Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 4, 2005
Что классическая экономическая теория, что кейнсианская, что возникший в результате их брака современный мэйнстрим подразумевают одно — человеку известно все. И про него всем все известно. В каком-то смысле так называемый неоклассический синтез не знает такой категории, как время. И действительно, зачем нужно учитывать время, если полнота информации позволяет все рассчитать. Время равномерно. Это как в физике. Если скорость движения не меняется, то можно считать, что тело неподвижно. В принципе, это означает, что на тело не действует никакая сила. Хотя, что такое сила, физике да и физикам не очень понятно. Во всяком случае, есть нечто, что меняет скорости. Тормозит движение или придает ему ускорение. Может быть, неоднородно пространство? Может быть, оно как-то искажено? Особенно когда тело находится вблизи другого, очень большого тела.
Экономисты столкнулись с интересной проблемой. Все их теории, изощренные методики очень раздражают работодателей, когда экономист пытается что-то рекомендовать, исходя из своей науки. В экономике бушуют самые разнообразные силы, экономическое пространство неоднородно, его конфигурация весьма причудлива, а экономическая теория продолжает существовать в «рамках» классической механики. Как же экономисты выходят из положения? Двояко.
Если экономисту приходится зарабатывать деньги решением практических задач, то он вспоминает об экономической теории, лишь когда упаковывает свой товар. Удачно или не очень «прочувствовав» ситуацию, он призывает на помощь всю королевскую конницу, всю королевскую рать, чтобы его мнение выглядело более приглядно. «Это результат научного анализа», — нагло утверждает экономист, подавляя клокочущие в душе страх и трепет. Если он, конечно, честный человек. Фантастический эффект состоит в том, что репутация экономиста практически не зависит от того, сбываются его прогнозы или нет. Публика почтительно относится к аргументации экономиста, то есть к умению выразиться поцветистее. Конечно, если экономист дает рекомендации конкретному бизнесмену, то либо он становится бизнесменом, а значит, перестает быть экономистом, либо вылетает с работы. Однако если его рекомендации обращены urbietorbi, то никто не обращает внимания на провальные ожидания. Здесь идет лишь турнир риторов.
Так обстоит дело с экономистами корпоративными и публичными. Что касается экономистов-ученых, то они стараются подправить свою науку. Я не могу забыть, как один из выдающихся публичных экономистов, к тому же призванный к принятию государственных решений в 1993 году, сказал мне, удрученно глядя на графики макроэкономических показателей: «Экономика реагирует неадекватно». И сколько же обиды было в его голосе на эту самую экономику! Ученый старается не обижаться на экономику. Он старается либо понять ее, либо навязать ей свои взгляды. Впрочем, как правило, это сочетается. Разве можно разобраться, объяснял ли Адам Смит существующую экономику или страстно призывал к построению новой! Надо сказать, что не только у Адама Смита, но и у таких проповедников, как Фридрих фон Хайек или Милтон Фридмен, дело тоже ладилось. С другой стороны, мы не должны забывать и об оглушительных провалах, например, у Карла Маркса или Аристотеля, с брезгливостью аристократа осуждавшего появление намеков на буржуазность в античном соцлагере.
Но все это прошлое, а что же нынче волнует экономические умы? В чем сегодня видят ученые-экономисты причину несостоятельности своих выводов? Где кроются силы, подпихивающие равномерно движущиеся тела? Кто толкается в вагоне экономического метро?
Бюрократия и чиновничество.
Если раньше Карл Маркс призывал вернуться в минойскую культуру и всюду насадить бюрократию, вызубрившую его книжки, как китайские мандарины Конфуция, если раньше фон Хайек и Фридмен, реалистично оценивая эту братию, призывали выбросить бюрократов на помойку, то нынешние экономисты смирились с тем, что эту банду не перевоспитаешь и не ликвидируешь. Но смирение немыслимо без «понимания». Современные экономисты обнаружили в бюрократах и чиновниках «человеческое», может быть «слишком человеческое».
Если бюрократ ощущает себя хозяйствующим субъектом, то он, прежде всего, инвентаризирует свой товар или услуги. Чаще всего он «сидит на информации». Рациональное поведение в таком случае требует скрыть (засекретить, сделать конфиденциальной) или даже исказить информацию («деза»). Тогда правильные сведения становятся редким ресурсом и повышаются в цене. Неравнодушен бюрократ и к разрешительным процедурам. Чтобы увеличить и разнообразить ассортимент своих услуг, он овладевает всем культурным наследием. На этом основании он заботится о здоровье людей (санэпидемстанции), их безопасности (пожарная инспекция, техосмотр транспортных средств и так далее), об их духовности и нравственности (лицензирование образовательных и культурных учреждений, «Детей Розенталя» и учебников истории).
Ученый-экономист сегодня склонен считать бюрократа «агентом» некоего «принципала», чаще всего считая таковым народ. Агент находится на контракте (социальном) у принципала-народа. Здесь возникает масса вопросов. Принципал должен был бы сформулировать цель: под какой проект агента-то нанимаем, чего от него хотим? Этого принципал сделать не может. Осуществлять коллективный выбор на основании индивидуальных предпочтений людей, составляющих этот самый непонятный народ, нельзя (теорема Эрроу)[1]. Помимо этого надо, чтобы принципал живо интересовался условиями контракта, дабы исключить возможность оппортунистического поведения агента. Интересно, кого это волнует, кроме кучки претендентов на те же самые бюрократические кресла? Те, кто ругал и валил антинародный режим Ельцина, сегодня с удовольствием распиливают права собственности, не считаясь ни с какими условиями общественного договора (например, законами), под полный «одобрямс» принципала. Вообще, создается впечатление, что общественный договор существует лишь в замечательных книжках прекрасных людей от Жан-Жака Руссо до Джеймса Бьюкенена и за пределы страниц этих книг не выходит.
Старый мудрый Джон Мейнард Кейнс общественным договором не интересовался, хотя его тоже волновала мысль, как сделать, чтобы работник (в данном случае бюрократ) заботился о благосостоянии акционеров (в данном случае того самого народа), а не только о своем. Не отрицая пользы денежного и неденежного стимулирования, Кейнс склонялся к тому, что самым эффективным является отождествление агентом себя с принципалом. Надо сказать, что мы это проходили. Россия вообще рождена, чтоб Кафку сделать былью. Вспомните, как агенты говорили нам: народ это не поймет, народу этого не надо, а надо то. Мечта Кейнса была осуществлена. Бюрократы полностью отождествили себя с народом. Помимо них, никакого народа и не было. Не соглашаться с ними могли только антинародные элементы.
Смею утверждать, что сегодня мы живем в совсем другой, весьма своеобразной экономике. Выставляю на суд читателя «гипотезу Сабурова»: сегодня принципал отождествляет себя с агентом. Сегодня принципал (народ) нанимает (выбирает) агента не по критерию его деловых качеств, порядочности, симпатичности, понимания задач управления, а по степени сходства с собой любимым. Выбирается тот, про которого можно сказать: это я. В сущности, выборы Буша или Путина — это апофеоз демократии. Полностью дискредитирована идея технократии, то есть правления искуснейших. Высоколобых не надо не потому, что они хуже работают, чем узколобые, а потому, что они не такие, как я. Не нужны и победоносные роскошествующие цари, подданством которым можно гордиться. Не все получается у агента? Ну, что делать, это у меня не все получается.
Любовь к себе — это все понимающая, все прощающая, все терпящая любовь. По-моему, это еще Честертон отметил. Настоящая христианская любовь. Вот оно, подлинное голосование сердцем.
Какой уж тут неоклассический мэйнстрим с его прозрачной экономикой и современной конкуренцией! Какие уж тут рациональный Запад и мистический Восток! Любовь к себе не знает границ. И она непобедима.
Бюрократ, в котором народ любит себя, — это такой институт в экономическом пространстве, что ни новый институционалист, ни неоинституционалист, ни, тем более, поклонник неоклассического мэйнстрима и представить себе не могут, что он способен наворотить. Сила.