указывает на то, о чем идет речь.
Ныне большие очереди в магазинах — редкость. Но когда осенью 1998 года они ненадолго образовались, они ничем не отличались от советского прототипа ни по внутренним свойствам, ни по последствиям (опустошение полок). То, что и после этого советские навыки участия в очередях никуда не исчезли, хорошо показывают площадки «Социалистический рай», присутствующие с 2000 года на ежегодных праздниках газеты «Московский комсомолец». На этих площадках проводится продажа вареной колбасы на советские деньги по советским ценам. Здесь взору предстают как общая «атмосфера» советской очереди в чистом ее варианте, так и характерные для нее мелкие детали поведения: занятие очереди за несколько часов до начала продажи (в том числе с вечера предыдущего дня); проникновение небольших групп более расторопных участников на территорию обслуживания до официального пропуска на нее основной массы претендентов; составление списков с раннего утра; использование больших сумок; физическое давление на прилавок и применение железных ограждений в противовес этому; апелляция участников к статусным привилегиям для предъявления притязаний на большее количество товара по сравнению с установленными ограничениями; занятие нескольких мест в очереди и многократная покупка товара в условиях ограниченного «отпуска»; молчание в ответ на двухчасовую задержку начала продажи; многочасовое стояние; особая риторика, используемая в определении происходящего, в том числе употребление в отношении стоящих слова «народ». Активизация этих деталей поведения обеспечена большой численностью сборища: так, в 2001 году в этом мероприятии участвовало около 7000 человек, длина очереди достигала километра[6]. Но в этом случае мы имеем дело все-таки с игровой формой.
Есть и неигровые формы, причем много. Чаще всего они встречаются в государственных учреждениях, предоставляющих населению услуги или то, что считается услугами; в частном секторе экономики очереди образуются реже, но тоже бывают. Очереди можно встретить в поликлиниках (на прием и для записи на прием), в кассах учреждений (во время выдачи зарплаты), на телефонных узлах, в отделениях Сбербанка, РЭУ и ДЕЗах, паспортных столах и налоговых инспекциях, железнодорожных кассах и при получении заграничного паспорта, в любом месте, где талантливо поставлена бюрократическая работа. Не сталкиваясь лично с очередями в этих местах, иной раз трудно поверить, что они могут там быть; тем не менее они там есть, причем нередко постоянные и требующие от участников больших вложений времени и сил. Если воспроизведение старых привычек на площадке «Социалистический рай» еще можно списать на то, что туда стекаются пенсионеры с неискоренимой советской закалкой, то в этих очередях собираются люди всех поколений. Вот лишь несколько примеров.
В очереди в приемную Верховного суда (за таким дефицитным благом, как «справедливость») можно обнаружить следующие черты: заблаговременное занятие очереди и проведение ночи на улице рядом с местом обслуживания, составление списков и присвоение номеров с записью их на руке, переклички, ругань, захват первых мест у дверей приемной путем физического «оттирания» более слабых конкурентов, драки и тому подобное. Наличие этих элементов обеспечивают большое число претендентов (19 000 в 2000 году) при небольшом числе ведущих прием специалистов и реальный шанс остаться без услуги (если не попасть на прием, то приходится повторять попытку через неделю, опять же без гарантий успеха)[7].
То же самое творится в ОВИРах#. Приведем отзыв участника:
«Нет, тебе не хамят, тебя не обругают, но для того, чтобы дойти до соответствующей персоны и сдать документы, заставят выстоять огромную очередь. При этом ты даже не будешь знать, примут у тебя документы или нет»[8].
Предприниматели и их представители в последние годы образовывали очереди в регистрационных палатах и налоговых инспекциях. В этих очередях тоже было много советского: заблаговременное занятие очереди, составление списков с присвоением номеров, переклички, образование очередей на запись в очередь на прием, многочасовое стояние, толкотня и давка, драки, образование параллельных очередей со своими особыми списками, использование разных хитростей для обхода других, перепродажа мест. Все эти элементы имели место на фоне необходимости физического участия в очередях, и всякий раз эту необходимость можно было обойти, получив нужное у паразитирующих рядом «фирм» — без очереди, но за деньги[9].
Для тех, кто не может пройти «в обход», жизнь может превратиться в ад:
«У моей знакомой умер отец, участник войны. На ее беду, у него были земельный участок, гараж и доля собственности в квартире. От налогов участники освобождены, а от справок в налоговой — нет. Маразм? Да. Но если маразмы плодятся вопреки здравому смыслу, значит, это кому-то нужно. Знакомая три месяца бродила по инстанциям, а потом у нее умерла мать, и она опять оказалась в самом начале лабиринта. Сам слышал, интеллигентная женщина с ворохом бумажек, покрутившись по кругам налогового ада, воскликнула: “Гады! Революцию на вас надо!” И разревелась на глазах у всех»[10].
Сегрегация особых граждан, освобождаемых от прозябания в очередях за деньги, и простых граждан, заслуживающих томления в них, воспроизводит в новой форме старую сегрегацию «блатных» и «народа». Место «блата» заняли деньги, но суть от этого мало изменилась: она — в воспроизведении различия между низшими и высшими. «Естественность» этой сегрегации столь высока, что в ее отсутствие могут раздаваться голоса за ее введение: «При обмене старого паспорта на новый власти почему-то забыли подумать о дополнительном сервисе для тех, у кого время — деньги. Никакого комфорта для имущих, никакого ускорения для спешащих — закон одинаков для всех: 50 рублей за бланк паспорта и полмесяца-месяц ожидания». Правда, автор этих слов далее пишет, что и здесь деньги могут избавить от траты лишнего времени в очереди[11].
Такая ситуация ясно просматривается в нынешней российской медицине. «Клиники “только для богатых” — верная примета окончательного расслоения нашей медицины. Людей с деньгами можно понять — массовое здравоохранение в России явно не для “белых людей”. Элиту не устраивает ни качество услуг, ни организация — никто не хочет стоять в очередях или униженно подкладывать врачу конверт, чтобы получить стандартный набор услуг»[12]. Медицина для «простых людей» неразрывно связана с очередями. Если говорить о стационарном лечении, то «у нас пациенты часто вынуждены конкурировать за место в больнице, как участники аукциона […] в хорошую клинику без очереди и без денег не возьмут»[13]. Об очередях в поликлиниках говорит следующая типичная картинка:
«- И куда вы лезете без очереди? Ну и что, что у вас на 10.30 назначено? У нас у всех назначено, и ничего, стоим, ждем, — женщина лет 50 оттаскивает меня за рукав рубашки от двери с табличкой “терапевт”. Возле кабинета — кто на стульях, кто подпирая спиной стену — с десяток посетителей. Встаю в очередь… Скоро заходить. Увы, у двери появляются еще две женщины: одна в белом халате и шапочке, вторая — в “гражданском”, но с пакетом в руках. Громко стукнув дверью, они исчезают в кабинете и вылетают из него лишь через полчаса. Уже без пакета. “Блатная”, — презрительно цедит какой-то дедушка»[14].
Пытаясь уйти от такого жизненного опыта, россияне, располагающие большими доходами, покупают полисы добровольного медицинского страхования, но и здесь часто сталкиваются с очередями. «Простой эксперимент с одной известной стоматологической клиникой дал ожидаемый результат — по страховке там готовы были принять… через неделю, а за “нал” — хоть через 5 минут»[15]. Медицинское обслуживание обретает форму «многоэтажного здания», разные «этажи» которого соответствуют платежеспособности соответствующих клиентур. На каждом «этаже», кроме верхних, образуются очереди из претендентов на поддержание или поправку здоровья, этим претендентам предоставляется возможность посостязаться с другими в игре «как обойти другого», и они более или менее вынуждены этой возможностью пользоваться — прибегая, разумеется, к приемам, которые способно выдать их сформированное советским прошлым воображение.
Дух советских очередей являет себя и в других обличьях. Когда толпы людей устремляются в открытые двери троллейбуса, автобуса, маршрутки или вагона метро, они входят в них точно так же, как советские люди входили в магазины в момент открытия или после перерыва, всецело игнорируя принцип «первым пришел — первым получил»; здесь идет борьба за такой дефицитный ресурс, как сидячие места, или за попадание внутрь вообще.
Тот же самый дух явлен и в особенностях нашего дорожного движения: готовность обогнать и «подрезать» ближнего вписывается в логику борьбы за такой дефицитный ресурс, как время; когда естественная иерархия движения кого-то из автомобилистов не устраивает, он решительно ее переупорядочивает в свою пользу, часто без учета последствий.
Как и в прошлом, сегодня имеются очереди, не связанные с физическим соприсутствием участников. Приведем несколько примеров: очереди на жилье, явные и латентные очереди на получение чинов, званий, служебных повышений (в частности, в военных иерархиях), очереди на публикацию статей в научных журналах и тому подобное. Они бывают очень разными, но особенности поведения людей в этих очередях во многом такие же, как и в «физических» очередях, а иногда даже выражены более отчетливо, в силу анонимности — почти ирреальности — конкурентов друг для друга.
Еще один неочевидный пример очереди — структура того, что называется «дедовщиной». Четыре категории, на которые подразделяются солдаты срочной службы в зависимости от «призыва», — от «духов» (или «черпаков») до «дедов» и «дембелей» — суть не что иное, как иерархические позиции в своеобразной очереди, ведущей к «вольной жизни». Если иметь в виду эту логику, понятно, почему «деды», пройдя через все круги страданий, не собираются давать возможность тем, кто занимает низшие ступени, миновать эти круги страданий и прийти к вожделенному «освобождению» в обход очереди.
Как видно из приведенных иллюстраций, дефицитные блага, в борьбе за которые выстраиваются зримые и незримые очереди, могут быть разными. Это и хлеб, и масло, и колбаса, и звание, и служебное повышение, и справедливость, и время, и деньги, и лицензия на предпринимательскую деятельность, и власть, и освобождение от страданий.
Таким дефицитным благом служит и национальное богатство в целом. Тогда советское общество можно представить в виде огромной очереди за этим благом, которого на всех не хватало. На закате СССР общество было одержимо идеей отлучить старую верхушку от «кормушек» и поставить ее в одну очередь со всеми остальными в надежде на то, что после этого национальное богатство (по общему мнению, колоссальное), которым до этого пользовались немногие, ближе всего к нему стоявшие, станет доступно всем. Слишком долгий период, в течение которого благосостояние советского человека зависело не столько от его труда, сколько от умения эффективно добывать все необходимое в очередях, специфическим образом исказил его сознание. Широкое сохранение в обществе латентного аксиоматического допущения, что путь к общему благосостоянию и достойной жизни пролегает не через производство, а через распределение, во многом предопределило специфический крен в построении нового российского капитализма: стержнем его стало перераспределение собственности. Действие этого допущения продолжается до сих пор, свидетельством чему служит успех идеи «природной ренты» и блока «Родина», выступившего с ней на последних выборах в Государственную Думу. Иначе говоря, российский капитализм — это капитализм, насквозь пропитанный духом советской очереди. Смещение усилий с производства богатства на борьбу за «лакомые куски» и места, дающие к ним доступ, — одна из характернейших его черт.
[1] К этому феномену я уже обращался в двух публикациях. См.: Николаев В.Г. Советская очередь как среда обитания / Социологический анализ. М.: ИНИОН РАН, 2000; Он же. Очередь как социальное наследие и элемент образа жизни // Вестник Московского университета. Сер. 18. Социология и политология. 2005. № 1. С. 96-112.
[2]См., например: Herskovits M.J. Problem, Method and Theory in Afroamerican Studies // Simpson G.E. Melville J. Herskovits. N.Y.; London: Columbia University Press, 1973. P. 140-162; Idem. The Processes of Cultural Change // Linton R. (Ed.). The Science of Man in the World Crisis. N.Y.: Columbia University Press, 1945. P. 143-170.
[3] Herskovits M.J. Problem… P. 159.
[4] Ibid. P. 160.
[5]Этотмоментаргументации опирается на парсонсовскую «кибернетическую иерархию условий и контроля» и его теорию связи символизма с катексисом. См.: Парсонс Т. Точка зрения автора // Парсонс Т. О социальных системах. М.: Академический проект, 2002. С. 15-72; Он же. Теория символизма в отношении действия // Личность. Культура. Общество. 2004. Т. VI. Вып. 2(22). С. 28-58.
[6] См.: Щедрова Ю., Волкова М. Деньги советские толстыми пачками с полок смотрели на нас… // Московский комсомолец. 2001. 2 июля; Ленин! Партия! Колбаса! // Там же. 2004. 30 июня. С. 9.
[7] См.: Мохель Р. Выше — только веревка // Там же. 2001. 20 февраля. С. 1-2.
# ОВИРы были упразднены в мае 2004 года, их функции переданы в паспортно-визовые отделения, подчиненные районным управлениям внутренних дел. — Примеч. ред.
[8] Грамм-Осипов Л.М. Соринка в чужом глазу // Известия. 2002. 21 ноября.
[9] См.: Грекова О., Беликов Д., Кафанов Д. Шоу бизнеса // Там же. 2002. 18 июня. С. 1-2; Выхухолева Е., Загородняя Е. Потеря лица // Известия. 2002. 11 декабря. С. 1-2; Гольцев А. История Андрея Гольцева, который хотел выйти из тени, да не вышел // Там же. С. 2.
[10] Ягодкин А. Надавать бы по присутственным местам // Новая газета. 2005. 25-27 апреля. С. 14.
[11] Бекасов А. Ускорение процесса // Известия. 2002. 14 мая. С. 7.
[12] Кравченко С., Письменная Е. Остается умыть руки // Русский Newsweek. 2005. № 20(50). 6-12 июня. С. 28.
[13] Там же. С. 28-29.
[14] Куклев С. Частный случай // Там же. С. 34.
[15] Кравченко С., Письменная Е. Указ. соч. С. 30.