Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 4, 2005
Игорь Петрович Рущенко (р. 1953) — социолог, профессор, начальник кафедры общей социологии Национального университета внутренних дел (Харьков).
Социолога-эмпирика обычно с особой силой притягивают латентные социальные процессы и так называемые «общественные язвы». Это соответствует европейской традиции эмпирических исследований, уходящей корнями в XIX век. Преступность, суицид, проституция, алкоголизм, пауперизм были предметами первых работ, в которых Адольф Кетле, Андре Герри, Александр Паран-Дюшатле и другие применяли так называемый «числовой метод». Социально негативные, особенно делинквентные, явления уже по самой своей природе скрыты от прямого наблюдения, либо соответствующая статистика оказывается далеко не полной. Однако именно они вызывают повышенный интерес, даже, можно сказать, некое болезненное любопытство со стороны общественности. В этой области социологические методы обнаруживают свои наиболее сильные и привлекательные стороны, являясь нередко безальтернативными научными средствами познания темных сторон общественной жизни.
В указанном смысле тема пыток в современном обществе занимает особое место, интрига усиливается в том случае, если субъектом противозаконного насилия выступают правоохранительные органы, то есть именно те институты, которые должны стоять на страже законности. Проблема противозаконного насилия в органах милиции была предметом исследований автора настоящей статьи и группы харьковских социологов, работающих в Национальном университете внутренних дел, на протяжении последних двух лет в рамках широкой программы «Кампания против пыток и жестокого обращения в Украине», проводящейся правозащитными организациями под эгидой Европейской комиссии.
Для выяснения ситуации был использован комплекс количественных и качественных методов, включающий массовый репрезентативный опрос населения пяти областей Украины, формализованный опрос целевой группы, в которую отбирались респонденты, подвергавшиеся в последние пять лет задержанию и предварительному заключению; углубленные сфокусированные слабоструктурированные интервью с потерпевшими от насилия; фокус-группы с адвокатами, журналистами, сотрудниками правоохранительных органов. В результате получен значительный эмпирический массив числовых данных и текстов, который в совокупности с анализом и соответствующими выводами составил коллективную монографию[1].
Мы не будем останавливаться на всех аспектах этой проблемы, заметим только, что относительно ближайшего будущего человека, оказавшегося в роли задержанного и находящегося в местах предварительного заключения, можно дать неутешительный прогноз: вероятность применения к нему противозаконного психического или физического насилия превышает 50%. Правда, вероятность существенно зависит от нескольких факторов: (1) классовой принадлежности потенциальной жертвы; (2) психологического типа оперативника или следователя; (3) сопутствующих факторов и обстоятельств, в том числе мотивов задержания и целей, которые преследуют сотрудники милиции.
Анализ эмпирического материала несколько неожиданно повернул нас к теме социального статуса в широком смысле этого термина. Зависимость насилия от социального статуса задержанных рассматривалась как гипотеза уже на стадии подготовки исследования, и в целом она нашла подтверждение в эмпирических данных. Весьма красноречиво высказался один адвокат, принимавший участие в фокус-группе, воспользовавшийся метафорой «статус ниже плинтуса» для образной характеристики той социальной группы, которая чаще всего и является жертвой милицейского произвола. Одновременно эксперты сходились во мнении, что в отношении «видных» людей следователь, как правило, будет выстраивать «логические цепочки». В свою очередь это определяет и распределение сотрудников милиции: следователи, мало-мальски способные к логическому дискурсу и владеющие знаниями в области криминалистики и уголовного процесса, будут работать с представителями социально защищенных слоев, а тех, у кого «статус ниже плинтуса», вероятнее всего, «возьмут в оборот» профессионально деформированные сотрудники и личности с выраженными садистическими наклонностями.
Откровенных садистов в милиции не так уж и много, они часто теряют работу, но одновременно и регулярно появляются в органах милиции. Если за дело берутся они, то грубое насилие далеко не всегда оказывается мотивированным служебной необходимостью или рациональной потребностью как можно быстрее поставить точку в раскрытии или расследовании преступления. Здесь актуализируются наклонности, которые корреспондируются с иррациональными сторонами психики и патологическими инстинктами. Приведем красноречивый фрагмент фокус-группы, в котором бывший следователь (женщина, 35 лет, высшее юридическое образование) делится своим личным опытом в связи с незаконным насилием в милиции:
Я вам приведу конкретный пример из моей следственной практики, из которого будет все понятно. У нас был такой оперуполномоченный уголовного розыска — Саша. Он бил всех — признавались, не признавались. Если к нему попадал человек, у него просто чесались руки. Он был, в общем-то, неплохой человек, но, если к нему попадал задержанный, он обязательно всех бил. И вот он приводит ко мне задержанного, который подозревался в причинении тяжких телесных повреждений.
Вечером на мусорном дворе трое выпивали, потом один вышел из этого […] двора и стоял, ждал их. Они поссорились, он взял нож, которым резали колбаску, и воткнул его в спину тому, который его угощал. И вышел из этого мусорного двора. Выход его из этого двора видела женщина, которая оказалась вблизи. И когда она увидела окровавленного человека, она побежала за этими двумя, а тут идут сотрудники милиции, и она говорит: «Вот они причастны к совершению преступления». И их задержали. В кармане у этого задержанного обнаружили окровавленный нож со следами его пальцев и со следами крови. Женщина говорила о том, что она видела, как они выходили из этого двора. То есть доказательств, чтобы привлекать этого человека к уголовной ответственности и работать с ним, было предостаточно.
Этот оперуполномоченный уголовного розыска до тех пор, пока следователь приступил к расследованию, лупасил этого Юрия Петровича до переломов ребер. И вот утром я прихожу на работу, принимаю это дело, и мне приводят из камеры человека, который еле-еле может передвигаться. Естественно, у него состояние агрессии вообще ко всей милиции вместе взятой, и в том числе и к следователю, который будет с ним разговаривать.
Несомненно, Саша принадлежит к типу сотрудников милиции с садистическими отклонениями, которые обычно удовлетворяют свою животную страсть путем истязаний социально незащищенных личностей. Будущее Саши вполне предсказуемо — он не дослужит до пенсии, его карьера прервется на собственной же ошибке, когда в качестве жертвы он выберет невиновного человека с силой воли и социальной поддержкой, достаточной для того, чтобы организовать юридическое преследование своего палача. Но Сашу терпят в отделении именно потому, что очень часто он выполняет «грязную» работу за других оперативников и следователей, которым лично претит заниматься пытками, но к этому подталкивают обстоятельства. А Саша никогда не откажет в соответствующей просьбе…
Анализ ситуации с насилием в милиции позволил несколько по-новому рассматривать функции социального статуса. Во-первых, категория статуса — это ранговая характеристика социального пространства, то есть в понятии статуса фиксируется «вес» социальной позиции человека. Статус может быть более высоким или низким, он измеряется по условной вертикальной шкале социального пространства как «совокупность прав и обязанностей, которые характеризуют позицию субъекта по отношению к другим»[2]. Во-вторых, понятие статуса выражает степень социального престижа, которым пользуется соответствующая позиция в рамках данной культуры. Так что во втором значении статус — это «положительная или отрицательная репутация, престиж, авторитет личности в рамках системы социальной стратификации»[3]. Но и в первом и во втором своем значении статус заключает функцию дифференциации социального пространства и указания в нем места, которое занимает человек относительно других индивидов или социальных групп. В целом статусная иерархия напоминает разветвленное большое дерево, которое выбрала для ночлега стая птиц. Здесь всегда есть более высокие и предпочтительные с точки зрения безопасности позиции (ветки), которые занимают более сильные и ловкие особи. Но и социальный статус в свою очередь выступает как определенная гарантия для индивида. Именно эта охранительная, защитная функция статуса и раскрылась нам в процессе исследования проблемы незаконного насилия.
На наш взгляд, то, что латентно, но достаточно регулярно происходит в рамках института полиции, можно рассматривать как разновидность социального эксперимента, обнажающего некоторые свойства социального. Именно сквозь призму негативных милицейских практик мы более четко прослеживаем функции социального статуса. Обработка интервью открыла нам феномен, который в рабочем порядке получил название «ямы неопределенности». Дело в том, что между моментом задержания и регистрацией задержанного существует временной лаг. Именно этот период, который может длиться от нескольких часов до нескольких суток, является наиболее опасным для потенциальных жертв милицейского произвола. Здесь наблюдаются метаморфозы социального статуса.
Об основном социальном статусе как предохранителе от произвола и насилия уже сказано выше. В этом проявляется еще одно свойство статуса — функция фиксации идентичности. Статус, помимо всего прочего, это и принадлежность человека к определенной общности, образно говоря, пуповина, которая, с одной стороны, позволяет обращаться к ресурсам группы, а с другой — посылать сигналы об угрозе и своевременно получать помощь. Исторически первым статусом (основным) был семейно-родовой, или клановый, который и сегодня в азиатских странах является важной составляющей безопасности существования. Обязанность клана заключалась в том, чтобы безусловно выступать на защиту своего члена. Институт кровной мести, в конечном счете, вырос именно на этой основе. Изгнание из клана, потеря родового статуса приравнивались к смертной казни. Современные статусы более сложным и опосредованным способом также выполняют охранительную функцию. При этом могут быть задействованы и формальные, и неформальные механизмы протекции.
Современное уголовно-процессуальное законодательство значительно продвинулось в сторону защиты прав человека. Суть этой защиты, гарантированной государством, заключается в том, что человек, ставший объектом разработки правоохранительных органов, получает специальные статусы — задержанного, подозреваемого, обвиняемого, подследственного. Эти юридические статусы на определенное время могут превратиться в основной социальный статус индивида. Никто, естественно, не стремится к их завоеванию, но парадокс заключается в том, что для определенной части индивидов они являются благом. Существуют моменты в рамках состояния, названного нами «ямой неопределенности», в которых получение такого статуса рассматривается жертвой беззакония как желательное событие. Дело в том, что каждый из указанных специальных статусов предполагает объем прав, определенных законом (Уголовно-процессуальным кодексом). Во всяком случае, эти статусы можно рассматривать как некие гарантии, предохраняющие от противозаконного насилия, они предусматривают возможности юридических действий в свою защиту — установление связи с родственниками, подачу жалобы прокурору, использование услуг адвоката.
Оптимальным с точки зрения защиты прав задержанных могло бы быть неукоснительное правило: непосредственно после задержания, то есть в самом начале процессуальных действий, как и требует ст. 106 УПК Украины, составление соответствующего протокола, где фиксируются основания, мотивы задержания, дата и точное время, объяснения задержанного и факт доведения до него его собственных прав[4]. Кстати, статья предусматривает, что копия протокола вручается задержанному, а еще один экземпляр — направляется прокурору. Эти формальности на самом деле имеют глубокий социальный смысл, они устанавливают неразрывный статусный континуум. Задержание, арест — это своего рода социальное поражение. В любом случае это — насилие, которое перечеркивает планы человека, его обычный образ жизни, занятия. В известном смысле это и временная потеря основного социального статуса. В конечном счете, тюрьма нивелирует людей, делает их всех арестантами, сидельцами, осужденными. Но даже тюремный статус предпочтительнее безвременья и безвестности, на которые обрекает человека утрата всех статусов и противозаконное пленение.
Для правоохранительных органов задержание — рутинная процедура, а для человека, утратившего даже на несколько часов свободу, — сложное испытание, стресс, шоковое состояние. При этом речь еще не идет о наказании виновного, поскольку статус преступника может быть «присвоен» человеку исключительно судебным приговором после вступления его в законную силу. Государство, как известно, монополизирует функцию насилия, связанную с лишением свободы и уголовным наказанием, делегируя соответствующие полномочия органам правопорядка. Но ситуация, конечно, выглядит далеко не сбалансированной: каждый без исключения гражданин на законных основаниях может быть временно задержан (до 72 часов) и лишен таким образом свободы. Ничего подобного в «профилактических» целях, естественно, никто из граждан в обратном направлении предпринять не в состоянии. Человек всегда проигрывал перед лицом государства. В этой ситуации защитить индивидуальные интересы непросто, и развитие юридических институтов в последние годы имело вектор как раз в пользу прав граждан.
Но усилия законодателя все еще достаточно легко преодолевают нечестные и непрофессиональные сотрудники милиции. Они применяют специальную тактику, позволяющую «опустить» человека в «яму неопределенности», и, добившись физического, юридического и социального бессилия задержанного, стараются склонить его к сотрудничеству на выгодных для себя условиях. Что же происходит? С социологической точки зрения человека лишают его привычного социального статуса и взамен не дают никакого, а в этом положении защита сводится исключительно к волевым качествам и индивидуальным усилиям самого задержанного. И такая ситуация достаточно распространена: ежегодно несколько десятков тысяч человек испытывают на себе последствия тактики «опускания». Несомненно, в абсолютном большинстве это представители низшего класса, кавказцы, цыгане, молодежь.
Опрос целевой группы показал, что нарушение процессуальных норм является скорее правилом, чем исключением. Так, любой задержанный должен быть занесен в специальные журналы, которые в соответствии с приказом министра внутренних дел 2001 года заведены во всех подразделениях милиции. Но и это не освобождает сотрудников милиции от обязанности поместить (не позднее чем через три часа после задержания) человека в так называемый ИВС (изолятор временного содержания), где задержанный не только регистрируется, но и проходит медицинский осмотр. Таким образом, держать неопределенное время задержанных в служебных кабинетах попросту запрещено. Но как показал опрос, только 16% задержанных были оформлены в ИВС или СИЗО в установленные сроки. Именно в первые часы лишения свободы разыгрываются наиболее драматические сценарии, связанные с брутальным психическим и физическим насилием. Проиллюстрируем ситуацию выдержками из качественных интервью, взятых в ходе полевого исследования.
Интервьюер: Вас доставляли в дежурную часть? Как-то фиксировали ваше появление в отделе милиции?
Респондент: Нет. Сразу с проходной провели в кабинет. Не записывали ни в какой журнал. То есть я нигде не проходил. И это, кстати, ставили мне в известность, что «ты нигде не записан, ты здесь не существуешь. Тебя здесь нет. Ты будешь жаловаться, нам это все по барабану. Тебя здесь нет, ты нигде не числишься, ни в одной бумаге». И естественно, это сыграло определенную роль в моем сознании. Потому, что я чувствую, что я могу здесь и здоровье потерять, я вижу — люди настроены серьезно. И я сознался, потому что подумал, что мне могут дать за эти патроны. На тот момент я уже готов был сесть в тюрьму, сколько там — 2-3 года, — а все-таки выйду целым и здоровым, или остаться калекой.
Еще одна схожая ситуация:
И.: Велись какие-либо протоколы?
Р.: Ничего. Меня даже не записали в дежурную книгу. Начали избивать меня, противогаз начали одевать. То есть посадили меня на стул…
И.: Ничего не объясняя?
Р.: Они говорили: «Не помнишь? Ничего, мы тебе память сейчас подлечим». Посадили на стул, ноги положили на другой стул. На ноги мне сел Рома. Он килограмм под сто с чем-то. Одели мне противогаз, сзади еще за плечи меня держали. И в клапан вставляли сигарету, то есть удушье происходило. Раза три подряд они снимали противогаз, говорят «Вспомнил? Говори!» Я говорю: «Я сейчас что угодно скажу, но дайте я вспомню». Они: «А, на тебе еще раз». На третий раз я потерял сознание. Когда я очнулся, они говорят: «Что-то ты такой слабенький, всего лишь три сигаретки выкурил, а уже такую “бледнягу схватил”».
Время, естественно, ограничено, и оперативники стараются ускорить события за счет интенсивной психической и физической обработки своих «клиентов». Приведем фрагмент еще одного повествования:
Р.: Просто я не понимал, о чем они. Они мне начали объяснять, что они могут со мной сделать. Начали очень запугивать сильно. Вплоть до того, что: «Мы тебя вывезем за окружную, закопаем, никто тебя найти не сможет».
И.: Прямо так и говорили?
Р.: Да, так и говорили. Обещали инвалидом оставить. С половины девятого меня держали до шести. В этот момент у меня было ситуаций чересчур много, и фраз очень много, и действий тоже. То есть говорят: «Давай, чтобы мы тебя не делали инвалидом, ты повспоминай побыстрее».
В эти первые часы, как показал опрос, с «клиентами» или «пленниками» (задержанными этих людей трудно назвать, поскольку им соответствующий статус не предоставлялся) обговариваются несколько перспектив: (1) долгие годы заключения, сдобренные в рассказах оперативников полным набором тюремных ужасов; (2) выезд в лес или за окружную дорогу, где «мы тебя закопаем» (истязания с привязыванием к дереву в лесопосадке действительно имели место в практике милиции); (3) близкая перспектива пыток с использованием различных утонченных технологий; (4) репрессии относительно близких родственников. Если психологическое давление не приносит результатов, то оперативники без лишней паузы приступают к физическому насилию.
В качестве орудий пыток используются, как правило, предметы, которые могут или должны находиться в служебных кабинетах: пластиковые бутылки с водой, комментарии к законодательству (могут быть до тысячи страниц, и удар такой книгой по голове серьезно оглушает), полиэтиленовые пакеты, наручники, противогазы. Именно последние стали чем-то наиболее одиозным, получив на жаргоне наименование «слоника». Продолжим цитирование фрагментов интервью.
Р.: Избиений особых там уже не было. Меня несколько раз ударили в грудь, раз по голове и ногой, по-моему… Там было уже другое, противогаз, такая штука есть. Это было как раз то средство, о котором мне говорили, что я подпишу любую бумагу.
И.: Показывали ли вам противогаз предварительно? Говорили о его действии?
Р.: Да, говорили: «Вот смотри, сейчас, ты как раз еще не куришь, для тебя, конечно, это очень эффективное средство». Меня посадили к стене. Один сел мне на ноги, а тот человек, который находился в кабинете, когда мы приехали, сел мне на плечи. Одели, значит, маску эту противогазную на голову. Трубка эта резиновая была забита чопиком. Там дырочка. Сигарету, значит, в нее вставляли, поджигали и, чтобы я не дергался, держали меня со всех сторон. И так зажигалкой, когда еще маска дымом не наполнилась, он поднес к сигарете, чтобы она быстрее горела. Дым тогда горячий получается, температура большая, и концентрация дыма очень высокая. Я два-три раза вдохнул и сознание потерял. Маску потом сняли, по щекам меня похлопали, я пришел в себя. Меня опять посадили и: «Ну шо? Да ты тут сдохнешь. Смотри, видишь пачку сигарет, у нас тут сигарет — не меряно. Если что, пойдем еще купим, будешь курить, пока не подпишешь». Надели на меня еще раз противогаз и, по-моему, две сигареты подряд. Я выкурил в общем три сигареты таким образом. Два раза сознание потерял. После этого попросился в туалет, сказал, что меня сейчас стошнит. Я пошел в туалет, там уборщица пол мыла, но она, я так понял, уже привыкла к подобным ситуациям. У меня тогда лицо было желтое от никотина, я тогда мимо зеркала проходил, у меня след на лице от маски остался. Они мне потом принесли полотенце».
Подобные ситуации хорошо известны юристам, в частности адвокатам, ведущим уголовные дела. Вот фрагмент фокус-группы с адвокатами:
Когда я в Крыму работал, то был такой случай — человека подвешивали между двух столов или стульев на трубу, в результате чего его потом парализовало, надевали противогаз, били дубинками. И было удивление, когда возбудили дело, пошли в этот райотдел и в кабинете обнаружили и изъяли противогаз, как и говорил пострадавший. Они даже не пытались это скрыть.
Следует заметить, что противогаз не был спрятан потому, что он, как и табельное оружие, персонально закрепляется за сотрудниками милиции и в принципе его присутствие в кабинете может быть логично объяснено.
Чем заканчивается «яма неопределенности»? Есть несколько вариантов. Если у «клиента» банально вымогались деньги, то после согласия платить и напутствия в виде разнообразных угроз он освобождается. Это может случиться и с теми, кто действительно арестован по ошибке, не имеет особых грехов, и обратное не удалось доказать даже путем применения насилия. Некоторые из числа подобных «пленников» пишут жалобу прокурору, а позднее, пройдя несколько кругов официальных инстанций, обращаются к правозащитникам. Задержание в этом случае не влечет юридических последствий и может рассматриваться как пленение, захват, незаконное лишение свободы, что само по себе — уголовно наказуемое деяние. Правда, доказать эти факты достаточно сложно.
Другой вариант выхода из «ямы неопределенности» заключается в том, что задержанный регистрируется и помещается в ИВС (СИЗО), то есть обретает официальный статус.
Наиболее сложными и драматическими ситуациями являются те, когда «клиент» получает телесные повреждения, увечья. Попытка отделаться от него путем помещения в ИВС наталкивается на нежелание коллег регистрировать задержанного и может закончиться направлением на медицинскую экспертизу. В большинстве случаев подобные индивиды, так или иначе, оказываются через несколько дней на свободе, где им предстоит нелегкий выбор: или смириться, или вести долгую борьбу за восстановление справедливости. Далеко не все решаются бросить вызов правоохранительным органам. В ходе исследования мы столкнулись с эффектом панического страха перед милицией тех, кто побывал в «яме неопределенности»: например, молодой человек несколько месяцев боялся один выйти на улицу, даже в булочную мог отправиться только с отцом.
Ситуация с незаконным удерживанием граждан сотрудниками правоохранительных органов, конечно, интересна с чисто социологической точки зрения, поскольку открывает разные грани социального статуса, но главное заключается не в этом. Передача государством функции насилия и лишения свободы тем или иным структурам, институциям или группам людей всегда будет чревата злоупотреблениями. Власть над людьми действует развращающим образом на тех, кому она делегирована. Это наблюдение, пожалуй, старо как мир. Низкий уровень денежного содержания, непрофессионализм, текучесть кадров в правоохранительных органах, давление со стороны милицейского руководства с требованием увеличить процент раскрываемости преступлений — все эти схожие реалии на постсоветском пространстве стимулируют незаконное насилие.
Существуют различные способы борьбы с нарушением гражданских прав со стороны представителей правоохранительных органов. Мы не будем их приводить полностью. Специально отметим только одно, на наш взгляд, актуальное направление — технологизация действий полиции. Сотрудники, работающие «лицом к лицу» с населением, должны проходить специальную выучку, овладевать приемами обращения к гражданам, доведения до них своих требований, задержания в соответствии с требованием закона. На практике же используются доморощенные приемы и приемчики, нередко включающие обман, неоправданное насилие там, где оно вообще не требуется как таковое, не говоря уже о грубости и непечатных выражениях. Сила полиции не в том, что она применяет насилие, а в законности и неотвратимости принуждения, в умении персонала действовать стандартно в схожих ситуациях. Кстати, наличие твердых норм и стандартов поведения открывает дорогу эффективному контролю над профессиональными действиями.
[1] Протизаконне насильство в органах внутр╗шн╗х справ / За заг. ред. чл.-кор. АПрН України, доктора юридичних наук, професора О.Н. Ярмиша. Передмови М╗н╗стра внутр╗шн╗х справ України Ю.В. Луценка ╗ народного депутата України, голови Ком╗тету Верховної Ради України з прав людини, нац╗ональних меншин ╗ м╗жнародного сп╗вроб╗тництва Г.Й. Удовенка. Харк╗в, 2005.
[2] Ферреоль Ж. Социология. Терминологический словарь / Пер. с фр. 2-е изд. СПб.: Питер, 2003. С. 126-127.
[3] Большой толковый социологический словарь (Collins). Т. 2 / Пер. с англ. М.: Вече, АСТ, 1999. С. 294.
[4] Крим╗нально-процесуальний кодекс України: Оф╗ц. видання. К.: Видавничий д╗м «╡н Юре», 2003. С. 106.