Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 2, 2005
Война, войны, войне…
Опросы общественного мнения, с которыми я знакомлюсь и знакомлю вас, уважаемый читатель, последнее время показывают одну тенденцию. Взгляды либеральные, демократические, в 1990-е годы разделявшиеся многими, порой всем обществом, давно уже начали терять популярность. Они остаются в общественном сознании в качестве следов, отдельных усвоенных фрагментов. Какое-то время они существовали как системные воззрения, которые были характерны для молодых, образованных, урбанизированных групп населения. Потом не стало и этого. Либеральные и демократические взгляды стали уделом не социально-демографических, а политических групп, сторонников определенных партий и лидеров. Далее пошел на убыль авторитет партий и политиков этого направления. Напротив, консервативно-фундаменталистские взгляды и подходы все чаще становятся общепринятыми, само собой разумеющимися.
И особенно ясно эти тенденции проявляются в оценках и переоценках прошлого.
На фоне таких тенденций вы поймете, уважаемый читатель, какой неожиданностью показались мне результаты очередного опроса, проведенного Левада-центром[1]. Спрашивали, «какие войны вы считаете справедливыми для России, какие нет». Все ясно, когда Великую Отечественную войну восемь из десяти человек назвали справедливой. Но лично я никак не ожидал, что семеро из десяти решатся назвать «несправедливыми» Афганскую и обе чеченские войны. Но назвали — 75%, 70% и 68% соответственно. И «незнаменитую», по словам Твардовского, «финскую» 46% против 25% назвали «несправедливой».
Недавно я с грустью отмечал, что через 10 лет после своей кончины Андрей Дмитриевич Сахаров ушел из жизни как правозащитник. По результатам наших фокус-групп, он остался в массовой памяти лишь как создатель атомной бомбы, имевший какие-то неприятности с властями. И вдруг, не диво ли: его приговор Афганской войне, произнесенный под топот съезда народных депутатов, оказывается, принят обществом!
Те же фокус-группы, как приходилось писать, еще несколько лет назад показали мне, что глубоко-глубоко в сознании россиян таится представление о том, что неправое дело творим мы на Северном Кавказе. Именно это тяжелое чувство (а не праведный гнев защитников своей страны) заставляет так ненавидеть и бояться кавказцев (в этих чувствах, напомню, сознавались те же семь-восемь из десяти опрошенных россиян). Но чувство неправоты было таимым, а тут оно открылось…
Вопросов, которые встали передо мной, было два: гражданский и профессиональный. Первый: должен ли я изменить мнение о позициях моих соотечественников по этим мучительным и ключевым для гражданского самоопределения темам? Второй: неужели этот обычный и стандартный по форме опрос открыл те слои массового сознания, которые обычно такому инструменту недоступны и поддаются именно что глубинным методам вроде фокус-групп или индивидуальных неформализованных интервью?
Знакомство с другими результатами февральского опроса не гасило, а умножало мои недоумения. Вот примыкающий блок вопросов о предыстории Второй мировой войны. Около 40% россиян ничего не знают о пакте Молотова-Риббентропа. Но среди остальных в соотношении два к одному задним числом не осуждают, а поддерживают подписание этого пакта. А вот родственные «современные» темы: возвращается синдром осажденной крепости и образ армии-спасительницы.
Итак, о враждебном окружении. В отличие от недавних лет, когда большинство не считало, что для России существуют «военные угрозы со стороны других стран» (главные опасности виделись внутри), теперь такое мнение возобладало среди 44% россиян (столько же продолжают считать, что внешней угрозы нет).
Об армии и боеготовности. По-прежнему большинство не хочет отдавать сына, внука, брата служить в армию, прежде всего из-за дедовщины. То есть недоверие армии как общественному институту остается. Но ушло объяснимое в таком контексте неверие в ее боеспособность. Сменилось уверенностью в нашей военной мощи. 44%, как говорилось, ощущают угрозу со стороны других стран, а 52% выражают уверенность, что от такой угрозы наша армия в ее нынешнем виде будет способна их защитить. 77% стоят за введение в школе «начальной военной подготовки».
Словом, контекст для описанных выше ответов о войнах совсем не совпадал с тем смыслом, который я в них увидел.
Вернемся к мнениям россиян о том, справедливой или несправедливой для России была каждая из восьми войн. Они приведены в таблице. Я суммировал ответы: «определенно справедливая» и «скорее справедливая», «определенно несправедливая» и «скорее несправедливая». Доля затруднившихся с ответом варьирует от 29% в случае с «финской» войной до 5% в случае с Отечественной.
|
Война |
С Японией, 1904-1905 годов |
Первая мировая, 1914-1918 годов |
Граждан-ская, 1918-1922 годов |
С Финляндией 1939-1940 годов |
Великая Отечествен-ная, 1941-1945 годов |
В Афгани-стане, 1979-1989 годов |
Первая чеченская,1994-1996 годов |
Вторая чечен-ская, начав-шаяся в 1999 году |
|
Справедливая |
34 |
38 |
33 |
25 |
79 |
13 |
17 |
19 |
|
Несправедливая |
36 |
41 |
49 |
46 |
16 |
75 |
70 |
68 |
Нет сомнений, что преобладание определения «несправедливые» в отношении всех войн, кроме Великой Отечественной, в какой-то мере отражает распространившиеся в эпоху гласности трактовки отечественной истории, дававшиеся историками и публицистами из демократического лагеря. Но, повторю, влияние этих взглядов в других результатах опроса существенно меньше. Значит, действовали иные факторы. Такое подозрение высказывали и мои коллеги. Что это за факторы, вот в чем вопрос.
Родина как земля
Булат Окуджава, прошедший войну пехотинцем, сказал много позже о Сталине показавшиеся мне сперва загадочными слова: «Но суть его — пространство и разбой…»
Поговорим о пространстве.
Войны нынешнего столетия, как я слышал от специалистов, будут нетерриториальными. Но неспециалисты продолжают думать о войнах в понятиях прошлого столетия (и нескольких ему предшествовавших). Война — это битва за землю. За родную или за чужую. Чтобы не отдать своей земли ни пяди или чтобы захватить побольше их земли и объявить своей.
Вообще говоря, такой подход — это дискурс территориальных империй. Войны, которые велись иными политическими субъектами, например кочевыми племенами, островными государствами и прочими, могли иметь совсем иную интригу: не захват или утрату земель, а обложение данью или добычу трофеев, пленников, а то и невест. Да и наша страна, или выразимся осторожнее, наши соотечественники участвовали во множестве военных конфликтов, не предусматривавших территориальных приобретений для державы и не являвшихся защитой ее территории от захвата врагами.
Но тут-то и проступает важная деталь: в большинстве своем такие военные акции не получали в нашем обиходе, что казенном, что народном, статуса и имени «войн». Напомню, что военные действия в Афганистане и на Северном Кавказе так и не получили официального определения «войны».
Мифология или мистика земли не только как почвы, но и как пространства необычайно сильна в нашем так недавно раскрестьяненном обществе. Опросы последних десяти лет регулярно показывают, что подавляющее большинство жителей РФ или хочет иметь небольшой участок земли, или, во всяком случае, настаивает на своем праве иметь такой надел. Но землю в целом (и даже просто большие участки земли), то есть землю как территорию, это большинство не желает видеть ни в чьей собственности, разве что в государственной.
Исследования показывают далее, что Родину, Россию россияне представляют себе либо в виде маленького участка с домиком на нем, либо в виде огромной территории на карте мира.
Крестьянскому почвенно-земляному дискурсу комплементарен дискурс барский. При таком видении богатство — тоже в первую очередь земля, но земля с мужиками на ней. Потому быть почти самой большой по населению страной тоже было очень приятно. Но все-таки земля, территория, площадь — более важное, теснее связывающее с вечностью начало. Была бы земля, людишки народятся.
По наиболее часто встречающемуся мнению россиян об отечественной истории, таковая начинается с незапамятных, вне- и доисторических времен. Аналогично этому, пространственное представление о собственной стране — это представление о ней как «бескрайней», то есть бесконечно большой или хотя бы самой большой в мире.
Политические события конца 1980-х — начала 1990-х годов большинством россиян воспринимаются как трагедия. Отпадение от России находившихся под ее контролем территорий, земель трактуется как эквивалент поражения в войне — то ли Второй, то ли Третьей мировой. При этом молчаливо подразумевается, что победа в Отечественной войне была не только освобождением своей территории от оккупантов, но и приобретением новых земель. Нынешнее массовое сознание, избавившееся от наследия антицаристских большевистских настроений, легко продолжает Сталиным чреду российских властителей, завоеваниями наращивавших земельные владения империи. Горбачева с Ельциным, соответственно, ненавидят как растерявших это наследство. О надеждах на Путина, существующих в этом контексте, вы, читатель, догадываетесь. В недавних опросах граждане РФ охотно соглашались считать «своими» земли Украины и Абхазии.
Между тем, такая имперская экспансия, оказалось, означает уничтожение пространства. Империя, которую звали территориальной, территорию свою не обустраивает. Заброшенность Калининградской области и Камчатки с Курилами нарочита. Дело не в том, что «руки не дошли». За годы после войны с Германией и Японией «рука Москвы» доходила много дальше и там бывала куда как щедра. Нет, это в полном смысле слова демонстративные фасады империи — западный и восточный. Своей пустотой они показывают суть империи, то есть результат осуществленного ею контроля над захваченными ею или охваченными ее влиянием территориями.
Эквивалентом пустоты является простота, ровность. В самом деле, советская территориальная экспансия означала пространственное выравнивание социального существования. В захваченных ею пределах униформировались как социальность, так и культура. В результате движение «вдоль» этого пространства не обещает никаких социальных и культурных перемен. Это движение бессмысленно. «Три года скачи, ни до какой границы не доскачешь…» Пространства по социальной горизонтали нет. Чтобы понять, насколько нешуточным является это обстоятельство, достаточно сравнить это с движением по социальной вертикали. Здесь каждый шаг вверх или вниз означает существенную перемену буквально во всех аспектах существования — материальных, духовных, эстетических и прочих.
Это вертикаль статусов — индивидуальных, корпоративных и коммунальных.
В первом случае имеется в виду, что с возвышением статуса индивида меняется среда, в которой он должен находиться (так везде). Во втором случае имеется в виду, что среды, обжитые какими-то группами, корпорациями, коим принадлежат индивиды, также различаются в зависимости от своего положения в иерархии этих сред. В третьем случае имеется в виду, что иерархизированы, в свою очередь, и конструкции третьего порядка, составленные из корпоративных сред. Эти конструкции можно назвать городами. Их иерархия — шкала урбанизации. Там течет время, отсчитываемое переносом образца из старшей среды в нижележащие.
С позиций территориальности, пространственности, как уже говорилось, наши соотечественники судят и о войнах. В этом суждении спатиальный признак начинает переплетаться с историческим судом.
Перед вопросами об отдельных войнах выяснялись общие представления людей о том, какие войны могут называться справедливыми. Более двух третей (68%) опрошенных назвали справедливой войну, при которой «люди защищают от нападения свой дом, родных и близких, свою страну». Отметим присутствие названных выше двух представлений о родине как о «доме» и «стране». Еще примерно пятая часть (18%) назвала справедливой войну, которая ведется «против тех, кто стремится разрушить или расколоть страну, угрожает ее целостности». Здесь также звучит представление об угрозе для территории как высшей ценности. Важность именно такого измерения подчеркнута тем, что войну «во имя высших целей и идеалов, религиозных принципов, ради чести и славы собственного народа», то есть во имя принципов, а не земли, сочли справедливой в 11(!) раз меньше людей, это реже всего выбиравшийся ответ (6%).
Надо отметить, что около 30% выбрали вариант «все войны несправедливые, поскольку всегда сопровождаются насилием и жестокостью с обеих сторон». В отношении этих людей сказанное о пространственном дискурсе недействительно.
Ну вот, и невеселый вывод. Исследование вынесло на поверхность достаточно глубокие воззрения, но не те, о которых я думал. Не этические, а связанные с ценностью пространства как главного ресурса империи. Я прихожу к заключению, что справедливой наши соотечественники признали только ту войну, которая принесла большие приращения территории, продолжала «собирание земель»[2]. Прочие войны «несправедливы» в том смысле, что были либо неуспешны, либо, по сути, нетерриториальны, не умножали владений. (В принципе, малая «финская» кампания прибавила карельских земель, но, видно, в исторической тени большой войны эта ее роль незаметна, а неожиданная и конфузная неуспешность Красной армии запомнилась.)
Повторю, что в оценке каждой из войн присутствует и собственно этическая, гуманистическая компонента. Из нее, и только из нее исходит, по косвенным оценкам, примерно пятая часть респондентов. Время, когда их подход будет преобладающим, еще не вернулось.