Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 5, 2005
Осокина Елена Александровна (р. 1959) — историк, профессор Университета Южной Каролины, Колумбия, США. Автор книг: Иерархия потребления. О жизни людей в условиях сталинского снабжения, 1928-1935. Москва: МГОУ, 1993; За фасадом «сталинского изобилия». Распределение и рынок в снабжении населения в годы индустриализации, 1927-1941. Москва: РОССПЭН, 1998. Последняя книга переведена на английский язык и вышла в США под названием:OurDailyBread. Socialist Distribution and the Art of Survival in Stalin’s Russia, 1927-1941. Armonk, New York; London, England: M.E. Sharpe, 2001.
В момент открытия магазина в 8 час. 30 мин. насчитывалось 4000-4500 человек. Установленная в 8 часов утра очередь проходила внизу по Кузнецкому мосту, Неглинному проезду и оканчивалась наверху Пушечной улицы.
Москва, 1939 год, из донесения НКВД
Вместе с советским строем и советским образом жизни ушли в историю и советские очереди. Их рудиментарные остатки можно встретить в наши дни разве что в государственных конторах по бесконечному обмену документов и получению бесчисленных справок. А ведь когда-то казалось, что очереди будут вечно. В наши дни главная проблема потребления состоит в том, как заработать много денег — все есть, но цены кусаются. В советское время главной заботой потребителя было — достать товар. Даже не купить, а именно достать — операция многосложная, требующая времени, энергии, а порой и искусства. «Где достал?» — ответ предполагал не только назвать магазин, но и сколько часов отстоял в очереди или сколько переплатил сверху, есть ли блат, а также «нельзя ли и мне достать такой же». Сейчас увидишь в гостях хорошую мебель и думаешь — где только столько денег люди зарабатывают! А раньше у каждого приобретенного предмета домашнего обихода, одежды, еды была не только цена, но история. Томик Дюма — операция по сдаче макулатуры, югославская стенка — месяц отмечаний в очереди, бессонные ночи в подъездах домов напротив мебельного магазина, чтобы не опоздать к перекличке к 6 утра, а то вычеркнут. Вещи, которые удалось достать, да и те, что не удалось, становились вехами жизни, историей побед и неудач.
Без всякого преувеличения можно сказать, что в советской очереди стояла почти вся страна. Очереди были видимые — унылые и возбужденные, многочасовые и многодневные, молчаливые и шумные, где в финале счастье приобретения густо перемешивалось с трагедией потерянного времени и неудовлетворенного желания; и невидимые, как многолетние стояния в очереди на машину и квартиру — многие ведь так и не достоялись, советская эпоха оказалась короче созданных ею очередей.
Очереди ушли из нашей жизни, но исторические документы и память о них остались. Эта статья о мире советской очереди, о ее многоликих проявлениях и историческом толковании. Очередь может многое рассказать о времени, людях и власти. Будучи историком сталинизма, я выбрала для своего исследования сталинские предвоенные годы. Мои источники — донесения Наркомата внутренних дел (далее НКВД) периода 1938-1941 годов. Поскольку очереди в советское время были чутким барометром общественных настроений, местом ни к чему не обязывающих разговоров и откровений — без фамилий и адресов, в них всегда присутствовали «люди в штатском», которые собирали информацию для своего ведомства. Задумывались ли мы, стоящие в очередях, что было у советских очередей и такое — полицейское — лицо? Я — нет. Другой вопрос: потеряли ли очереди полицейские функции в наши дни? Не знаю. Но нет худа без добра. «Люди в штатском», составляя донесения о своей службе в очередях, послужили не только своему ведомству, но и истории.
Очередь была неизбежным атрибутом советской жизни, видимым образом товарного дефицита, который, как доказал Янош Корнаи[1] и как мы все догадывались по опыту жизни при социализме, был не результатом случайных ошибок или отдельных просчетов плановой экономики, но ее неотъемлемой составляющей, родимым пятном. Воспроизводство и увековечивание дефицита, а вместе с ним и очередей, было функцией — нежелательной, но тем не менее неизбежной — планового централизованного хозяйства. Не было времени в советской истории, когда не было бы очередей. Предвоенные годы, которые исследуются в этой статье, лишь один из временных срезов, которому случилось оставить по себе память в документах.
С началом форсированной индустриализации в конце 1920-х годов и связанным с ней разрушением крестьянского хозяйства и рынка периода НЭПа кризисы снабжения следовали один за другим. Начало 1930-х годов стало для людей особенно трудным временем — полуголодное пайковое существование в городах и массовый голод в деревне. К середине 1930-х годов удалось стабилизировать положение. 1 января 1935 года отменили карточки на хлеб, 1 октября на другие продукты, а вслед за ними и на промтовары. Правительство объявило наступление эры «свободной» — в противовес карточному распределению первой половины 1930-х годов — торговли. Вскоре, однако, неминуемо последовали новые кризисы снабжения (1936-1937, 1939-1941), локальный голод и стихийное возрождение карточек в регионах[2]. Страна вступила в мировую войну в состоянии обостренного товарного кризиса, с многотысячными очередями.
Почему, несмотря на провозглашение эры «свободной» торговли и времени радоваться жизни, страна не рассталась с «нормами отпуска в одни руки», карточками, очередями и локальным голодом?
«Свободная» торговля не означала свободы предпринимательства. Советская экономика оставалась плановой и централизованной, а государство — монопольным производителем и распределителем товаров. Тяжелая и оборонная промышленность неизменно имели приоритет. В третьей пятилетке капиталовложения в тяжелую и оборонную промышленность резко увеличились. По официальным данным, общие военные расходы в 1940 году достигли трети государственного бюджета, а доля средств производства в валовом объеме промышленной продукции к 1940 году достигла 60%[3].
Хотя за годы первых пятилеток государственные легкая и пищевая индустрия не стояли на месте, общий уровень производства был далеко не достаточным для удовлетворения спроса населения. В магазины попадало и того меньше, так как значительная часть продукции шла на внерыночное потребление — снабжение государственных учреждений, изготовление спецодежды, промышленную переработку и прочее. За весь 1939 год в розничную торговлю в расчете на одного человека поступило всего лишь немногим более полутора килограммов мяса, два килограмма колбасных изделий, около килограмма масла, пяти килограммов кондитерских изделий и крупы. Треть промышленного производства сахара шла на внерыночное потребление. Рыночный фонд муки был относительно большим — 108 килограммов на человека в год, но и это составляло всего лишь около 300 грамм в день. Внерыночное потребление «съедало» и огромную часть фондов непродовольственных товаров. Только половина произведенных хлопчатобумажных и льняных тканей, треть шерстяных тканей поступали в торговлю[4]. На деле потребитель получал и того меньше. Потери от порчи и хищений на транспорте, при хранении и в торговле были огромны.
Массовые репрессии 1937-1938 годов породили хаос в экономике, советско-финская война и другие «военные конфликты» 1939-1940 годов, а также поставки сырья и продовольствия в Германию после заключения пакта о ненападении усилили диспропорции и обострили товарный дефицит на внутреннем рынке накануне вступления СССР в большую войну.
В то время как полки магазинов оставались полупусты, денежные доходы населения росли быстро. К 1939 году покупательные фонды населения достигли размеров, предусмотренных планом на 1942 год, развитие же розничной торговли отставало от плана[5]. Низкое предложение товаров в торговле приводило к тому, что кассовый план Госбанка не выполнялся, выплаченные населению деньги не возвращались через торговлю в госбюджет. Дефицит бюджета покрывался денежной эмиссией. Общее количество денег в обращении к концу 1940-го выросло по сравнению с началом 1938 года почти вдвое[6], тогда как физический объем товарооборота снизился и в расчете на душу населения упал до уровня конца второй пятилетки. В обострении товарного дефицита играло роль и искусственное сдерживание роста цен.
В плановой экономике товарный дефицит усугублялся также избирательностью советской торговли — по сути, централизованного распределения, которое перераспределяло товарные ресурсы в пользу больших индустриальных городов. Как остроумно и несколько рискованно шутил мой преподаватель политической экономии социализма в МГУ в брежневские годы, государство решило задачу советской торговли просто — отправляло товары в Москву и несколько других крупных индустриальных городов, а уже население само развозило их куда надо. Москва оставалась неизменным лидером. В столице проживало немногим более 2% населения страны, но в 1939-1940 годах она получала около 40% мяса и яиц, более четверти всех рыночных фондов жиров, сыра, шерстяных тканей, около 15% сахара, рыбы, крупы, макарон, керосина, швейных изделий, шелковых тканей, обуви, трикотажа[7]. Ленинград жил скромнее, но тоже входил в число элитных городов. В 1939-1940 годах он получал пятую часть рыночных фондов мяса, жиров, яиц. По этим товарам два города — Москва и Ленинград — «съедали» более половины всего рыночного фонда страны.
Неудивительно, что товарные десанты в крупные города представляли один из наиболее распространенных способов самоснабжения населения в плановой экономике. Предвоенные годы целиком прошли под знаком борьбы Политбюро с массовым наплывом покупателей в крупные промышленные центры. До осени 1939 года «товарный десант» в крупные города не имел продовольственного характера. Жители сел и небольших городов ездили по стране в поисках мануфактуры, обуви, одежды. С осени 1939 года стали расти очереди и за продуктами[8].
Центром притяжения оставалась Москва. Московские очереди явно имели многонациональное лицо, по ним можно было изучать географию Советского Союза. По сообщениям НКВД, в конце 1930-х годов москвичи в московских очередях составляли не более трети. В течение 1938 года поток иногородних покупателей в Москву нарастал, и к весне 1939 года положение в Москве напоминало стихийное бедствие. НКВД рапортовал: «В ночь с 13 на 14 апреля общее количество покупателей у магазинов ко времени их открытия составляло 30 000 человек. В ночь с 16 на 17 апреля — 43 800 человек и т.д.»[9]. У каждого крупного универмага стояли тысячные толпы[10]:
«Дзержинский универмаг. Скопление публики началось в 6 часов утра. Толпы располагались на ближайших улицах, трамвайных и автобусных остановках. К 9 часам в очереди находилось около 8 тыс. человек».
«В последнее время Столешников переулок превратился в нечто вроде Ярославского рынка».
Очереди не исчезали. Они выстраивались сразу же после закрытия магазина и стояли ночь до открытия магазина. Товар раскупался в течение нескольких часов, но люди продолжали стоять — «на следующий день». Приезжие мыкались по знакомым, вокзалам и подъездам, проводя в Москве целые отпуска. Как говорил один из них:
«Сколько трудодней даром пропадает. На эти трудодни можно было бы в Москве две текстильные фабрики построить».
Донесения НКВД свидетельствуют, что советская очередь являлась своеобразной формой социальной самоорганизации населения, со своими правилами, традициями, иерархией, нормами поведения, моралью и даже формой одежды: как правило, удобная обувь, одежда попроще, теплые вещи, если ожидалось ночное стояние:
«Очереди начинают образовываться за несколько часов до закрытия магазина во дворах соседних домов. Находятся люди из состава очереди, которые берут на себя инициативу, составляют списки. Записавшись в очередь, часть народа расходится и выбирает себе укромные уголки на тротуарах, дворах, в парадных подъездов, где отдыхают и греются. Отдельные граждане приходят в очередь в тулупах, с ватными одеялами и другой теплой запасной одеждой». Приносили и табуретки, чтобы не стоять, а сидеть в очереди.
Порядок и самоорганизация, однако, никого не могли ввести в заблуждение, они были лишь затишьем, сбережением сил перед решительным штурмом. Лишь только двери магазина открывались, очередь ломалась, бешеная энергия неудовлетворенного потребителя вырывалась наружу:
«Магазин Главльнопрома (ул. Горького). На рассвете около магазина можно наблюдать сидящих на тротуаре людей, закутанных в одеяла, а поблизости в парадных — спящих на лестницах. Перед открытием магазинов очереди со двора начинают пропускаться в магазин, причем в этот момент очереди нарушаются. Все стоящие в очереди неорганизованно бросаются к магазину, в результате получается давка, драка».
Сам штурм и попытки регулировать поведение возбужденной толпы были чреваты человеческими жертвами. В советском обществе товарный дефицит формировал свою иерархию ценностей — покупка брюк становилась важнее человеческой жизни:
«Ленинградский универмаг. К 8 часам утра установилась очередь (тысяча человек), но нарядом милиции было поставлено 10 грузовых автомашин, с расчетом недопущения публики к магазину со стороны мостовой. Народ хлынул на площадку кинотеатра «Спартак», в образовавшуюся галерею между кинотеатром и цепью автомашин. Создался невозможный беспорядок и давка. Сдавленные люди кричали. Милицейский наряд оказался бессилен что-либо сделать и, дабы не быть раздавленным, забрался на автомашины, откуда призывал покупателей к соблюдению порядка. К открытию очередь у магазина составляла 5 тыс. человек».
Стояние в очередях съедало добрую часть жизни — интересно, сколько лет своей жизни советский человек проводил, стоя в очередях! Очередь стояла, но жизнь в ней не останавливалась, брала свое — бывало, что очереди становились местом проведения досуга, местом знакомств:
«Стоящая в очереди молодежь организовала на улице всевозможные игры и пляски, иногда сопровождавшиеся со стороны отдельных лиц хулиганскими выходками».
Хотя очереди не были лишены веселья, юмора и остроумия — сколько перлов народной мудрости было в них растрачено зря! — все же в очередях преобладали настроения отрицательные, критические, можно сказать — антисоветские:
«Деньги девать некуда. Купить нечего. В деревне ничего нет, а здесь тоже в очередях намучаешься, ночами не спишь. Многие и квартир не имеют, а на вокзале спать не разрешают. Просто беда».
«Деньги есть, а купить ничего не могу. Живу здесь уже 4 дня, а придется выезжать ни с чем».
«Хожу в рваных брюках. Взял отпуск на 5 дней, простоял в очередях, а брюк не достал».
«Я приехал из Дмитрова. У нас там совершенно ничего нельзя купить, а здесь хоть в очереди постоишь — достанешь».
«Стою в очереди четвертую ночь и не могу достать себе хорошее коверкотовое пальто в 800-1000 рублей»[11].
Не все, однако, соглашались уйти из очереди несолоно хлебавши. Человеческое упорство, терпение и изобретательность не знали предела. Мир очереди — энциклопедия способов выживания. Применение грубой физической силы представляло собой лишь наиболее примитивный из них:
«Группа покупателей в 200 человек, не желавших встать в очередь, пыталась силой прорвать цепь милиции и сбить очередь».
Из донесения Берии, в то время главы НКВД, Сталину и Молотову : «У магазина “Ткани”, против Зоопарка, 24 февраля один гражданин, стоявший в конце очереди, к моменту начала торговли подошел к самому магазину. Вскоре к нему присоединились четверо, и между ними произошел следующий разговор: “Сегодня ничего не выйдет. Я стою далеко”. Другой говорит: “Надо прорваться”, и тут же рассказал, как это им удалось в прошлый раз: “Милиционер схватил Ваську, Васька схватил милиционера, Гришка вступился в защиту, а мы вчетвером прорвались и сделали удачные покупки”».
Знал бы Василий, что попал в сводку Берии для Сталина. С другой стороны, подумать только, что только не волновало отца народов!
Грубая сила была на виду, но скрытый от глаз постороннего мир очереди был более изощренным, то был мир обмана, взяток, блата — личных связей и полезных знакомств, неистощимой изобретательности, творчества и даже искусства.
Для покупки товаров вне очереди использовали якобы своих грудных детей, которых могли передавать из рук в руки по нескольку раз.
Другой способ, описанный в материалах 1930-х годов, — комбинация с чеками, в которой участвовали работники магазина. С вечера они заготавливали кассовые чеки со штампом «доплата». Владелец такого чека наутро шел в магазин, как будто бы он уже отстоял очередь, купил товар, но у него не хватило денег, и он ходил за ними домой. Милиционер, охранявший вход в магазин, в таких случаях пропускал без очереди. Личное знакомство или подкуп милиционера также позволяли пройти без очереди. По знакомству с продавцами или администрацией магазина можно было попасть в магазин со служебного входа или вообще не ходить туда, а получить товар «на дому» за дополнительную плату.
То была целая наука — стоять в очереди. Где стоять? Когда стоять? И даже в чем стоять. Одежда и внешний вид приобрели особое значение после того, как в Москве стали продавать товары только москвичам по предъявлении прописки. Очередь маскировалась — своеобразная форма социальной мимикрии:
«В 7 час. 20 мин. у магазина шерстяных тканей (Колхозная площадь) была уже организована очередь, которую постепенно пропускали через железные ворота во двор, где производилась проверка документов. И всех лиц, не прописанных в Москве, в магазин не пропускали».
Из разговора пострадавших: «Одеться надо было бы почище, тогда с очереди не выгонят. Свой своего узнает по одежке. Как хорошо одет, так даже документов не спрашивают, а вот как на мне засаленный кожух, мохнатая шапка, то меня, даже не посмотрев документов, выгнали со двора».
Тысячные очереди требовали изобретательности не только от покупателя, но и от продавца. При таком наплыве и «всеядности» покупателя торговля превращалась в механическое распределение по установленным нормам отпуска. В документах описана, например, практика очередности в продаже товаров: пока не кончался сахар, масло не начинали продавать. Или нарезали ткань лишь из одного рулона и только после того, как рулон заканчивался, начинали продавать ткань из рулона другой расцветки[12]. Продавцы экономили время, покупатель же терял право выбора товара и вынужден был покупать то, что продавалось в тот момент, когда подошла его очередь. Так очередь становилась рычагом своеобразной «рационализации» торговли.
Для экономии времени одежду и обувь покупали без примерки и на следующий день в магазине стояло уже две очереди: одна — покупать, другая — менять купленное накануне. Правительство даже вынуждено было специальным указом запретить «беспримерочную» торговлю.
Для кого-то стояние в очереди было наказанием, для кого-то проведением досуга, а для кого-то профессией, предпринимательством, средством заработать деньги. Как выразился один из профессионалов-стояльщиков, «если хорошо постоять в очереди, то можно и не работать». НКВД отмечало, что в очередях мелькали одни и те же обветренные от долгого стояния на улице лица.
Место в очереди можно было купить, хотя стоило это дорого — 25-30 рублей. Цена колебалась в зависимости от близости к дверям магазина. За деньги можно было нанять человека стоять в очереди, например, ночью, а утром заменить его. «Наемный» мог и покупать для заказчика товар, получая при этом сверх цены, например, по 2-3 рубля за каждый метр мануфактуры.
«В 9 час. утра очереди у промтоварных магазинов меняют свое лицо: приходят взрослые, “подменяются” старики и молодежь, много появляется “соседей” и “ранее стоящих”. Делается это так: подходит, здоровается со стоящим, тот подтверждает, что он [вновь пришедший. — Е.О.] стоял, и уходит. Появляются женщины в очередях, одетые в меховые шубы, шляпы, прилично одетые мужчины, которых не было раньше».
Наем стояльщиков мог носить и заочный характер. Город и деревня установили взаимовыгодный бартер:
По словам колхозника из Киевской области: «У нас в селе так устраиваются: посылают знакомым в Москву деньги, платят им за то, что стоят в очереди, а те им пересылают мануфактуру. Или еще делают так: приезжают в Москву, сами стоят в очереди, и те, у кого остановились, тоже стоят с ними. За это продукты им привозят и деньги платят. А мне не повезло, я остановился у таких, которые все работают, боятся на работу опоздать. Теперь насчет дисциплины, они говорят, строго».
«Стояла в очереди “уполномоченная” деревни. Затем к ней присоединилось 30-40 человек, приехавших утренним поездом».
История советской очереди — это прежде всего история выживания, но было у советской очереди и своеобразное политическое лицо. В определенные моменты истории очередь, по сути, являлась формой гражданского неповиновения.
В конце 1930-х годов руководство страны повело против очередей войну. У власти к тому были свои основания. Вместо того чтобы работать, народ разъезжал по стране и простаивал за товаром. Иногородние ночевали на вокзалах, в подъездах домов, на улицах — образцовые города превращались в проходной двор или переполненный грязный вокзал, с обострившейся криминальной обстановкой и угрозой массовых эпидемий. Население крупных промышленных центров, которое в борьбе за товар тоже отстаивало свои права, лихорадило.
Начало войны с товарным десантом и очередями было положено постановлением Совета народных комиссаров «О борьбе с очередями за промтоварами в магазинах г. Москвы» (апрель 1939 года). Несколько дней спустя вышло такое же постановление для Ленинграда. «Промтоварные» постановления вскоре были дополнены «продовольственными»: 17 января 1940 года появилось постановление СНК СССР «О борьбе с очередями за продовольственными товарами в Москве и Ленинграде». Весной и летом того же года Политбюро распространило его на длинный список городов Российской Федерации и других союзных республик[13].
Постановления требовали проводить разъяснительные беседы с людьми в очередях и по месту жительства, открывать новые магазины, изыскивать дополнительные фонды товаров. Но ради быстрого эффекта пошли в дело репрессии. НКВД и НКПС (Наркомат путей сообщения) очищали города от приезжих. Каждый крупный универмаг имел наряд милиции, который проверял документы и «изымал» приезжих из очередей. Велось патрулирование вокзалов и поездов. НКПС ограничил продажу транспортных билетов. Сельской администрации запрещалось выдавать крестьянам справки для поездки в города. НКВД должен был отбирать справки у стоявших в очередях крестьян и передавать их в прокуратуру для привлечения к ответственности тех, кто их выдал. Незаконный приезд карался штрафом[14].
Одновременно с очисткой городов от приезжих были приняты меры по борьбе «со спекулянтами и закупщиками» — штрафы и уголовные наказания для тех, кто превышал нормы покупки. Милиция проверяла кошелки у стоявших в очередях. Купленное сверх нормы изымалось и возвращалось в магазин. С 1 августа 1940 года в Москве запретили «торговлю с рук»[15]. Прошли показательные суды над «спекулянтами». По наиболее характерным делам приговоры публиковались в печати.
В конце концов руководство страны вообще запретило очереди. Очередь могла стоять внутри магазина в часы его работы, но за пределами магазина до начала торговли, или после закрытия магазина, или в часы его работы очередей не должно было быть, иначе штраф. Изобретательности властям в борьбе с очередями было не занимать. Один из способов — «переворачивание» очередей. Перед самым открытием магазина прибывала милиция, порой конная, и перестраивала очередь так, что те, кто был в ее начале, оказывались в конце[16].
Аресты, судебные процессы, штрафы, конфискация товаров давали лишь скоротечный эффект. Острый товарный дефицит, как перпетуум мобиле, приводил в действие энергию людей.
«Вот они, архангелы. Приготовьте по 50 рублей», — встречала очередь милиционеров и на время расходилась, с тем чтобы после ухода стражей порядка вновь вернуться на свои места. Запретили стоять перед магазином — очередь «уползала» и пряталась во дворах, ближних парках и скверах. Чтобы вновь приходившие могли найти очередь и, не дай бог, не образовали бы еще одну, выделялось два-три человека, которые курсировали от магазина к месту сбора покупателей. Когда правительство запретило собираться не только перед магазинами, но и в подворотнях, парках, скверах, очередь приобрела «диффузный» характер. Группы людей «ожидали трамвай» на остановках перед магазином или просто прогуливались перед ним, поддерживая очередность вопросом: «За кем гуляете?»:
«По всей улице вдоль домов прохаживались небольшие группки и отдельные единицы».
«Картина такова: на остановке [трамвая. — Е.О.] толпится 100-150 чел. За углом же — тысячная толпа, мешающая трамвайному движению, ввиду чего милиционеры выстроились шпалерами вдоль трамвайных путей. Часов в 8 толпа у остановки, возросшая уже человек в 300, вдруг с криком бросилась к забору, являющемуся продолжением магазина, и стала там строиться в очередь».
«Мосторг № 2 (М. Колхозная ул., д. 8). К 7 час. 30 мин. началось скопление публики, ходившей взад и вперед по М. Колхозной улице, попутно интересующейся тренировкой частей РККА к 1 Мая. К 8 час. утра была установлена очередь, насчитывавшая 2500-3000 чел. В магазине в наличии имелись лишь х/б ткани».
«Мосторг № 101 (ГУМ, Красная пл.). До 8 часов утра очереди как таковой не существовало, но по улице Куйбышева и Ветошному пер. прохаживалась масса народа, которая, по всем признакам, дожидалась открытия ГУМа. При открытии магазина масса, находящаяся на улице и переулке, ринулась к дверям и быстро заполнила ГУМ».
«Небольшие скопления скупщиков по 10-12 чел. маскируются под видом прогулки по улицам в расположении магазинов, а некоторая часть использует ночные гастрономические магазины и под видом покупателей простаивает в них до утра, пытаясь к открытию торговли первыми попасть в магазин».
«Начиная с 7 часов утра некоторые ожидающие открытия магазинов маскируются под покупателей мяса, молока и других продуктов. Они имеют для виду бидончики под молоко, но, подходя к магазину, молоко не покупают, а опять становятся в очередь… Стоят в очереди за мясом в целях маскировки от милиции».
Поскольку железнодорожный билет в Москву купить стало трудно, то брали билеты на поезда дальнего следования, идущие через Москву, выходили на промежуточных станциях, не доезжая до столицы, а затем добирались на пригородных поездах, автобусах, трамваях. Для вывоза купленного, чтобы избежать проверки и патрулей, посылали человека без багажа купить билеты. Остальные с багажом прятались в это время на соседней улице, а за несколько минут до отхода поезда вскакивали в вагон[17].
Люди обходили и установленные СНК нормы покупки. Стояли целыми семьями, занимали очередь по нескольку раз, покупали в нескольких магазинах. Купленное сверх нормы прятали в чемоданы, ящики швейных машин, валенки, шапки, под одеждой. Сразу же после покупки «портили» товар: хлеб резали на мелкие куски, смешивали муку с крупой. В таких случаях, даже если милиция и находила «излишки», она их не отбирала — магазины не принимали поврежденный товар[18].
Советские очереди были поистине многолики и многообразны. Их история при Сталине — свидетельство того, что тоталитарные режимы, несмотря на репрессии и в противовес существующим мифам, не могут обеспечить порядка и повиновения закону. В условиях экономики дефицита стояние в очередях было образом жизни, а часто и способом выживания. Советские очереди ушли в историю только вместе с породившей их плановой экономикой.
[1] Корнаи Я. Экономика дефицита. М., 1990; Он же. Путь к свободной экономике. М., 1990.
[2] Подробно о карточных системах, кризисах снабжения, массовом и локальном голоде, централизованном распределении и черном рынке, частном и государственном предпринимательстве, а также людских тактиках выживания конца 1920-х — начала 1940-х годов можно прочесть в моей книге «За фасадом сталинского изобилия».
[3] История социалистической экономики СССР. Т. 4. М., 1978. С. 23; Т. 5. М., 1978. С. 47, 96, 97, 183.
[4] Рубинштейн Г.Л. Развитие внутренней торговли в СССР. Л., 1964. С. 349, 355-356; Дихтяр Г.А. Советская торговля в период построения социализма. М., 1961. С. 404.
[5] История социалистической экономики СССР. Т. 4. С. 473, 474, 480; Российский государственный архив экономики (далее РГАЭ). Ф. 7971. Оп. 16. Д. 75. Л. 151-170.
[6] РГАЭ. Ф. 7971. Оп. 16. Д. 75. Л. 151-170.
[7] Высчитано на основе отчетов о распределении рыночных фондов товаров. РГАЭ. Ф. 7971. Оп. 2. Д. 120.
[8] Письма в правительство, поступавшие со всех концов Советского Союза, свидетельствовали о тяжелейшем положении с продовольственным снабжением. См.: Осокина Е.А. Кризис снабжения 1939-1941 гг. в письмах советских людей // Вопросы истории. 1996. № 1.
[9] Центральный архив Федеральной службы безопасности (далее ЦА ФСБ). Ф. 3. Оп. 7. Д. 944. Л. 199-207; Д. 872. Л. 240-241; РГАЭ. Ф. 7971. Оп. 1. Д. 613. Л. 149.
[10] Далее приводятся выдержки из донесений НКВД: ЦА ФСБ. Ф. 3. Оп. 7. Д. 872. Л. 190, 191, 218-225, 242-244, 258, 259, 300, 308, 310; Д. 944. Л. 205, 239, 243; а также РГАЭ. Ф. 7971. Оп. 1. Д. 613. Л. 78, 79.
[11] ЦА ФСБ. Ф. 3. Оп. 7. Д. 872. Л. 218-225.
[12] ЦА ФСБ. Ф. 3. Оп. 7. Д. 945. Л. 162-170.
[13] Российский государственный архив социальной и политической истории (далее РГАСПИ). Ф. 17. Оп. 3. Д. 1009. Л. 17; Д. 1022. Л. 41; Д. 1026. Л. 68; Д. 1018. Л. 113.
[14] Инструкция об обязанностях работников милиции по недопущению очередей у промтоварных магазинов г. Москвы. ЦА ФСБ. Ф. 3. Оп. 7. Д. 872. Л. 278-281.
[15] РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 1026. Л. 17.
[16] На переворачивание очередей люди жаловались в своих письмах правительству: РГАЭ. Ф. 7971. Оп. 16. Д. 79. Л. 165.
[17] ЦА ФСБ. Ф. 3. Оп. 7. Д. 872. Л. 313.
[18] ЦА ФСБ. Ф. 3. Оп. 7. Д. 945. Л. 89.