Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 4, 2005
Тамара Сергеевна Кондратьева (р. 1946) — профессор новейшей истории Университета города Валансьен (Франция), внештатный сотрудник Центра российских исследований Высшей школы социальных наук (Париж).
По официальной версии, советское государство строилось по принципу советов. Прилагательное «советский» в сочетании со «строем» создает образ стройных рядов, гармоничной конструкции. «Государственный строй» может обозначаться и словом «режим». Однако большевики, а за ними и нормативный русский язык предпочли ему слово «строй». «Режим» с отрицательным смысловым оттенком вошел в такие словосочетания, как «старый режим», режим «царский», «консервативный» или «диктаторский».
Печатное слово «строй» создавало иллюзию совершенства новой формы народовластия. Разговорная же речь рисовала другую картину. Давая много примеров употребления слова «режим», она отсылала к условиям существования и правилам поведения, связанным с местом жительства, социопрофессиональной средой и обстоятельствами времени: например, пограничная режимная зона, режимная местность или территория, режимный город, завод или предприятие, даже режимное кладбище, паспортный режим, режим секретности, режим социалистической собственности, лагерные режимы и другие.
Навязывая всем единую идеологию, руководство страны, безусловно, проявляло тенденцию к тоталитаризму. Однако чаще всего людям приходилось считаться не столько с идеологией, сколько с правилами, а то и императивами, диктуемыми тем режимом (или теми режимами), в котором они жили и работали. Все социальные категории оказывались в тот или иной период затронутыми тем или иным действующим режимом. Руководство, центральное или местное, налагало запреты, предписывало ограничения или, наоборот, раздавало привилегии и льготы, называемые «режимом», как городским жителям, так и сельским, как военным, так и гражданским лицам, и само подчинялось тем же правилам игры.
Покидая привычное поле историографических дебатов о «советском режиме», понимаемом в идеологических и политических терминах, можно направить взгляд на иной глобальный предмет исследования: это не «советский режим» в постсоветском понимании, связывающем с этим термином одни только репрессии, не «советский строй», а некое социальное целое, состоящее из режимных людей. Природу этого целого можно выявить при помощи анализа функционирования режимов. Преимущество такого взгляда на социальную историю заключается в том, что он позволяет сфокусировать объектив на людях, «увидеть» их через те связи, которые их режим устанавливал между ними (коды идентификации и принадлежности, пространства действия или взаимодействия, среды общения, стратегии выживания или карьеры). Режимы имели свою внутреннюю эволюцию: кое-что отменялось и уходило из практики, но многое входило в плоть и кровь, или, говоря языком социальных наук, «интериоризировалось». Установление режима, жизнь в режиме многим казались и сегодня кажутся лучшим способом наведения социального порядка. С этой точки зрения изучение режимов позволяет по-новому поставить многие вопросы взаимоотношений между политической властью и людьми, проследить некоторые моменты социальных преобразований и перевода большой политики в повседневность, нащупать места стыковки между общественным и личным. В качестве вклада в такое исследование предлагаю некоторые наблюдения в отношении материально ответственных лиц.
Режим и люди
Выражение «режим социалистической собственности» употреблялось довольно широко, в частности в печати и речах, которые противопоставляли его «режиму капиталистической собственности». Однако такое противопоставление ограничивалось образом общенародного достояния в руках государства в СССР в отличие от богатств народа, отчужденных и присвоенных частными лицами в капиталистических странах. На деле же смысл и содержание существовавшего режима были не так просты и нуждаются в разъяснении.
Декларированный в октябре 1917 года режим социалистической собственности постепенно приобретал законодательное оформление. Так, ряд декретов Совета народных комиссаров и других мер по борьбе со спекуляцией и хищениями во время Гражданской войны систематизируются в Уголовных кодексах 1922 и 1926 годов. Затем, наряду с репрессивными мерами, появляется Постановление Совнаркома РСФСР от 16 марта 1927 года, которое намечает программу мероприятий, направленных на устранение условий, облегчающих совершение хищений и растрат. Начиная с этого времени репрессивные и превентивные меры принимаются всегда в паре, и по ним можно проследить три этапа в истории режима социалистической собственности.
Первый проходил под знаком Закона от 7 августа 1932 года «Об охране имущества государственных предприятий, колхозов и коопераций и укреплении общественной (социалистической) собственности». По этому закону всякое присвоение государственного имущества, независимо от его ценности, формы и обстоятельств преступления, должно было караться Уголовным кодексом; всякий виновный, независимо от опасности, которую он представлял для общества, именовался «врагом народа». Вопреки правовому принципу, который требует дифференциации преступлений и индивидуализации наказания, были упрощены и следствие, и наказание. Предусматривались только два вида приговора: десять лет тюрьмы или смертная казнь. Объявляя социалистическую собственность «священной», закон превращал ее в незыблемый фундамент советского строя, а Конституция 1936 года (статья 131), опираясь на эту декларацию, утвердила принцип ее неприкосновенности. Недонесение об актах покушения на социалистическую собственность также наказывалось, будучи приравненным, как и само покушение, к контрреволюционным преступлениям. Наказывалось и халатное отношение к охране объектов, постановке учета и отчетности, хранению документации и подбору кадров[1]. Репрессии, вызванные законом, а точнее говоря, режимом социалистической собственности, ужасающи по числу жестоких приговоров[2].
Вышедший после войны, 4 июня 1947 года, Указ Президиума Верховного совета «Об уголовной ответственности за хищение государственного и общественного имущества» положил начало новому этапу[3]. С точки зрения законодателей, Указ считался «более совершенным правовым инструментом». Во введении к нему подчеркивалось, что он принимается в целях установления единства законодательства об уголовной ответственности за хищения по всей стране. Однако строгость законодательства, пусть и оправданная его авторами, в глазах других (и с сегодняшней точки зрения) являлась пиком жестокости. От семи до десяти лет лишения свободы с конфискацией имущества или без нее за любую мелкую кражу. Указ 10 августа 1940 года, выделявший в отдельную категорию мелкие преступления и, соответственно, смягчавший наказание за них, больше не применялся. Среди других признаков ужесточения режима были отсутствие дифференциации уголовной ответственности в зависимости от способа хищения (кража, грабеж, разбой, мошенничество, злоупотребление) и изменение меры наказания: вместо десяти двадцать пять лет исправительно-трудовых лагерей.
Смягчение законодательства в начале 1960-х годов обозначает еще один этап в истории режима социалистической собственности. Указ 4 июня 1947 года, особый законодательный акт, не вписанный в Уголовные кодексы республик, уступил место новым законам, прописанным в соответствующих главах всех республиканских уголовных кодексов. На этот раз ответственность за преступления была наконец дифференцирована в зависимости от способов совершения преступления. В новом законе также были смягчены наказания за хищения (сокращались сроки заключения), но были сохранены статьи, карающие за недоносительство.
Параллельно уголовному законодательству существовали и другие правовые нормы, также причастные к становлению режима социалистической собственности. Так, каждый трудящийся должен был на месте своей работы проявлять самое высокое уважение к «священной» социалистической собственности и охранять ее. В случае нанесенного ей ущерба предусматривалась «ограниченная материальная ответственность» сначала совместным постановлением ЦИК и Совнаркома от 12 июня 1929 года, затем, в начале 1930-х годов, трудовым законодательством (статья 83-6) и другими правительственными постановлениями и инструкциями. Закон требовал возместить ущерб в размере 1/3 зарплаты. В некоторых случаях возмещение могло доходить до 2/3 среднемесячной зарплаты. В случае преступного посягательства на собственность работник шел под суд[4].
Стать ответственным за поломку, потерю или пропажу государственного имущества в ходе своей профессиональной деятельности мог каждый. Однако большое количество работников обязывалось стать «материально ответственными лицами» со дня приема их на работу, по договору, так сказать, по собственной воле. В данном случае устанавливалась «полная материальная ответственность» (статья 83-1) с возмещением полной стоимости ущерба. При особых обстоятельствах кражи материалов инструкция Наркомата труда от 1 июня 1932 года и другие правила предусматривали «повышенную ответственность», то есть возмещение этой стоимости в пятикратном размере[5].
Несмотря на то что категория материально ответственных лиц была неоднородной, включая в себя различные по возрасту, образованию, сектору работы и месту жительства группы, она как единое целое выделялась на фоне всех остальных трудящихся. Внутри общего для всех режима социалистической собственности это была как бы отдельная категория, ответственная иначе, чем все.
Где работали эти люди? Прежде всего, в государственной торговле, легкой и пищевой промышленности, в производственных и торговых кооперативах, на складах, в конторах по заготовке и сбыту сырья, в организациях по снабжению населения, в сети общественного питания. Какие должности они занимали? В коммерческой сети это были директора и их заместители, кассиры, старшие продавцы, главные бухгалтеры, начальники складов, заготовители, экспедиторы и приемщики товаров. В производственных структурах материальная ответственность ложилась на директоров предприятий, главных инженеров и главных механиков.
Все эти люди, многомиллионная категория работников, должны были не только проявлять уважение к режиму социалистической собственности, как все советские граждане, живя под дамокловым мечом репрессивного законодательства, но и приспосабливаться к своему собственному режиму. Извне их заведомо подозревали в воровстве и нередко разоблачали при помощи доносов[6]. Однако это не означало, что материально ответственные лица жили во враждебной среде. Они были полезными людьми, когда надо было что-то достать, а доставать в условиях дефицита приходилось всегда. Получалось, что их хулили, но ими не гнушались и даже искали их расположения. Сами эти люди не имели комплексов вины, так как представляли собой среду, сформированную их собственным режимом работы и неписаными правилами общения между собой. А связывало их то, что они умели «делать дела».
Что и как они делали? Понятно, что обобщенный ответ советских времен — они воровали! — нас сегодня не устраивает. Пока что я могу дать лишь фрагментарный ответ на этот вопрос. Он основан на наблюдениях, относящихся к началу 1950-х годов. Тогда после яростной кампании 1947 года уже значительно снизились как преступность, так и наказания по Указу 4 июня, но в то же время это были годы, когда нищета еще вынуждала воровать, при том что буква закона была самой суровой за всю историю режима социалистической собственности[7].
Прием на работу
Собственный режим материально ответственных лиц начинался с приема на работу. На этот счет существовали очень точные инструкции. Например, в 1951 году, чтобы работать в структуре снабжения Министерства легкой промышленности, кандидаты должны были представить документы на проверку в отдел кадров или, по крайней мере, директору. Пройдя этот первый этап, совпадающий с общепринятыми условиями найма, кандидат должен был предстать перед комиссией, состоящей из директора, главного бухгалтера, начальника по кадрам и представителя заводского комитета партии. Если кандидат принимался на работу, директор должен был письменно подтвердить это решение. Наконец, после инвентаризации имущества, за которое новый работник становился ответственным, он должен был подписать договор, составленный в соответствии с постановлением Центрального исполнительного комитета и Совнаркома от 12 июня 1929 года «О материальной и финансовой ответственности рабочих и служащих за ущерб, нанесенный их работодателю»[8]. Пятнадцатипроцентная надбавка к зарплате полагалась в качестве поощрения за такого рода ответственность — иначе говоря, и за страх, и за совесть[9].
Предусмотренные правила должны были исключить «проникновение» нечестных лиц в среду материально ответственных. Однако документы контрольных органов показывают, что правила плохо соблюдались: личность кандидата проверялась далеко не всегда[10], обязательные комиссия и инвентаризация тоже были скорее редкостью[11], договор подписывался, если было письменное решение директора, а его могло и не быть, и тогда брали на работу без договора. В результате в профессиональной среде изобиловали рецидивисты[12]. Так, анализ данных Министерства торговли по хищениям за 1950 год показывает, что причиной 72% из них стало несоблюдение правил приема на работу. Вот типичный состав группы из шести обвиняемых в мясоперерабатывающей промышленности (Омская область, 1952 год): старший бухгалтер уже один раз сидел в тюрьме, бригадир транспортного отдела и заготовитель — тоже[13]. От 50 до 60% состава материально ответственных лиц были ранее судимы или уволены за растраты и хищения.
Из сообщений милиции по делам так называемых «замаскированных» хищений, регулярно посылаемых в Министерство государственной безопасности (МГБ), становится ясно, почему на такую работу попадали скомпрометированные люди. Тем самым проясняются и причины формирования особой среды, а также характер хищений. В течение первой половины 1951 года Отдел борьбы с хищениями социалистической собственности и спекуляцией (ОБХСС) вел 88 721 дело, из которых более 60% были раскрыты благодаря тайной агентуре, использующей «чекистские методы работы»[14]. В этих делах речь обычно идет о группах от 5 до 25 человек, среди которых фигурирует почти обязательное трио: директор, его заместитель и главный бухгалтер[15]. Ясно, что сообщничество руководителей производства, торговли, добычи сырья, транспорта и так далее, то есть материально ответственных лиц, было главной причиной, по которой на работу попадали рецидивисты. Если судить по подобным делам, то, следует думать, их брали потому, что они были ловкими, изобретательными и компетентными в своей области, хотя документы и характеризуют их как «хищников». Такие люди знали, как составить фиктивные документы и обмануть контролеров. Изучение большого количества таких дел приводит к заключению, что «хищники» не желали упустить случай быть предприимчивыми, чтобы оказаться в выигрыше. К тому же многое из того, что они делали, было легальным, и к ним было не придраться. Конечно, были такие жулики, которые разбавляли спирт или водку, маленькие, состоящие из родственников или представителей одной национальности группки, поставлявшие товар спекулянтам, но такие банальные «преступления» не интересовали ОБХСС[16]. Эта организация добивалась того, чтобы ей позволили заниматься исключительно «замаскированными» хищениями, авторы которых, уважаемые ответственные работники и директора, ухитрялись украсть у государства миллионы рублей. Работников ОБХСС занимало «установление преступных связей» или, если абстрагироваться от оценочного языка того времени, их интересовало установление деловых связей, разработка комбинаций и стратегий, организация подпольных предприятий. Можно даже сказать, что среда материально ответственных работников, за исключением тех, кто воровал грубо или по-мелкому, при режиме социалистической собственности стала питомником деловых людей[17].
Контроль
Осуществление контроля за материально ответственными работниками также являлось отличительной чертой их собственного режима. Будучи приняты на работу, они попадали под такой перекрестный контроль, что, казалось бы, никогда и ничего им не удастся своровать у государства.
1. Первой предусмотренной мерой была плановая министерская ревизия один или два раза в год.
2. Внеплановые ревизии могли нагрянуть в любой момент. Они могли касаться документации или инвентаризации имущества или того и другого одновременно.
3. Внезапное снятие кассы предписывалось инструкциями как необходимая мера, которую следовало применять часто, с объявлением ревизии или без него.
4. Государственная торговая инспекция могла устроить проверку всегда, когда ей это казалось нужным.
5. Другим подобным органом, имевшим очень широкие полномочия, было Министерство государственного контроля.
6. ОБХСС, являвшийся составной частью милиции, наводил страх на материально ответственных лиц уже самим фактом своего существования.
7. Прокуратура, имеющая прерогативы, могла действовать по установленному плану, но и использовать эффект внезапности.
8. Министерство финансов, хотя и менее активное, чем прокуратура, тем не менее тоже было потенциальным контролером.
9. Профсоюзы могли вмешиваться, производя свою проверку в соответствии с постановлением Всесоюзногоцентральногосоветапрофессиональных союзов от 24 января 1948 года.
10. Так называемый «учетный аппарат» по инициативе дирекции предприятия либо соответствующего министерства следил за правильностью оформления учетных карточек, отчетов и другой документации по установленным министерским нормам.
11. Наконец, каждое министерство требовало от материально ответственных лиц ряд отчетов: декадные, месячные, квартальные, полугодовые и годовые. В тех случаях, когда речь шла о заготовке и транспортировке скоропортящихся продуктов, следовало давать отчет ежедневно по телефону или телеграфу, а вечером посылать письменный отчет.
12. Инвентаризация имущества, независимая от министерских ревизий или обязательной инвентаризации при приеме на работу, имела свою собственную очередность — месячную и квартальную. Она предусматривалась по закону и должна была завершаться подробным отчетом. Таким образом, более десятка контрольных мер должны были отвращать от посягательств на социалистическую собственность и тем самым предупреждать преступления.
Во исполнение Указа от 4 июня 1947 года все вышеперечисленные контрольные органы должны были усилить свою работу. Наряду с ними каждое министерство должно было мобилизовать своих работников на борьбу с преступниками по своему собственному приказу, воспроизводящему Указ и обязывающему всех «усилить внутренний режим». Совет министров СССР в своем постановлении от 22 августа 1950 года специально обратился к милиции с тем, чтобы она усилила превентивные меры по борьбе с растратчиками и ворами социалистической собственности, а МГБ развило это постановление в своих директивах и приказах.
Однако в сентябре 1951 года, то есть год спустя после постановления Совмина, начальник Управления по борьбе с хищениями социалистической собственности Главного управления милиции (ГУМ) МГБ СССР Д. Лебин в справке о выполнении постановления оценивает профилактическую работу по предупреждению и вскрытию хищений как неэффективную. Серьезным недостатком он считает то, что штатные сотрудники ОБХСС в масштабе всего Советского Союза (7156) и их помощники в городских и областных отделениях милиции (4268) в основном заняты расследованием мелких, уже выявленных дел (краж на производстве, ведомственных растрат, незаконной порубки леса, запрещенной охоты и рыбной ловли и тому подобного). Их возможности разработать и провести агентурные операции очень ограничены, и это несмотря на рост сети их осведомителей (с 322 450 на 1 января 1950 года до 376 945 на 1 января 1951 года). Перегруженные рутинными делами, удрученные проявлением высокомерия со стороны милиции и низкими зарплатами, сотрудники ОБХСС быстро покидают свои посты. Текучесть кадров и нехватка специалистов, имеющих знания в области экономики и финансов, очень затрудняют проникновение в среду тех, кто занимается «замаскированными» хищениями. Лебин заключает, что до тех пор, пока ОБХСС останется в составе милиции, этот отдел не сможет выполнять свою функцию по предупреждению преступлений, и настаивает на выделении всех служб БХСС в самостоятельное управление МГБ, а также на том, чтобы в их распоряжении были собственные эксперты и ревизоры, независимые от других ведомств[18].
Постоянно бьют тревогу и работники министерств и прокуратуры, государственные контролеры, инспектора и различные комиссии. Министерские ревизии проводятся нерегулярно. Только 30-50% общего числа объектов контролируются по инструкции раз в год. Отчеты указывают на хроническую нехватку ревизоров, их некомпетентность и, в особенности, на их неспособность или нежелание выявить преступление, тогда как работники прокуратуры, идя иногда по их следам, его вскрывают. Ревизоры на местах пьянствуют с подконтрольными и закрывают глаза на фиктивные документы, неоправданные расходы, продажу «налево», нарушение штатно-финансовой дисциплины и другие мелкие и трудно квалифицируемые нарушения, определяемые как «разбазаривание» и «бесхозяйственность»[19]. Они медлят с передачей дел в суд (2-3 месяца вместо 10 дней, положенных по закону) или вовсе их не передают[20]. Госконтроль, хотя и выявляет промахи или сокрытия ревизоров, в конечном итоге остается немощным органом[21]. Приказы министерств по результатам ревизий игнорируются. Работники прокуратуры, хотя и компенсируют недостатки других контрольных органов, в приказах енерального прокурора получают оценку «неудовлетворительно».
Цифры растрат и краж ужасают руководство. Режим, предусматривающий многообразный, строгий и постоянный контроль материально ответственных лиц, действует плохо. Можно объяснить такое состояние дел, ссылаясь на дефицит товаров и нищету и, следовательно, необходимость для советских людей выжить, пусть даже путем посягательства на социалистическую собственность. Можно сослаться и на поведение тех контролеров, которые сознательно, если могли, сопротивлялись слишком жестокому указу, не доводя дела до суда[22]. Можно добавить, что Указ 4 июня 1947 года вызвал злоупотребления и ошибки со стороны как законодательных, так и исполнительных органов. Это объяснение вполне приемлемо для рассматриваемого периода 1947-1951 годов, но что сказать о 1954-1956-м или 1959 годе, в которые, судя по документам, возникали те же трудности?[23] Дело, по всей видимости, в том, что материально ответственные лица жили со знанием достаточно широких границ своей безнаказанности. Они боялись ревизий, но также знали, как выйти из положения (выговор, строгий выговор, перевод на другую работу, начет, штраф — вот часто применяемые меры наказания). Солидарность соучастников, покровительство со стороны государственных или партийных чиновников помогали материально ответственным лицам снова выплыть на поверхность после тюрьмы, если они туда все же попадали. Следует напомнить, что к директорам заводов и фабрик применялась 109-я статья Уголовного кодекса РСФСР о злоупотреблении служебным положением, а не Указ 4 июня. Такой заменитель позволял «хищникам» отделаться шестимесячным тюремным заключением. Возмещение украденного имущества удавалось плохо. В лучшем случае государство восстанавливало одну треть, остальное виновные умели спрятать или использовать для облегчения своей участи[24]. Попустительство одних, соучастие других и общее убеждение в том, что «бесхозная» собственность доступна, играли свою роль в функционировании режима социалистической собственности. Но имелось и еще одно обстоятельство, характерное для этого режима: отсутствие сейфа, забора, сторожа, охраны, просто хорошего замка, ангара, цистерны, тары и тому подобного по недостатку средств также облегчало присвоение государственного и общественного имущества[25].
Таким образом, во-первых, можно заключить, что кара, постигшая более миллиона человек по Указу 4 июня 1947 года, миновала не поддающееся подсчету количество материально ответственных работников[26]. Во-вторых, очевидно, что изучение реальных результатов применения наиболее жестокого из установленных законом режимов, вкупе с другими режимами, может существенно изменить представления о советском государстве в целом.
[1] Курс советского уголовного права / Под ред. А.А. Пионтковского. М.: Наука, 1970. Т. IV. С. 299.
[2] Данные о числе смертных приговоров, вынесенных в 1932 году, расходятся в разных источниках: 5320 или 6883 из общего числа 22 347 осудительных вердиктов по РСФСР. В 1933 году общее число осуждений — 103 388. Начиная с 1936 года число осуждений по этому закону идет на убыль. См.: Соломон П. Советская юстиция при Сталине. М.: РОССПЭН, 1998. С. 139, 141.
[3] Принятый одновременно указ об охране личной собственности здесь не рассматривается.
[4] Юридический словарь. М., 1953. С. 310.
[5] Юридический энциклопедический словарь. М., 1984. С. 230.
[6] По данным опросов в 1970 году, около 40% граждан считало, что доносить нужно. См.: Носкова Н.А. Опыт изучения правосознания граждан по вопросу о недонесении // Эффективность применения уголовного закона / Под ред. Н.Ф. Кузнецовой. М., 1973. С. 79-86.
[7] Об историческом контексте см.: Зубкова Е. Послевоенное советское общество: политика и повседневность. 1945-1953. М.: РОССПЭН, 2000; Москва послевоенная. 1945-1947. Архивные документы и материалы. М.: Мосгорархив, 2000 (главы о снабжении и торговле и о борьбе с преступностью).
[8] РГАЭ. Ф. 7604. Оп. 9. Д. 41.
[9] РГАЭ. Ф. 7971. Оп. 1. Д. 2213. Л. 129.
[10] РГАЭ. Ф. 8131. Оп. 23. Д. 128. Л. 2.
[11] ГА РФ. Ф. 8300. Оп. 1. Д. 473. Л. 14; РГАЭ. Ф. 9372. Оп. 1. Д. 33. Л. 30; Ф. 8131. Оп. 24. Д. 381. Л. 54; Оп. 23. Д. 101. Л. 2.
[12] ГА РФ. Ф. 8131. Оп. 23. Д. 128. Л. 2; Оп. 24. Д. 409. Л. 5, 10; Оп. 28. Д. 2752a. Л. 2; Д. 651. Л. 2, 8-9, 14; ГА РФ. P-9415. Секретная часть. Оп. 3. Д. 219. Л. 250.
[13] Там же. Д. 220. Л. 37, 39; Д. 263. Л. 62-65, 214.
[14] Там же. Д. 818. Л. 5.
[15] Там же. Д. 219. Л. 270, 292; Д. 814.
[16] Там же. Д. 219. Л. 243; Д. 220. Л. 39, 94.
[17] Один из множества примеров: О крупном расхищении денежных средств группой аферистов, орудовавших под вывеской промартели в гор. Осиповичи Бобруйской области БССР. ГА РФ. Ф. 8300. Оп. 1. Д. 473. Л. 57-61.
[18] ГА РФ. Ф. Р-9415. Сч. оп. 3. Д. 818. Л. 1-8.
[19] ГА РФ. Ф. P-9415. Сч. оп. 3. Д. 220. Л. 102, 286; Ф. 8300. Оп. 1. Л. 15-16, 135-139
[20] Там же. Д. 219. Л. 292, 293; РГАЭ. Ф. 8131. Оп. 24. Д. 381. Л. 1, 2, 6, 13.
[21] ГА РФ. Ф. 8300. Оп. 1. Д. 473. Л. 26-29.
[22] О таком поведении работников юстиции см.: Соломон П. Указ. соч.
[23] Стенограмма доклада «О недостатках в работе ОБХСС и мерах по их устранению» за 1954-1956 годы свидетельствует о том же: мелкие, легкораскрываемые дела заслоняют отсутствие результатов по крупным замаскированным хищениям. ГА РФ. Ф. P-9415. Сч. оп. 3. Д. 840. Л. 29-59.
[24] ГА РФ. Ф. P-9415. Сч. оп. 3. Д. 814. Л. 39.
[25] Там же. Д. 220. Л. 93; Ф. 8300. Оп. 1. Д. 473. Л. 4; РГАЭ. Ф. 9372. Оп. 1. Д. 23. Л. 11, 23, 49, 131, 163; Д. 33. Л. 30; Ф. 8131. Оп. 23. Д. 101. Л. 2.
[26] Подробные статистические данные см.: Соломон П. Указ. соч. С. 408-423.