Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 2, 2005
Александр Иванович Борозняк (р. 1933) — историк, профессор Липецкого государственного педагогического университета.
Память — способность помнить, не забыватьпрошлого, свойство души хранить, помнитьсознанье о былом. Память относительно прошлого то же, что заключенье, догадкаи воображенье относительно будущего.
В.И. Даль. Толковый словарь
живого великорусского языка
В российской публицистике давно уже стала общим местом констатация того, что опыт тоталитарного прошлого «преодолен нами в гораздо меньшей степени, чем нашими бывшими противниками»[1]. При этом далеко не всегда учитывается сложность, неоднозначность «преодоления прошлого» в послевоенной (Западной) Германии как процесса, связанного и с переходом к демократии в ФРГ, и с серьезными противоречиями данного перехода.
В словосочетании «Bewältigung der Vergangenheit» — «преодоление прошлого» — стыдливо отсутствует указание на то, о каком именно «прошлом» идет речь. И дело здесь в том, что данный термин ведет свое происхождение с середины 1950-х годов предыдущего века, когда в ФРГ требование расчета с нацистской диктатурой не только не являлось очевидным, но, напротив, противоречило основным тенденциям общественного мнения. Немцы отворачивались от позорных страниц своей истории. В 1956 году профессор Гёттингенского университета Герман Хеймпель писал о «нависшей над современностью жестокой опасности забвения» гитлеризма. Он призывал западногерманских граждан выработать «взгляд на историю, не обремененный тягой к оправданию», «преодолеть непреодоленное прошлое»[2].
КАК ОСВОБОДИТЬСЯ ОТ ПРИЧАСТИЯ БУЙВОЛА?
Крах «третьего рейха» побуждал немцев к коренному повороту в жизни общества, к очищению от скверны нацизма, к осмыслению его корней и последствий, к новому обретению человеческих ценностей, затоптанных гитлеровским режимом. Но подавляющее большинство немцев восприняло окончание войны не как освобождение, но как поражение, как национальную катастрофу. Антифашистский импульс 1945 года («niemals wieder!» — «никогда больше!») чрезвычайно быстро оказался исчерпанным в условиях активного включения ФРГ в «холодную войну»[3]. Якорем спасения представлялась идея единоличной ответственности Гитлера, непричастности к его преступлениям немецкой правящей элиты. Этот тезис надолго определил главный вектор западногерманского исторического сознания.
Даже Нюрнбергский процесс принес не только страх, но и облегчение и «попутчикам» режима, и преступникам «среднего звена»: ведь осуждены те, кто виновен, остальные могут быть спокойны. Публикации о нацистских концлагерях были постепенно вытеснены с книжного рынка, их место заняли мемуары военных преступников, судебное преследование которых было фактически прекращено. По мнению Карла-Эрнста Йейсмана, ФРГ «появилась на свет как политический организм, наделенный памятью подростка» [4].
Немцам не удалось, говоря словами Альфреда Андерша, «извлечь из немыслимой милости тотального поражения силу, направленную на тотальное преображение»[5]. Никто не хотел вспоминать о неуместных теперь призывах Карла Ясперса: «Мы должны выяснить вопрос о немецкой вине. Это касается нас самих. Это делается независимо от упреков, которыми нас осыпают извне, хотя мы и можем пользоваться ими как зеркалом […] Мы чувствуем себя причастными не только к тому, что делается сейчас, не только совиновными в действиях современников, но и причастными к традиции. Мы должны взять на себя вину наших отцов. Мы все виноваты в том, что в духовных условиях немецкой нации дана была возможность такого режима»[6].
Это — цитата из надолго забытой (ставшей затем популярной, но через 20 лет!) книги «Проблема вины», в основу которой легли лекции, прочитанные в Гейдельберге зимой 1945-1946 годов. Осенью 1946 года Карл Ясперс с нескрываемой горечью писал своей ученице Ханне Арендт: «Мне трудно находиться за кафедрой, когда я вижу перед собой враждебные лица. Лишь после 1937 года я ощущал такой настрой в аудитории, как сегодня»[7].
Только в конце 1950-х «преодоление прошлого» постепенно стало осознаваться в ФРГ как знак длительного, многопланового общенационального извлечения уроков из истории «третьего рейха», как призыв к моральному очищению, к восприятию и осмыслению правды о фашизме и войне, как понятие-символ, порожденное чувствами стыда и ответственности за преступления гитлеризма.
Какие обстоятельства вызвали поворот в массовом историческом сознании ФРГ, открывший качественно новый цикл процесса восприятия неудобного прошлого? В рождественскую ночь 24 декабря 1959 года в Кёльне были осквернены фашиствующими хулиганами только что отстроенная синагога и памятник жертвам национал-социализма. Общественность — западногерманская и зарубежная — была встревожена. Раздавались призывы к удалению бывших нацистов из правительства Конрада Аденауэра. Мыслящих людей беспокоила нараставшая активность неонацистов, выступавших против самой идеи преодоления коричневого прошлого, принявших, как писал Генрих Бёлль, «причастие буйвола».
В январе и феврале 1960 года были созваны чрезвычайные заседания бундестага. В мае того же года Теодор Оберлендер, один из федеральных министров с «коричневым прошлым», вынужден был оставить свою должность. Полиция арестовала нескольких неофашистов, оказавшихся недавними выпускниками школ и профтехучилищ. В печати появились статьи, настоятельно требовавшие пересмотра в антифашистском духе школьных учебников и системы преподавания истории в целом. «Досадно, — писала одна из газет, — что мы занялись этой проблемой через 14 лет после катастрофы»[8]. Хоть и с запозданием, но начало претворяться в жизнь принятое в 1958 году решение о создании Центрального ведомства ФРГ по расследованию нацистских преступлений.
Активную научную деятельность развернул Институт современной истории в Мюнхене, специально предназначенный для сбора, хранения и изучения документов «третьего рейха». Одной из главных тем исследований западногерманских ученых был нацистский государственный переворот, но немаловажные шаги были сделаны для изучения истории агрессии Гитлера (в том числе против СССР), военных преступлений, прежде всего геноцида еврейского населения Европы.
Произошли важные изменения в государственной системе политического воспитания ФРГ. В документе одной из правительственных организаций, принятом сразу после антисемитской выходки в Кёльне, указывалось, что причины эксцессов «следует искать в явной недостаточности масштабов преодоления национал-социализма»[9]. Дисциплина «политическое образование» вводилась во всех землях и во всех типах школ, началась подготовка соответствующих учебных пособий. Но плоды этой работы сказались далеко не сразу.
Этапным событием начала 1960-х годов стал Франкфуртский процесс над убийцами Освенцима — первый крупный процесс над нацистскими преступниками, проведенный правосудием ФРГ. На основе свидетельских показаний и архивных материалов был реконструирован механизм массового уничтожения в крупнейшем лагере смерти. Суду были представлены подготовленные Институтом современной истории экспертные заключения о геноциде против еврейского народа, о преступных действиях СС, о плановом уничтожении советских военнопленных и роли вермахта в этих злодеяниях. После процесса слово «Освенцим» стало шифром нацистского режима. Теодор Адорно следующим образом сформулировал современный категорический императив: «предотвратить возвращение Освенцима»[10].
В обстановке, когда определились контуры угрозы демократии, значительный резонанс в ФРГ вызвали публицистические выступления ученых, обладавших мировым авторитетом в сфере гуманитарного знания, — Карла Ясперса и Теодора Адорно. Люди, представлявшие цвет интеллигенции ФРГ, не страшились идти против течения, точно и глубоко осмысливали тревожную ситуацию в своей стране, указывали на антигуманную сущность фашистской диктатуры и на опасность ее забвения. Западногерманское общество нашло в себе силы и мужество услышать и понять своих духовных лидеров (к именам Адорно и Ясперса добавлю имена Петера Вайса, Генриха Бёлля, Вольфганга Кёппена, Гюнтера Грасса), воззрения которых оказали непосредственное влияние на смену вектора массового исторического сознания.
В конце 1960-х годов произошел качественный сдвиг в ходе научного исследования истории «третьего рейха». В трудах Фрица Фишера, вызвавших живую дискуссию, которая вышла далеко за пределы научного цеха, раскрывалась важнейшая проблема преемственности экономических и политических структур «третьего рейха». Широкий резонанс вызвали ставшие классикой книги о нацистском периоде, выпущенные Мартином Брошатом, Гельмутом Краусником, Хансом Буххаймом, Хансом Моммзеном.
Непримиримое отношение к нацистскому прошлому было важнейшим компонентом молодежного бунта конца 1960-х годов. Идеология «поколения 68-го» была достаточно путаной. Нередки были явно упрощенные оценки происхождения и характера фашистской диктатуры, а ФРГ понималась (чего не избежала и советская публицистика той поры) чуть ли не как прямое продолжение гитлеровского рейха. Но акции студентов привели к тому, что открылись новые поля дискуссий, новые, непредвзятые подходы к исследованиям «третьего рейха».
ПОСТИГАЯ ТРАГЕДИЮ ХОЛОКОСТА
На арену научной и политической деятельности вышло новое поколение людей, родившихся уже после войны, не имевших непосредственного опыта нацизма, но непримиримых ко лжи о прошлом. Видимо, Ральф Дарендорф был едва ли не первым, кто указал на значимость данного фактора. В 1965 году он констатировал: «Сломлено глухое и долгое молчание […] Новое поколение может ставить вопросы, не опасаясь, что ответы чувствительно затронут самих себя»[11].
Трудно переоценить влияние средств массовой информации на формирование антинацистского консенсуса в ФРГ. В январе 1979 года по телевизионной программе ARD прошла трансляция американского художественного сериала «Холокост», рассказавшего потрясенным немцам о трагедии «окончательного решения еврейского вопроса» в нацистской Германии и в оккупированных странах Европы. У экранов собралось более 20 миллионов зрителей, узнавших страшную правду, задумывавшихся (те, кто мог задумываться) не только о судьбе евреев, но и о молчании или бездействии миллионов равнодушных сограждан, которые стали свидетелями или соучастниками преступлений.
Графиня Марион Дёнхофф назвала телефильм «уроком истории для всех немцев»[12]. Телесериал стал прямым вызовом западногерманской исторической науке, он (как и Франкфуртский судебный процесс) явился стимулятором масштабных научных исследований по проблематике 1933-1945 годов. В Западном Берлине был создан Центр по изучению антисемитизма.
В конце 1970-х и в начале 1980-х годов исследователи, принадлежавшие к различным научным школам, обратились к «микрокосмосу» общественных отношений в нацистской Германии, к проблематике «истории повседневности», массового поведения и массового сознания, ментальности немцев в условиях «третьего рейха». Историческая наука вступала в прямое соприкосновение с реалиями «обыкновенного фашизма», с жизнью простых людей в годы диктатуры. Возникло движение историков-любителей, тематика нацистского режима заняла значительное место в конкурсах школьных исторических сочинений. Осуществилась идея Вальтера Беньямина: «Необходимо реконструировать историю, рассматриваемую с точки зрения жертв, приговоренных к молчанию»[13].
К началу 1980-х годов (по мере накопления и публикации документальных данных о периоде гитлеризма, по мере отработки методологического инструментария) в исторической науке и в обществе ФРГ сложилось, при всех расхождениях в частных оценках, определенное согласие по поводу того, что преступления фашизма вытекали из сущности самого режима, а развязанная Гитлером война носила неприкрыто агрессивный характер. Но одновременно не прекращались активные попытки демонтажа антинацистского консенсуса. Представители консервативных сил, одержавших победу на парламентских выборах 1982 года, шумно требовали «выйти из тени прошлого», «нормализовать» германскую историю, освободить немцев от комплекса национальной вины и национальной ответственности.
Дебаты о нацистском режиме, о его существе и характере, об уроках, извлекаемых современниками из двенадцати лет «тысячелетнего рейха», стали в ФРГ перманентным явлением. Но дискуссия, происходившая в 1986-1987 годах и получившая название «спор историков», занимает в развитии исторической мысли и исторического сознания ФРГ особое место. Никогда прежде полемика о коричневом прошлом не достигала такой остроты, никогда прежде не возникало столь сильного резонанса в обществе. Инициаторами дискуссии стали известные историки консервативного направления Эрнст Нольте и Андреас Хильгрубер.
Было ли установление и функционирование нацистского режима результатом акций германской политической, экономической и военной элиты или же ответом на воздействие внешних факторов? Нольте, базировавшийся на вульгарной трактовке концепции тоталитаризма, отвечал на этот вопрос следующим образом: Гитлер был всего лишь слепком со Сталина, а Освенцим — только «технически усовершенствованной» копией ГУЛАГа.
Одновременно предпринимались попытки пересмотреть происхождение Второй мировой войны и геноцида по отношению к еврейскому населению Европы. Нольте и его сторонники объявляли эти преступления «ответом» на мифическое «объявление войны» Гитлеру со стороны международных еврейских организаций. Тезис о нацистской диктатуре как орудии «превентивного убийства» был органично дополнен установкой о «вынужденной» войне Гитлера против СССР. Ханс Моммзен видел серьезную потенциальную опасность в том, что в ФРГ «оказалась зыбкой демаркационная линия» между респектабельной наукой и маргинальной неонацистской прессой[14]. Речь шла, по оценке Курта Зонтхаймера, о попытке сконструировать для немцев «подправленно-приукрашенную совесть»[15].
Вопреки ожиданиям правых политиков и публицистов дискуссия привела к формированию широкого фронта ученых, которые, придерживаясь различных политических взглядов, объединились на общей платформе постижения исторической правды о нацистском режиме и его злодеяниях.
КТО НЕСЕТ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ ЗА ПРЕСТУПЛЕНИЯ РЕЙХА?
В конце ХХ века политический ландшафт Германии и Европы неузнаваемо изменился. Произошли события, казавшиеся прежде абсолютно невозможными. Осенью 1989 года рухнула Берлинская стена, а через год с карты континента исчезли привычные контуры Германской Демократической Республики, возникло единое германское государство.
В течение полутора десятилетий, прошедших со времени объединения Германии, в стране развернулись дебаты, связанные с публикацией дневников Виктора Клемперера и книги американского ученого Дэниэла Голдхагена «Добровольные подручные Гитлера», но прежде всего — с передвижной выставкой о преступлениях вермахта. Общая тематика дискуссий: ответственность рядовых немцев за преступления нацизма.
С марта 1995 по ноябрь 1999 года в 32 городах ФРГ была представлена документальная экспозиция «Война на уничтожение. Преступления вермахта в 1941-1944 годах», подготовленная Институтом социальных исследований (Гамбург). Общее число посетителей выставки составило 860 тысяч. Издано более двух десятков книг, посвященных «Гамбургскому проекту», число газетных и журнальных статей об экспозиции не поддается учету. Выставка была предметом обсуждения в бундестаге, в земельных и городских парламентах ФРГ. Она стала полем политического противостояния. Выставка, ее неоднозначное восприятие ясно показали, что общественное сознание Берлинской республики вступило в принципиально новую фазу преодоления нацистского прошлого.
Для историков, для общественного мнения ФРГ обращение к криминальной роли германской армии играет особую роль. Слова «Освенцим» и «Холокост» давно уже стали предостережением для большинства немцев, однако признание «другого Холокоста» — злодеяний по отношению к народам СССР — отторгалось массовым сознанием. Восприятие ужасающей картины «войны на Востоке» вызывало аллергию и у историков, и у большинства граждан Федеративной Республики.
Базовые факты, которые легли в основу экспозиции, были известны, о них говорилось в трудах известных немецких историков, но нежелательные реалии решительно отторгались широкой публикой. Дело было не в уровне исторических изысканий, но в неготовности общественного мнения ФРГ воспринять полную правду о роли вооруженных сил в фашистских преступлениях. В социальном сознании доминировало представление о том, что вермахт вел против Советского Союза «чистую войну». Что же касалось очевидных преступлений на оккупированных территориях СССР, то они привычно относились на счет нацистских карательных формирований.
Гамбургская экспозиция, основным автором которой был яркий представитель «поколения 68-го года» Ханнес Геер, фактически явилась разновидностью масс-медиа. Она имела солидную научную основу, но ей изначально были присущи как предельная заостренность выводов, так и несомненная плакатность, фрагментарность, сознательный отказ от универсального подхода к истории вермахта. Именно эти особенности выставки и были использованы силами, пытавшимися (под видом уточнения подписей под десятком фотоснимков) поставить под сомнение главные выводы экспозиции.
В ноябре 1999 года директор Института социальных исследований Ян Филипп Реемтсма объявил о временном прекращении работы выставки. Он выразил надежду, что вскоре будет реализован новый проект, который по-прежнему «вовсе не будет нравиться всем критикам и станет предметом новых дискуссий»[16].
В течение двух лет (не трех месяцев, как предполагалось ранее) над вторым вариантом выставки трудилась группа ученых во главе с Ульрике Юрайт. Поиски новых решений доставались нелегко. Не у дел оказался Ханнес Геер, выразивший несогласие с пересмотром выставочной документации. Ян Филипп Реемтсма и Ульрике Юрайт отмечали: «Больше нет некомментированных фотоснимков. Фотографии и документы уравновешивают друг друга […] Экспозиция стала дедуктивной и более аналитической»[17]. Центр тяжести был перенесен с рассмотрения отдельных преступлений к анализу действий вермахта как организации, как неотъемлемой составляющей нацистского режима. Экспозиция именовалась теперь «Преступления вермахта. Аспекты войны на уничтожение, 1941-1944».
Выставка в ее новой версии действовала с ноября 2001 по март 2004 года. Центральной темой экспозиции и дискуссий вокруг нее стала тема личной ответственности солдат и офицеров за совершенные злодеяния. Уходя от крайних позиций («все солдаты — преступники», или: «наши солдаты только выполняли свой долг»), авторы проекта убедительно противопоставили преступлениям кровавых палачей попытки немногих, безвестных прежде, военнослужащих вермахта, сохранивших человечность и оказывавших — вопреки строжайшим запретам и с риском для жизни — помощь жертвам нацистской оккупации: евреям, советским военнопленным. Если выставка в ее прежнем виде была, по словам Герхарда Цверенца, в известном смысле провокацией, открытым вызовом общественному мнению, то новая экспозиция стала «школой для широких слоев населения»[18].
В ноябре 2001 — марте 2004 года выставка была представлена в 11 немецких городах. Ее посетили более 400 тысяч человек. После 1995 года под прямым воздействием дебатов о выставке в ФРГ заметно интенсифицировались научные исследования по проблематике преступлений вермахта на оккупированных территориях СССР.
Вдумчивые наблюдатели констатировали этапное значение различий в восприятии широкой публикой первого и второго вариантов выставки. Как считает Михаэль Йейсман, выставка стала «хронометром, отмерившим время в двух часовых поясах»: сначала «в такт уходящей прежней Федеративной Республике», а затем уже — синхронно «формированию контуров нового самосознания»[19]. Это «новое самосознание» невозможно оценивать однозначно: с одной стороны, в общественном мнении утвердился антинацистский консенсус, но, с другой стороны, заметно выросло влияние течений, которые можно объединить в рамках понятия «новый немецкий национализм». ФРГ вновь оказалась в пороговой ситуации. Характерен призыв лидера одной из праворадикальных организаций: «вывести немцев из вавилонского плена манипулируемой историографии», «захлопнуть окошко, в котором продают билеты в Каноссу»[20].
Вполне обоснованными оказались опасения, высказанные Мартином Брошатом более полутора десятилетий назад: «Может случиться, что вскоре в коллективном сознании быстро произойдет эрозия нацистской эпохи. Часто я прихожу к заключению, что в понимании будущих историков преобладающими окажутся нормальные стороны этого времени»[21].
В Берлинской республике, предполагает Норберт Фрай, «самокритичный подход к нацистскому прошлому, кажется, отступает на второй план»[22]. Более определенно высказывается Штефан Райнеке: «Нацистское прошлое становится историей, второстепенным фактором, который больше не определяет наших действий […] Это приводит к утрате масштаба и перспективы. Республика стала беднее, потому что нацистский период понимается только как универсальная метафора»[23]. И вот прямое доказательство: в 1999 году Йошка Фишер заявлял, что части бундесвера направляются в Косово якобы для «предотвращения нового Освенцима».
ОТ ПАМЯТИ КОММУНИКАЦИИ К ПАМЯТИ КУЛЬТУРЫ
Около двух лет назад в прессе и по телевидению ФРГ была развернута дискуссия о союзнических бомбардировках германских городов. Поводом для дебатов стал выход книги Йорга Фридриха, выдержавшей за короткое время несколько изданий[24]. Предмет дискуссии не вызывает сомнений. В ходе бомбовых ударов британской и американской авиации были разрушены многие немецкие города, погибло около 400 тысяч мирных граждан (в это число не входит несколько десятков тысяч так называемых «принудительных рабочих»).
Фридрих с большой выразительностью воспроизводит ужасы бомбовых налетов на немецкие города. Но его книга явилась на деле (независимо от намерений автора) попыткой отвести массовое сознание от постулатов национальной ответственности и национальной вины за развязывание Второй мировой войны и за преступные методы ее ведения. Рецензенты отмечали, что Фридрих сознательно уподобляет союзнические бомбардировки Холокосту и войне на уничтожение. Бомбоубежища Фридрих именует «крематориями» и «газовыми камерами», а соединения британских ВВС — «айнзацгруппами».
Ральф Джордано задает в связи с этим резонный вопрос: «Но разве все эти сцены не были повтором? Повтором того, что происходило на всем разрушенном немцами континенте, в особенности в Восточной Европе, в бесчисленных уничтоженных польских, белорусских, украинских и русских населенных пунктах — от Балтики до Кавказа»[25].
Пожалуй, никогда прежде столь четко не проявлялось в ходе «обращения с прошлым» стремление «нормализовать историю», стало быть, оказаться, как и другие страны Европы, в роли жертвы. Журнал «Der Spiegel», обычно безошибочно реагирующий на колебания вектора общественного мнения, так характеризовал нынешнюю ситуацию: «Пришло время, когда просто не годится дискутировать только о нацистском терроре, оставляя в стороне собственные беды»[26].
В 1970-е годы многие немецкие и зарубежные исследователи полагали, что теория тоталитаризма утратила свое значение. Однако в «новой ФРГ» происходит «тихое торжество» конструкции тоталитаризма. Ее нарочито упрощенная версия сводится к прямому уподоблению политических режимов «третьего рейха» и ГДР. Общеупотребительной стала формула «вторая германская диктатура», а к «12 годам “третьего рейха”» механически прибавляются «40 лет диктатуры СЕПГ». С точки зрения «новых правых», «подлинно тоталитарным государством» была ГДР, а не нацистская тирания (в недрах последней вдруг начали даже «открывать» элементы «гражданского общества» или называть ее «нормальной диктатурой»). В Берлине, в Мюнхене, в Бонне мне довелось быть участником дебатов о «двух германских диктатурах». Обсуждения шли под вполне корректным общим девизом «vergleichen, aber nicht gleichsetzen» — «сравнивать, но не уподоблять». Но на деле неизменно брала верх совсем иная тенденция…
Существует опасность того, предупреждает Юрген Хабермас, что «в слепящем свете второго прошлого поблекнет память о первом прошлом», а «груз короткого сталинистского и сравнительно длительного авторитарно-сталинистского периодов перевесит тяжесть нацистского времени»[27].
Современные дискуссии о нацистском прошлом — это, по существу, споры о перспективах Берлинской республики, споры о том, сохранятся ли в основе германской внутренней и внешней политики ХХI века принципы демократического, социального и правового государства.
С уходом из жизни немцев, для которых нацистская диктатура являлась фактом собственной биографии, субстанция коллективной памяти исчезает и замещается достаточно приблизительными коллективными представлениями. Только пятая часть современных германских граждан являлась свидетелем крушения гитлеризма. Процесс смены поколений накладывается на противоречивую структуру исторического сознания. В историческом сознании ФРГ происходит переход от «памяти коммуникации» к «памяти культуры».
Наступила, говоря словами Анны Ахматовой, «третья эпоха воспоминаний», когда
Меняются названья городов,
И нет уже свидетелей событий,
И не с кем плакать, не с кем вспоминать.
Извлечение уроков из истории «третьего рейха» заняло целую эпоху в германском общественном сознании, эпоху, которая включила активную жизнь трех поколений. Эта эпоха, став уже объектом научной рефлексии (и получив наименование «постистории национал-социализма»), очевидно, завершается или уже завершилась.
Процесс преодоления прошлого отнюдь не соответствовал законам линейного развития. Очевиден его пульсирующий характер. Ритмы преодоления прошлого совпали с ритмами формирования гражданского общества в ФРГ, вхождения в жизнь новых поколений (age cohorts), смены соотношения политических сил в стране, расширения пространства познания «третьего рейха». Но противоположная тенденция отнюдь не прекратила существования. Историческое сознание ФРГ не раз оказывалось на заминированной тропе, ведущей к так называемой «нормализации» фашистского периода.
Решающий прогресс в деле преодоления нацистского прошлого в ФРГ был достигнут в пограничной зоне между историческим знанием и общественным сознанием. В рамках каждого цикла развертывались дебаты, далеко выходившие за стены академического и университетского цехов, будоражившие общество, прямо влиявшие на направленность и характер исторических исследований, на их новую оптику. В ходе дискуссий неизменно ставились (но уже на ином уровне) «проклятые вопросы» — о национальной вине и национальной ответственности.
Преодоление нацистского прошлого — это процесс, а не результат, и трактовать его нельзя одномерно: ни в категории «постоянные провалы», ни в категории «неизбежные успехи». Расчет с наследием «третьего рейха», противоречивый и незавершенный, можно назвать значимой победой гуманистической мысли и демократического действия. Политическая культура ФРГ смогла (если использовать формулу Льва Толстого) «подняться на ту точку, с которой видишь себя».
Поучителен ли германский опыт для России? Да, потому, что переход наших стран от тоталитарных режимов к демократическому устройству — это незаконченные, разорванные в историческом времени и в историческом пространстве акты единой планетарной драмы.
Применим ли германский опыт в России? Существует слишком много оснований для того, чтобы ответ не оказался утвердительным. Длительность нацистского режима измеряется 12 годами, советский вариант тоталитаризма просуществовал по меньшей мере в два раза дольше. Крушение «третьего рейха» произошло под ударами извне, советский режим пал под воздействием неразрешимых внутренних противоречий. В СССР — при наличии «своего» Освенцима — не было «своего» Нюрнберга. Немцы учились извлекать уроки из своей истории в обстановке формирования и совершенствования гражданского общества, в условиях деятельности государства, обладающего социальной ответственностью. Что касается России, то маршруты движения к гражданскому обществу у нас надежно заблокированы, а нерешенные социальные проблемы побуждают изгонять из коллективной памяти ужасы и злодеяния сталинизма.
Вновь и вновь поколения немецких граждан неизбежно возвращаются к первоистоку, к проблеме, о которой говорил Карл Ясперс в 1945 году в нетопленой аудитории Гейдельбергского университета: «Требование переплавиться, возродиться, отбросить все пагубное — это задача для народа в виде задачи для каждого в отдельности […] Без пути очищения, идущего из глубинного сознания своей вины, немцу не добыть правды […] Где подлинное сознание вины колет как жало, там само сознание поневоле преобразуется»[28].