Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 2, 2005
MonikaFlacke (р. 1953) — историк искусства, заведующая отделом искусства ХХ века и фотографий Германского исторического музея (Берлин). UlrikeSchmiegelt (р. 1966) — славист, историк искусства. Моника Флакке курировала, а Ульрике Шмигельт сопровождала как научный сотрудник выставку «Мифы наций. 1945 год — арена воспоминаний», проходившую в Германском историческом музее на рубеже 2004-2005 годов. Статья написана для каталога к этой выставке. Перевод печатается с разрешения авторов.
«Восставшая из руин и обращенная в будущее» — так начинался национальный гимн ГДР, так с первых же его строк были заявлены программные цели создания Республики[1]. Ссылка на христианскую метафору воскресения, обещания новой, вечной жизни означала, что ГДР претендовала на то, чтобы стать раем на земле.
Провозглашение Германской Демократической Республики 7 октября 1949 года стало результатом советской политики в отношении Германии в условиях обостряющейся холодной войны. Создать государство — значит также суметь объяснить, почему и зачем оно должно существовать. При этом, согласно Эрнесту Ренану, «забвение, и я скажу даже, историческое заблуждение, — существенный фактор в деле образования нации, так что прогресс исторических наук часто представляет опасность для национальности. Историческое исследование, в самом деле, выводит на свет факты насилия, сопровождавшие зарождение всех политических формаций, даже таких, последствия которых были весьма благодетельны»[2].
В советской оккупационной зоне — ГДР необходимо было забыть, что действительно произошло на войне. В 1945-1949 годы начало новой жизни для большей убедительности старались снабдить историческими корнями. Прошлую общую жизнь, в которой были совершены чудовищные преступления, необходимо было облечь в такой нарратив, который позволил бы легитимировать создание государства и заставило бы всех поверить в его миролюбие. Основанная 22 апреля 1946 года СЕПГ (Социалистическая единая партия Германии), очень быстро ставшая под советским, вникающим во все детали контролем доминирующей в немецких органах управления советской зоны оккупации, основала миф о своем создании на антифашизме и освобождении от фашизма. Наряду с освобождением Красной армией, одной из основных тем национальной историографии стало движение Сопротивления под руководством коммунистов. Отцы-основатели ГДР, следуя советскому примеру, были едины в том, что величайшее поражение рабочего движения должно быть истолковано как победа, что жертвы террора являются героями, которые боролись за победу над фашизмом и положили свои жизни за социалистическое будущее. Это представлялось вполне убедительным, поскольку большинство членов СЕПГ первого призыва были участниками коммунистического подполья. Своей моральной репутацией коммунисты пользовались для того, чтобы вытеснить из политической жизни не только изобличенных нацистских функционеров, но и своих политических противников, а также те слои, которые являлись носителями гражданского общества. Убежденность коммунистов в том, что они создают лучшую Германию, основывалось на их собственном прошлом в рядах Сопротивления, так же как и на том, что в ГДР все руководящие посты занимали участники антифашистской борьбы[3]. Соответственно, общим прошлым было антифашистское Сопротивление, которое с освобождением Красной армией достигло своей цели и сделало возможным будущее в антифашистском социалистическом государстве. Эти главные мифы о создании Республики конструировали такое прошлое, которое нашло свой высший смысл в существовании ГДР. Именно так следует понимать приветственную телеграмму Сталина президенту Вильгельму Пику и премьер-министру Отто Гротеволю по случаю создания ГДР: «Опыт последней войны показал, что наибольшие жертвы в этой войне понесли германский и советский народы, что эти два народа обладают наибольшими потенциями в Европе для совершения больших акций мирового значения. Если эти два народа проявят решимость бороться за мир с таким же напряжением своих сил, с каким они вели войну, то мир в Европе можно считать обеспеченным»[4].
В статье, опубликованной в газете «NeuesDeutschland» 28 февраля 1948 года, Вальтер Ульбрихт писал, что дело не в том, кто чем занимался во время нацизма, а в том, на чьей стороне он сегодня и насколько активно участвует в демократическом строительстве[5].
Сталин и Ульбрихт сделали из народа-преступника народ-победитель, народ-мученик, народ-жертву. В этих программных текстах не было виновных. Таким образом, «партайгеноссен» НСДАП и эсэсовцы оказались интегрированы в новую систему, в том числе и потому, что они нужны были для восстановления, а память о злоупотреблениях оккупационной державой — Советским Союзом своей властью в отношении гражданского населения была табуирована. Правда, наряду с этим имело место преследование несогласных со сталинистской политикой СЕПГ. Их всячески притесняли, изолировали, сажали в лагеря. Антифашизм[6] стал государственной доктриной, которая оказывала свое воздействие даже на обыденную речь, пропитывала ее. Рождение ГДР как духовной наследницы антифашизма вплоть до конца этой республики осенью 1989 года ежегодно отмечалось масштабными инсценировками у памятника советским воинам в Трептов-парке в Берлине и в бывшем концентрационном лагере Бухенвальд.
Освобождение
(Пере)интерпретация поражения германского рейха как освобождения немецкого народа от «гитлеровского фашизма» была заложена в работах живших в эмиграции, прежде всего в СССР, немецких коммунистов уже тогда, когда обозначилось поражение под Сталинградом[7]. В первые десять лет после окончания войны в оккупированной Советским Союзом части Германии и затем в ГДР складывалась память об «освобождении», которая в визуальном плане выражалась, главным образом, в двух образах. Буквально врезанной в коллективную память была фотография советского военного корреспондента Евгения Халдея, сделанная после взятия рейхстага: солдат устанавливает красное знамя на крыше здания. Для советской пропаганды рейхстаг был «оплотом фашистской бестии». Знаменитой эта фотография стала в связи с тем, что зафиксировала момент, который в советском понимании вошел в историю как воплощение освобождения и победы Красной армии. Соответственно, профессионально «подготовленная» фотография Халдея использовалась для открытия темы «Освобождение» в постоянной экспозиции Музея германской истории или как массовый продукт, например на медали к 30-летию окончания войны.
Действительно глубокое воздействие, однако, производил памятник советским воинам в берлинском Трептов-парке, созданный в 1946-1949 годах после объявленного советскими оккупационными властями конкурса архитектором Яковом Белопольским и скульптором Евгением Вучетичем. В нем соединились триумф, скорбь и стремление к примирению. Центральная фигура памятника — гордо стоящий воин символизирует победу советских войск над фашизмом. Мечом в правой руке он разбил лежащую у его ног свастику, а на левой руке он держит немецкого ребенка. Эта фигура стала эмблемой освобождения во всех государствах Варшавского договора. Сооружение одновременно является братским кладбищем павших при штурме Берлина советских солдат. Подобных мемориалов в ГДР было множество, особенно вблизи полей крупных сражений, как, например, на Зееловских высотах или под Хальбе. Напротив, для солдат вермахта на территории ГДР не было специальных захоронений или тем более кладбищ.
Сделанная Халдеем фотография и монумент в Трептов-парке до конца ГДР оставались главными образами памяти об «освобождении». Собственные официальные образы на тему «Освобождение Красной армией» в ГДР не создавались, как будто пассивная историческая роль потребовала отказа от активности в визуальном оформлении памяти народа. Быть может, по этой причине студия ДЕФА не выпустила ни одного настоящего «фильма об освобождении». В документальных фильмах, которые обычно снимали к очередной круглой дате, использовали исключительно материалы советских военных корреспондентов. Правда, объясняется это и тем, что иные свидетельства были практически недоступны. Единственным снятым на студии ДЕФА фильмом, остро поставившим проблему окончания войны в Германии, была картина Конрада Вольфа «Мне было девятнадцать» (1967). Режиссер не стал следовать предписанной установке, будто советскую армию повсюду встречали с радостью, а рассказал о страхе людей, о насилии со стороны советских солдат, что в ГДР было табуированной темой, и о том, что самые простые немцы из боязни перед русскими совершали самоубийство[8].
Концепция «Памятника советским солдатам, павшим при штурме Берлина», — официальное название сооружения в Трептов-парке — давала понять побежденным, что их освободили. Центральная фигура мемориала воплощала легенду о красноармейце, который в жестоком месиве боев на улицах Берлина спас маленькую немецкую девочку. Ребенок здесь служит олицетворением безвинного, ставшего орудием в руках империалистов и милитаристов немецкого народа, который, так же как и другие порабощенные Гитлером народы Европы, был освобожден Красной армией от господства национал-социализма. Таким образом, этот советский монумент не только выражал триумф победителя — с ним могли идентифицировать себя и «освобожденные». Правда, в то же время от них требовалась благодарность и неявно, как некая ответная услуга, верность и послушание.
После создания ГДР в ознаменование 8 мая — официального «Дня освобождения» — сложился подобный богослужению ритуал с советским памятником в Трептов-парке в качестве «иконы» (в случае необходимости – в качестве макета на сцене театра варьете «Friedrichstadtpalast»). Ежегодно 8 мая, накануне советского Дня Победы, у монумента перед собравшимися юными пионерами и членами Союза свободной социалистической немецкой молодежи произносились речи и возлагались венки. Кроме национальных гимнов обоих государств исполнялись и другие произведения из социалистического репертуара, например советская песня-марш «Священная война» или песня на слова Иоганнеса Р. Бехера «Спасибо вам, советские солдаты». Именно эти мероприятия, их оформление и официальные сообщения о них позволяют понять, как поражение германского рейха во Второй мировой войне превратилось в победу над фашизмом и в освобождение немецкого народа, народов Европы и, наконец, всего человечества[9], стало мифом о рождении ГДР.
Во время торжественного открытия мемориала 8 мая 1949 года Отто Гротеволь сказал: «Четыре года назад здесь бушевало пламя священной войны. Сегодня мы, немецкие антифашисты, вместе с вами […] склоняем головы перед павшими советскими героями. Мы никогда не забудем победу советской армии, которая спасла немецкий народ от ужасов фашизма. И мы всегда будем воспитывать наших детей в духе благодарности великому Советскому Союзу, которому они обязаны жизнью»[10].
Сам выбор места для памятника должен был символизировать связь немецких антифашистов с освободителями. Говорят, что Вильгельм Пик предложил поставить его в Трептов-парке, так как отсюда начинались многие демонстрации берлинского пролетариата, здесь выступали Карл Либкнехт, Роза Люксембург, Эрнст Тельман и другие вожди немецкого рабочего класса, — словом, это место овеяно революционными традициями[11]. 30 апреля 1946 года на месте захоронения советских солдат в Трептов-парке немецкие антифашисты поставили памятный камень с надписью «Незабвенные жертвы, принесенные за нас, благодаря которым мы вышли из мрака фашизма. Жертвы, ставшие для нас предостережением, вечная вам честь и вечная слава!»
Идея освобождения была заложена уже в условия конкурса на сооружение памятника, опубликованные военным советом советских оккупационных войск[12]. От архитекторов и скульпторов прежде всего требовалось выразить мысль об увековечении «интернациональной освободительной миссии советской армии»[13]. И совершенно в духе этих требований и соответствующей интерпретации истории памятник после торжественного открытия был включен в государственный церемониал ГДР в память об освобождении.
Государственный акт в честь 10-летия «освобождения от фашизма» описывался в «NeuesDeutschland» от 8 мая 1955 года как «проявление международной значимости, добрых и дружественных отношений Германской Демократической Республики со всеми миролюбивыми государствами и особенно с великим Советским Союзом». В опубликованной здесь же, обращенной «ко всем немцам» речи Вильгельм Пик выдвинул тезис, отделяющий немецкий народ от «империалистов» и «милитаристов», которые привели его к катастрофе. Он говорил о «войне за мировое господство германских империалистов», которая «отозвалась чудовищным насилием против немецкого народа». И далее: «Только победа Советского Союза в грандиозной битве за Берлин положила конец преступлениям германских милитаристов. Таким образом, 8 мая принесло нашему немецкому народу избавление от бесконечной войны и ужасных разрушений»[14]. В тот момент, когда еще свежа была память о войне и поражении, обоснование идеи освобождения казалось необходимым. Но через 15 лет для Вилли Штофа такая интерпретация окончания войны считалась очевидной истиной, не требующей каких-либо разъяснений[15].
После канонизации воплощенный в советском памятнике образ, вплоть до нюансов интерпретации, оставался обязательным на все время существования ГДР. Таким он предстает, например, на памятной медали майсенской фарфоровой мануфактуры к 10-летию освобождения или на монете в 10 марок к его 40-летию. В последнем случае сочетание с гербом ГДР — молотом и циркулем — на обратной стороне монеты можно понять как присвоение этого образа, но прежде всего это связано с тем, что речь шла об официальном платежном средстве ГДР. Такое визуальное присвоение образа через сочетание с государственной символикой можно было увидеть и на 20 лет раньше, на плакате Петерпауля Вайса 1965 года. На нем пространство заполнено фрагментом, несущим основную смысловую нагрузку всего памятника: правая нога воина, перед ней меч и кусок разбитой свастики, а также часть цоколя. На заднем плане, подобно восходящему солнцу, обрамленные лучами молот и циркуль, государственный герб ГДР. В этом плакат формально схож с плакатом 1960 года, посвященным Бухенвальду. Характерно, что такое сочетание появилось на плакате, который анонсировал выставку «Освобождение» в Музее германской истории (Восточный Берлин). Ведь и сама экспозиция точно воспроизводила официальную версию германской истории.
На то, что центральная фигура мемориала служит кодом освобождения немецкого народа от фашизма, указывает и упрощенная интерпретация образа. Главные элементы, составляющие советскую память о войне — скорбь и триумф, — были вынесены за скобки. И тем не менее присвоение образа отвечало советским представлениям: в связи с 25-летием ГДР Центральный комитет СЕПГ, Государственный совет и Совет министров Республики получили в подарок от командования Советской группы войск в Германии настольное украшение в виде именно этой фигуры. Советский памятник использовался в качестве официального образа мифа о создании ГДР, и тем самым Республика все более явно определяла себя как государство милостью Советского Союза. Однако сознание вечной благодарности предполагает и постоянное чувство долга. Так символ освобождения стал одновременно проявлением подчинения, следствием которого было постоянное воспроизводство политического и социально-психологического напряжения.
Бухенвальд
Наряду с мемориалом в Трептов-парке, другим важным для формирования национальной памяти местом стал бывший концентрационный лагерь Бухенвальд, а история о так называемом «самоосвобождении узников лагеря» прочно вошла в официальную мифологию. 11 апреля 1945 года 6-й танковый дивизион 3-й армии США подошел к концлагерю. После бегства эсэсовцев, еще во время боев узники — участники Сопротивления взяли лагерь под свой контроль[16]. В ГДР этот прецедент интерпретировался как самоосвобождение и стал одной из важнейших опор мифа о создании ГДР, придающей ей исторические корни и самосознание. К тому же в Бухенвальде в 1944 году был убит Эрнст Тельман, председатель Коммунистической партии Германии с 1925 года. То, что он выдержал столь длительное заключение, с 1933 по 1944 год, и сама его смерть должны были служить примером и напоминанием, прежде всего для молодежи[17].
Исходным моментом этой самостилизации, или, по выражению Ренана, подтверждения принесенных жертв, стала «Клятва Бухенвальда». В связи с возведением одного из первых памятников погибшим в концентрационном лагере Бухенвальд оставшиеся в живых узники и члены интернационального лагерного комитета 19 апреля 1945 года, вскоре после освобождения, дали торжественное обещание, ставшее позднее известным как «Клятва Бухенвальда»:
«Еще развеваются нацистские знамена, еще живы палачи наших товарищей. Поэтому здесь, перед всем миром, на месте, где совершались фашистские зверства, мы клянемся: мы не прекратим борьбы до тех пор, пока последний виновный не будет осужден судом всех наций. Наш лозунг — окончательный разгром нацизма. Наш идеал — построение нового мира без войн, мира свободы. Это наш долг перед нашими погибшими товарищами и их семьями»[18].
В 1958 году, в связи с открытием Национального мемориала «Бухенвальд», эта клятва была слегка, но все же отчетливо, изменена. Теперь, например, говорилось: «Наша цель — построение нового мира без войн, мира свободы»[19]. Подмена понятия «идеал» понятием «цель» прежде всего подчиняла клятву политической практике ГДР, которая видела своими врагами Федеративную Республику Германию и западный мир. В Бухенвальде напоминали о том, что в лице ГДР существует государство, за которое боролись и победили фашизм такие люди, как Эрнст Тельман и руководители «самоосвобождения», и которое родилось в результате освобождения и потому является исторически легитимным.
Клятва выполняла четыре задачи. Она напоминала о жертвах и мучениках, в то же время указывая на опасность, которая по-прежнему угрожает, и следовательно, на легитимность ГДР как «антифашистского государства». Она добавляла к образу «освобождения» как акта милости со стороны Красной армии образ «освобождения» по собственной инициативе и собственными силами. Бухенвальд был, так сказать, подтверждением жертв, принесенных самими немцами. Поэтому образ Бухенвальда был чрезвычайно важен для самосознания ГДР. «Самоосвободители» Бухенвальда были как бы прообразом «народа ГДР», народа, который стремился выйти из роли жертвы и взять дело освобождения в свои руки. Лишь сделав первый шаг к самоосвобождению, он оказался достойным освобождения извне. Адекватное воплощение этой идеи нашел скульптор Фриц Кремер, автор мемориала в Бухенвальде.
Памятник Фрица Кремера
14 сентября 1958 года на горе Эттерсберг в окрестностях Веймара был торжественно открыт Национальный мемориальный комплекс «Бухенвальд». Веймар, как ни одно другое место в стране, олицетворял Германию «поэтов и мыслителей», к духовному наследию которых ГДР апеллировала до конца своих дней. Таким образом, с сооружением мемориала в Бухенвальде возникла связь между антифашизмом и веймарской классикой. Благодаря географической близости к Федеративной Республике Германии становилось ясно, что ГДР выступает хранительницей добрых немецких традиций. Восстание антифашистов позволило ей по праву принять это наследство. Основную смысловую нагрузку в новом мемориале несет памятник Фрица Кремера. Группа из одиннадцати фигур сооружена в форме пирамиды и представляет разные человеческие типы, каждый из которых выполняет определенную функцию. В центре стоит Дающий клятву, сбоку от него — Знаменосец. Ребенок и Сомневающийся — это будущее и право на неуверенность. На переднем плане — Падающий, он же — Жертвующий собой, который словно бросает свое тело навстречу эсэсовцам и оказывается сраженным последней пулей. Но за ним уже стоит Дающий клятву, готовый не только не забывать ужасы и зверства, но, уничтожив фашизм и создав ГДР, как бы подтвердить, что жертвы были не напрасны. Он напоминает о «Клятве Бухенвальда».
По поручению Комитета по подготовке открытия мемориала «Бухенвальд» к этому торжественному акту был нарисован плакат, содержащий множество аллюзий. Текст напоминает о жертвах и борцах Сопротивления. Бросается в глаза красный треугольник — опознавательный знак политических заключенных концентрационных лагерей. Тем самым устанавливается прямая связь с самоосвобождением, предпринятым политзаключенными. Охваченный пламенем главный монумент — башня с колоколом и скульптурная группа — вызывает ассоциацию как с Вечным огнем, этим всеобщим символом памяти, так и с очистительным пламенем. О том, что узниками Бухенвальда были не только немцы, напоминают флаги всех наций, обрамляющие красный треугольник. Этот изобразительный язык был обращен к памяти исключительно политических узников, даже возникало впечатление, будто все заключенные Бухенвальда были политическими. Напротив, тот факт, что самые большие жертвы понесли евреи, то есть люди, ставшие заключенными прежде всего из-за своей «расы», игнорировался. Гораздо яснее эту мысль передает плакат 1960 года, на котором на фоне лучей восходящего солнца — по аналогии с государственным гербом ГДР — фигуры памятника как бы шагают в будущее. В названии недвусмысленно возникает связь между освобождением от «гитлеровского фашизма», метафорой будущего (восходящее солнце) и созданием ГДР.
Распространявшаяся с 1972 года Комитетом участников антифашистского Сопротивления шкатулка показывает, как мало с течением времени изменялась визуальная программа. В нее вошли три медали, три памятных знака и три памятные монеты, посвященные теме «Сопротивление против фашизма», а конкретно — мемориалам в Бухенвальде, Заксенхаузене и Равенсбрюке. Среди них был знак, воспроизводящий мотив плаката 1958 года. Поскольку комментарии отсутствуют, напрашивается вывод, что к тому времени больше не было необходимости вновь и вновь напоминать о героях Сопротивления. В 1970-е годы «Бухенвальд» был уже прочно зафиксирован в национальной памяти, так как с 1958 года едва ли не каждый школьник должен был посетить мемориал.
К 1970 году была выпущена памятная почтовая марка, на которой были изображены только скульптурная группа Фрица Кремера и клятва. Марка напоминает о «25-й годовщине освобождения от фашизма», воспроизводя таким образом привычное обобщение. Клятва заканчивается словами: «Мы, верные единству, рожденному в страдании и сопротивлении, клянемся посвятить себя высокой цели взаимопонимания народов, во имя их безопасности, их независимости, мира и свободы! Мы даем клятву».
В 1988 году, незадолго до конца ГДР, в связи с 30-летием открытия мемориала «Бухенвальд» была выпущена еще одна почтовая марка с изображением памятника Фрица Кремера. Этот мотив охотно использовался также в школьных учебниках. Таким образом, с 1958 по 1989 год в концепции визуального ряда ничего не изменилось[20].
Несмотря на это, в концепции экспозиции мемориала в те же годы имели место политически обусловленные повороты. Так, в 1970-е годы в нее была включена тема уничтожения евреев. Однако официальная мифология о Сопротивлении и страданиях, о жертвах и героях под сомнение не ставилась.
После «поворота» [демократических преобразований в ГДР в 1989-1990 годы. — Примеч. пер.] монумент в Бухенвальде остается иконой Сопротивления, хотя и не в изначальном смысле: в 1993 году Дитер Шмидт предложил толковать памятник Фрица Кремера в духе сопротивления режиму ГДР[21].
Воздействию мифа об антифашизме способствовала также книга Бруно Апица «Голый среди волков». Она вышла почти одновременно с открытием бухенвальдского мемориала и тут же стала бестселлером. Бруно Апиц заслуживал абсолютного доверия: ведь он восемь лет был узником Бухенвальда и выжил. Его книга была издана миллионными тиражами и переведена на 25 языков. Наверное, она имела такой успех еще и потому, что облекала воспоминание о Второй мировой войне в форму эмоционального, трогательного повествования. В 1958 году многие читатели еще ясно помнили войну и национал-социализм, а также свое собственное участие в этих явлениях. Бруно Апиц облегчил их совесть. Он рассказал о человечности посреди варварства. «Голый среди волков» — это история о том, как незадолго до конца войны участвовавшие в Сопротивлении коммунисты и «самоосвободители» лагеря спасли маленького мальчика, польского еврея.
В 1962 году Франк Байер экранизировал книгу. В финальной сцене, которая послужила мотивом и для его плаката, хауптштурмфюрер СС приходит в барак и требует выдать ему ребенка. За его спиной смыкаются ряды узников. В этот момент становится ясно, что знаки поменялись: СС утратила свою власть над людьми. Ребенок осторожно выходит вперед. Интересно, что речь идет о спасении еврейского мальчика, хотя основной темой является Сопротивление коммунистов и их героизм. Таким образом Апиц и Байер обслужили миф об антифашизме и вместе с тем сохранили остатки памяти об уничтоженных евреях. Апиц умолчал о том, что эта правдивая история спасения ребенка на том не закончилась. Ведь вместо Стефана Ежи Цвейга в список на депортацию был включен подросток-цыган Вилли Блум[22].
ГДР и проблема уничтожения евреев
После падения Берлинской стены в 1989 году перед ГДР встал вопрос о том, как вести себя с Израилем и, соответственно, каким будет ее отношение к геноциду. Внезапно на повестке дня появилась и проблема вины, которая не обсуждалась со времени сталинской телеграммы 1949 года. До 1989 года ГДР отказывалась выплачивать Израилю компенсации, обсуждения проблемы геноцида не было. Незадолго до объединения с Федеративной Республикой Германией ГДР осознала свою ответственность перед Израилем, а тем самым и ответственность за убийство евреев Европы[23]. До тех пор считалось, что ГДР — антифашистское государство и не несет ответственности за «преступления против человечности».
С 1945 года в Германию из концентрационных лагерей и из эмиграции возвращались евреи, которым удалось выжить. Жизнь еврейской общины налаживалась и в советской зоне оккупации. Сперва в СЕПГ сложилась группа, представленная прежде всего Паулем Меркером, одним из руководителей партии, которая поддерживала идею выплаты евреям компенсаций. Однако очень быстро привилегированные места стали занимать также вернувшиеся из концлагерей коммунисты, участники Сопротивления. По их мнению, евреи, конечно, испытали нечеловеческие страдания, но не боролись. Такую точку зрения отражает часто воспроизводившаяся в школьных учебниках картина Ханса Грундига «Жертвам фашизма» (1946). Два изображенных на ней покойника четко дают понять разницу между погибшим борцом Сопротивления и другими жертвами. В то время как поза одного полна достоинства, будто на катафалке, лицо другого стыдливо прикрыто. Грундиг заимствовал материал христианской иконографии и отразил также идею воскресения, представление о «земле обетованной», которая по воле коммунистов станет реальностью в новом немецком государстве.
С началом холодной войны и в связи с тем, что отношение Советского Союза к Израилю становилось все более натянутым, и в ГДР поле деятельности еврейской общины мало-помалу сужалось. Евреи вынуждены были перейти к обороне. Они были бессильны против аргументации партии, которая в конце концов сделала из имущих граждан еврейского происхождения классовых врагов[24]. Они чувствовали, в том числе и в связи с «делом Сланского»[25] в Праге, нарастание угрозы, и большая часть ведущих деятелей еврейской общины бежала в Западную Германию. В 1952 году Пауль Меркер, в адрес которого в ходе «дела Сланского» прозвучали обвинения, был арестован как агент американского империализма и сионизма, а в 1955 году осужден на восемь лет. Правда, в 1956 году, в ходе десталинизации, приговор был отменен[26], но Пауль Меркер больше не мог занимать никаких партийных постов. После смерти Сталина и во время последовавшей затем «оттепели» произошла либерализация в культурной жизни. В 1958 году в кинотеатрах ГДР шел фильм «Звезды». Режиссером-постановщиком был Конрад Вольф, сценаристом — Анжель Вагенштайн. Геноцид присутствовал в этом фильме как подтекст, а собственно темой было обращение солдата вермахта Вальтера в участника Сопротивления. Транспорт с евреями из Салоник по пути в Освенцим останавливается где-то в Болгарии. Караульный солдат Вальтер и учительница-еврейка Рут знакомятся через колючую проволоку. Вальтер влюбляется и решает помочь Рут бежать. Но план не удается. Потеряв Рут, Вальтер вступает в Сопротивление. Колючая проволока, которая на афише служит границей между героями фильма, символизирует не только концентрационный лагерь, но и невозможность быть вместе.
При каждом удобном случае в ГДР старалась представить Федеративную Республику Германии как фашистское государство, например в ходе масштабных кампаний против Ханса Мария Глобке, Теодора Оберлендера или Генриха Любке [обремененных нацистским прошлым политиков. — Примеч. ред.][27]. Состоявшийся в 1961 году в Иерусалиме процесс над Эйхманом был для ГДР желанным поводом упрекнуть Федеративную Республику в том, что она не преодолела национал-социалистическое прошлое. Кампания, начавшаяся в ГДР в связи с процессом Эйхмана, не могла обойти стороной тему преследования евреев[28]. «Публикации» по этой теме «вообще имели шанс появиться» только «под набат политических кампаний»[29]. Свидетельством тому может быть изданная в Восточном Берлине в 1966 году небольшим тиражом книга Хельмута Эшвеге «Знак “J”. Иллюстрации, документы, свидетельства по истории преступлений гитлеровского фашизма против евреев Германии. 1933-1945 годы». Тем не менее ГДР и впредь в жесткой форме отказывалась обсуждать проблему компенсаций Израилю, ссылаясь при этом на Потсдамские соглашения.
Ставилась также проблема Освенцима. Президент берлинской Академии искусств Конрад Вольф устроил в Академии чтение пьесы Петера Вайса «Дознание», состоявшееся 19 октября 1965 года, то есть ровно через три месяца после завершения во Франкфурте-на-Майне суда над охранниками этого лагеря смерти. Одновременно чтения пьесы прошли в Альтенбурге, Эрфурте, Гере, Потсдаме, Магдебурге, Халле, Нойштрелице, Веймаре и Ростоке. Однако в ГДР не считали, что текст относится и к ее гражданам. Его понимали как обвинение против якобы продолжающегося господства фашизма, представленного прежде всего Федеративной Республикой Германии[30].
С поворотом ГДР к «широте и многообразию» при Хонекере, но прежде всего в связи с попытками добиться международного признания и установить экономические отношения с государствами Запада политика культуры стала заниматься новыми темами. В 1974 году наконец вышел фильм «Якоб-лжец», снятый по сценарию Юрека Беккера режиссером Франком Байером как совместная продукция студии ДЕФА и телевидения ГДР. Юрек Беккер, выросший в гетто в Лодзи, бывший узник Заксенхаузена и Равенсбрюка, уже в 1965 году переработал свой материал в сценарий, но ДЕФА от него отказалась. Затем на основе этой истории он написал свой первый роман, который смог опубликовать в 1969 году в издательстве «Aufbau» и за который получил множество литературных премий как на Востоке, так и на Западе. Герой, Якоб Гейм, случайно услышал по радио сообщение о военных победах Красной армии над германским вермахтом. Он рассказал об этом своим друзьям в гетто, чтобы их обнадежить. Поскольку друзья хотят знать о дальнейшем ходе событий, он начинает придумывать хорошие известия. В конце жители гетто сталкиваются с реальностью. Cчастливого конца нет: людей увозят. На афише на это ясно указывает изображение Якоба, пускающего мыльные пузыри — ложные известия. Своей ложью он дал жителям гетто возможность выжить, пусть и на короткое время. Так на афише отразилась воля обитателей гетто к жизни. Этот фильм исключительно удачно вписался в концепцию политики правительства ГДР потому, что оно смогло продемонстрировать перед заграницей свой антифашизм и либерализм. При этом свою роль, возможно, сыграло и то, что за год до этого ГДР приняли в Организацию Объединенных Наций и она стремилась создать позитивное впечатление о себе за рубежом. Фильм имел международный успех, он получил Национальную премию ГДР, первым из фильмов студии ДЕФА участвовал в Берлинале и был номинирован на «Оскар».
Чтобы ясно дать понять Западу, что ГДР является страной победившего антифашизма, Республика нуждалась в помощи еврейской общины, которую она по тактическим соображениям с 1960-х годов умеренно, но постоянно поддерживала. В 1980-е годы в Берлине была отреставрирована Новая синагога на Ораниенбургской улице и основан Еврейский центр. В 1988 году в ГДР вспомнили и о погроме в ноябре 1938 года [так называемой «хрустальной ночи» с 9 на 10 ноября 1938 года. — Примеч. пер.]. Однако политически тема геноцида оставалась «белым пятном». Вплоть до 1989 года понятия «Холокост», «Шоа» или «геноцид» на страницах школьных учебников отсутствовали[31]. Уничтожение европейских евреев интерпретировалось как крайнее проявление капиталистической системы. Память о том, что происходило в концентрационных лагерях, использовалась с оглядкой на «капиталистический Запад», на Федеративную Республику Германии или США. До 1989 года в ГДР не было никакой информации и о масштабах преследования евреев в нацистской Германии.
Несмотря на это, как показывает история Юрека Беккера, геноцид присутствовал в жизни страны. Один из первых примеров — стихотворение Иоханнеса Р. Бехера «Детские башмачки из Люблина», которое было опубликовано в 1944 году в Москве[32]. Рюдигер Штайнлен, анализируя детскую и юношескую литературу о Холокосте, так пишет об этом стихотворении: «Холокост описывается при помощи уменьшительных форм, напоминающих детский язык»[33].
Оппозиция в ГДР, к которой принадлежали также художники и писатели, обратилась к проблемам геноцида и национал-социализма в 1970-е годы, поставив вопрос о вине как бы по ту сторону антифашистских заклинаний. Книга Кристы Вольф «Образы детства», по словам Стефана Хермлина, прервала «долгое молчание в ГДР о вытесненном, бытовом фашизме по ту сторону официальных прокламаций»[34]. Вышедшая в 1976 году в издательстве «Aufbau» книга ставит вопрос о вине, поместив преступников, которые, согласно официальному толкованию, жили, конечно же, в Федеративной Республике, в тесный круг собственной семьи. Однако до 1990 года и речи не было об официальном признании какой-либо собственной вины.
Выводы
Вплоть до ноября 1989 года ГДР рассматривала себя исключительно как государство, в котором антисемитизм и фашизм «искоренены»[35]. Вопрос о геноциде не ставился. Он не соответствовал представлениям, заложенным борцами Сопротивления в «Клятве Бухенвальда», но прежде всего не укладывался в политическую легитимационную концепцию, которой следовало советское руководство, а позднее и лидеры ГДР. Миф о создании ГДР стремился, таким образом, свести весь исторический опыт к антифашизму, разумеется, за счет отрицания и табуирования проблемы вины и вытеснения других вопросов, например личного опыта.
Перевод с немецкого Марианны Корчагиной