Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 1, 2005
Борис Вадимович Межуев (р. 1970) — историк философии, политолог, доцент философского факультета Московского государственного университета имени Ломоносова, заместитель главного редактора журнала «Космополис», эксперт центра «Новая политика».
Публикация статьи Клауса Леггеви — хороший повод начать в России обсуждение проблемы транснационализации политики и выбора оптимального пути такой транснационализации. В этой работе вскрываются основные причины необходимости данного процесса, а также ясно показываются сложности, связанные с попыткой совместить транснационализацию — в частности, в ее реализуемой на наших глазах панъевропейской версии — с принципами демократии.
Сразу скажу, что рецепты, предлагаемые самим профессором, представляются мне крайне неудачными, в том числе и по причине их сомнительной реализуемости. Речь в первую очередь идет об идее «секторного демоса», на самом деле представляющей собой возвращение к концепции «корпоративного государства» на транснациональной основе. Не являясь, разумеется, апологетом, в том числе, и старой, ассоциирующейся с итальянским фашизмом, модели политического корпоративизма, не могу не признать, что та имела определенное историческое оправдание — желание сохранить «органическое единство» нации в ситуации острейшего и абсолютно не разрешимого традиционными парламентскими процедурами ценностного раскола — на католическую и коммунистическую политические субкультуры. В транснациональной модели сужение пределов компетенции гражданина до проблем его профессиональной сферы уже не имеет подобного оправдания, тем более что в современном мире почти невозможно провести адекватное «секторное» размежевание. Референдумы по поводу условий работы учителей — допустим, относительно перехода школ на платное обучение — будут в первую очередь затрагивать не учителей, а учеников и их родителей. Следует ли полагать, что последние окажутся лишены права голоса при выборе той или иной модели среднего образования? И нужно ли считать, соответственно, что ситуацию в медицине будут определять только врачи, а государственную политику — только профессиональные управленцы? Как-то неуютно будет жить в обществе, в котором мы, как рядовые потребители, окажемся в явной дискриминации по отношению ко всем занятым в привилегированных секторах работникам.
Современное рыночное демократическое государство представляет собой не идеальный, но надежно отработанный веками механизм управления, являющийся пока наиболее эффективным в условиях плюралистического общества. Реформирование этого механизма и тем более его свертывание потребуют серьезного обоснования. Сторонники транснациональной модели, и в их числе Клаус Леггеви, указывают в основном на два фактора, делающие необходимым переход на более высокий уровень демократического представительства. Первый из этих факторов имеет минимальное отношение к демократии. Он связан с появлением неких фундаментальных (межрегиональных или глобальных) проблем, которые невозможно решить с помощью только лишь институтов национального государства. Такими проблемами, в частности, являются экологические катастрофы — например, ситуация, сложившаяся после страшного цунами в Юго-Восточной Азии, не может рассматриваться как событие, затрагивающее интересы только лишь стран, подвергшихся удару стихии. Эпидемия малярии и других вирусных заболеваний и их распространение по континенту будут неизбежны без общего для всего мира содействия в ликвидации последствий катастрофы. Можно привести еще несколько сотен подобных проблем, поистине требующих не только интернационализации усилий по их преодолению, но и, увы, некоторой транснациональной координации этих усилий. Этот фактор, как я уже говорил, не имеет прямого отношения к демократии и может быть частично снят с помощью создания функциональных транснациональных комитетов с отчетностью особой межправительственной комиссии.
Другой фактор, напротив, напрямую затрагивает вопрос о демократии, и именно от наличия этого фактора и отталкивается в своих рассуждениях Леггеви. Речь идет о появлении новых транснациональных субъектов, как бы не включенных (по причине своей транснациональности) в общедемократическую дискуссию, которая в настоящее время ограничена рамками национального государства. Однако их неучастие в процессе обсуждения проблем и принятия решений кажется несправедливым и нерациональным, поскольку именно эти организации являются, с одной стороны, выразителями интересов больших многонациональных групп населения, а с другой стороны, сообществами предположительно объективных и квалифицированных экспертов по тем или иным вопросам. Отсюда следует вывод — национальной политии следует обеспечить легальное участие транснациональных субъектов в процессе принятия решений по затрагивающим интересы этих субъектов пунктам политической повестки дня.
Вообще говоря, подобные суждения звучат более убедительно в устах адептов корпоративной глобализации, чем в статье человека, явным образом сочувствующего ее противникам. В самом деле, по какой причине нам следует считать антиглобалистские сети более законным субъектом политического процесса, чем транснациональные корпорации? Не нужно быть марксистом, чтобы понять, что ровно в тот самый момент, когда считающимся «левыми» неправительственным организациям будет предоставлено право — на законодательном уровне — вмешиваться в политический процесс внутри нации и за ее пределами, они, скорее всего, станут выражать интересы тех самых капиталистических корпораций, с которыми по видимости борются. Транснациональные НПО окажутся просто легальным средством «отмывания» корпоративного «культурного и политического капитала». Озабоченность подобным превращением высказывает и Леггеви, насколько я могу судить, именно по этой причине ратующий за «секторизацию» участия представителей НПО в политическом процессе. Если мы дадим право членам какой-либо экологической организации, выступающей за свертывание «мирного атома», определять энергетическую политику нашей страны, то едва ли не окажемся в зависимости от тех, кто получает сверхприбыли за счет продажи нефти. Внутри национального государства всевластие частного интереса ограничивается прежде всего неким противоположным частным интересом, а такую конкурентную сферу в политике организует государство. Невозможно представить себе как, и руководствуясь какими критериями оно сможет контролировать транснациональные субъекты.
Однако затея с «секторами» неудачна еще и по другой причине. Лишь в очень редких случаях международные проблемы объективно имеют какое-то одно более-менее очевидное, по крайней мере технически просчитываемое, решение. В наибольшей степени к таким решениям можно приблизиться при ликвидации последствий природных катастроф — никто не будет спорить с необходимостью предотвратить массовое заражение вирусными инфекциями или загрязнение пресной воды. Но уже при обсуждении более специальных экологических вопросов возникают разногласия. А если мы обратимся к темам этнического сепаратизма, интеграции женщин, демографии и миграции, то поймем, что международное участие организаций с иной, неевропейской системой ценностей может показаться нам весьма неоднозначным. Как бы оценили испанцы вмешательство — пускай и легальное — в политический процесс их страны транснациональных сил, стоящих на позиции религиозной гомофобии или патриархального женоненавистничества? А теперь, представьте, что будет, если легально выпустить всех международных джиннов из бутылок, куда их затолкала Современность? Но если заранее локализовать транснациональную демократизацию в узких рамках политкорректности, то зачем же тогда вообще говорить о демократии? То, что на общенациональном уровне выглядит еще как-то приемлемо и даже логично, а именно ограничение политического пространства в зависимости от национальных традиций и конституционных устоев страны, в контексте транснационализации становится чем-то нехорошим и зловещим, по крайней мере для людей, всерьез озабоченных проблемой демократизации.
Итак, транснационализация, понимаемая как допущение интернациональных акторов к участию в политическом процессе в одном ряду с национальными партиями, — это тупик. Этот процесс никуда не ведет. Точнее, он, с большой вероятностью, не ведет ни к какой демократии. Демократия вообще возможна только при отсечении, к сожалению, в настоящий момент чисто формальном, членов какого-либо сообщества от их выходящих за пределы этого сообщества связей и ассоциаций. Конечно, клятва преданности, включающая в себя отречение от верности другим «суверенам», которую в США обязан зачитывать любой иммигрант, проходящий процедуру натурализации, стала в этой стране чистой проформой, однако совершенно правы консерваторы, отказывающиеся убрать эту процедуру. Демократия, самоуправление граждан, существует в той мере, в какой человек, вовлеченный в дела своего государства, способен абстрагироваться от привязанности ко всем другим — идеологическим и профессиональным — союзам и ассоциациям. Что бы ни говорили критики Руссо, последний был по большому счету прав, когда указывал на несовместимость статусов гражданина республики и члена частной ассоциации. Однако современной демократии, объединяющей не жителей одного города, но членов одной нации, пришлось, смиряясь с принципом реальности, легализовать политические партии, несомненно подрывающие преданность гражданина общему благу республики. Компромисс мог быть достигнут только за счет формального выведения всех транснациональных акторов из политического процесса и институционализации политических партий внутри национального государства. Понятно, что нынешние транснациональные акторы способны скупить политические активы слабых государств, захватив места в исполнительной и законодательной власти, а следовательно, просто купить государство как таковое: бюджет большинства стран сегодня просто несопоставим с годовой прибылью крупной компании типа «Энрон» или «Дженерал моторс».
Но, с другой стороны, совершенно непонятно, по какой причине Леггеви при обсуждении проекта европейской интеграции отказывается принять более естественную точку зрения, которую продолжают отстаивать, скажем, сторонники движения федералистов. «Невозможно, — пишет немецкий ученый, — просто перенести механизмы и процедуры прямой и представительной демократии с уровня национального на транснациональный уровень выработки решений». Я безуспешно пытался обнаружить в статье Леггеви подтверждения этого тезиса — почему это перенесение невозможно. Тем более не обнаружил я в его статье и критики федералистской модели, сторонники которой говорили не о «простом перенесении», но о субсидиарном распределении полномочий национального государства вниз — на местный уровень — и вверх — на международный. Я не являюсь сторонником федералистского движения, но, во всяком случае, предлагаемые его теоретиками проекты глобальной интеграции не вызывают того протеста, который рождают варианты транснационализации типа вышеописанного.
Мне кажется, причина, по которой европейские теоретики отказываются от создания европейского государства с равным политическим представительством всех его граждан, заключается в том, что Европа стремится быть особым политическим образованием, а не просто большим территориальным государством. Европа пытается стать моделью глобального объединения — межконфессионального и межцивилизационного. Однако европейские мыслители и политики не могут не сознавать при этом, что глобальная демократия по принципу «один человек — один голос» будет означать цивилизационную смерть переживающего демографический упадок Запада в людском море азиатских масс Востока. А ведь Европа стремится еще и к геокультурному противодействию англосаксонской модели «нациестроительства» — «экспорта демократии» слабым и беззащитным странам, — попахивающей сейчас уже просто гегемонизмом грубой силы с шовинистическим оттенком («мы самые цивилизованные в мире и потому имеем право всех бомбить»). И вот ввиду всех этих неоспоримых ограничений Европа, и в частности Германия, пытается играть на поле «транснационализации» с подключением к этому геокультурному проектированию определенных сегментов антиглобалистского движения. Которое, согласно распространенному мнению, якобы представляет собой в зародыше «глобальное гражданское общество».
Итак, «транснациональный» (в версии Леггеви) путь — это движение в ошибочном направлении, и будет очень обидно, если именно его в конечном счете изберет мировое протестное движение. Думается, что у России есть собственный геокультурный потенциал, обусловленный ее национальной традицией и историческим опытом, который она может использовать для реализации альтернативной модели «транснационализации». Эта модель могла бы основываться на федеративной идее и новом осмыслении политических принципов, заложенных в модель Российской Федерации и Содружества Независимых Государств. Смысл данной альтернативы состоял бы во взаимном признании суверенитетов разных государств при взаимном согласовании внешней и оборонной политик и невмешательстве во внутреннюю. Однако полноценное обсуждение этой модели возможно при внимательном и критическом отношении к новым концепциям западноевропейских ученых. В этом смысле публикация статьи Клауса Леггеви на русском языке чрезвычайно полезна для российского общества, которое в настоящий момент переживает тяжелое «оранжевое» похмелье.