Одной из характерных черт несвободного общества является то, что слова, используемые как в официальном, так и в обыденном языке, постепенно теряют свои первоначальные значения, задавая скорее форму, нежели содержание описываемого понятия. Подобная практика конструирования новых смыслов, зачастую прямо зависящих от непосредственного контекста, отражает неспособность социума к самостоятельной идентификации и бесконфликтному разрешению значимых вопросов. Проблемы, которые в открытом, свободном обществе являются скорее типическими для разных этапов социального развития и вполне разрешимыми, в несвободном превращаются если не в главную, то по крайней мере в одну из значимых причин потери устойчивости, а в дальнейшем и саморазрушения системы.

Российское общество часто и не всегда по делу называют патерналистским, причем причины и характер этого явления трактуются весьма по-разному. Принятие в 2004 году закона о монетизации натуральных льгот и последовавшие за ним (с существенным запозданием!) протестные акции «целевой группы», казалось бы, явно свидетельствуют о наличии прочных патерналистских «привычек».

Публикуемые в следующем разделе работы описывают, каким образом происходит выхолащивание сути социальной системы, «опекавшей» нас в советское время и продолжающей «опекать» сейчас.

Анализ, проведенный нашими авторами в близких, но все-таки не совсем пересекающихся областях, указывает на то, что степень несвободы нашего общества, вне зависимости от политических и экономических преобразований, остается по-прежнему весьма высокой и, видимо, не претерпевает существенных изменений. Подробнее о практиках социальной опеки «тогда» и «сейчас» и их последствиях читайте в статьях Елены Богдановой и Льва Левинсона. [НЗ]

Елена Александровна Богданова (р. 1978) — сотрудница Центра независимых социологических исследований, аспирантка Европейского университета в Санкт-Петербурге.

 

О существовании правовых отношений в советском обществе принято говорить с известной долей условности. Определенных оговорок не удалось избежать и в данной статье. Так, требует пояснений форма существования категории права в советских общественных отношениях.

В советской Конституции были записаны основные права граждан, но при этом подразумевался принцип абсолютного доминирования государства и его интересов над личностью. Формальные нормы не действовали так, как это было предписано законом; основанием к действию часто становились инструкции, спущенные сверху. Граждане не были информированы о своих правах, вследствие чего большинство из них, за исключением универсальных «права на отдых» и «права на труд», были неизвестны ни государственным чиновникам, ни населению[1].

В официальных документах категория «право» часто заменялась категорией «интерес» или же они употреблялись вместе, выводя тем самым дискуссию из непосредственно правовой сферы. Многочисленные смысловые и категориальные подмены права не позволяют говорить о существовании в советском обществе полноценного института права. В этой связи в дальнейшем речь пойдет, скорее, о советском субституте права и, соответственно, о советском субституте правовой защиты.

Специфическое понимание «права» обусловило то, что советские правовые отношения практически не изучены. Некоторые исследователи признают существование правового дискурса лишь в неформальных рамках диссидентского движения. Тем не менее в советском обществе был накоплен определенный опыт решения правовых проблем (например, посредством апелляций к власти: жалоб, претензий и прочих), и стоит, скорее, говорить не об отсутствии правовых отношений, а о своеобразии того «общественного контракта», в рамках которого и по правилам которого они осуществлялись.

Многие авторы справедливо отмечают, что правовые отношения в СССР — это, прежде всего, отношения между государством и гражданами, осуществляемые в соответствии с патерналистской моделью общественных отношений[2]. Однако любые подобные модели идеальны и отражают лишь общую тенденцию социальных отношений: вне поля зрения остается множество социальных, исторических и политических факторов, оказывающих значительное влияние на формирование реального поведения граждан.

Идея исследования, по результатам которого написана данная статья, возникла в процессе работы с жалобами советских потребителей. Мое внимание привлекло то, как советские потребители пытались оправдать свои претензии, апеллируя к заботе, обещанной государством. В жалобах, опубликованных в газетах «Вечерний Ленинград» и «Ленинградская правда», встречаются следующие фразы:

«Что же государство о нас не позаботится?»[3]; «Где же обещанная забота государства об интересах потребителей?»[4]; «Нет серьезной заботы о выпуске товаров народного потребления на многих предприятиях тяжелой индустрии»[5]; или: «Реализация уцененной продукции — дело большое и важное. Но пусть в то же время оно послужит и хорошим уроком для работников предприятий, не заботящихся о высоком качестве своих изделий»[6].

Интересен сам факт включения слова «забота» в официальный публичный дискурс. Исследование его употребления способно пролить свет на то, какая концепция правовых отношений существовала в советском обществе и как на уровне идеологических механизмов посредством советской «заботы» конструировалась сфера правовых отношений.

Политологи первые высказали идею о том, что коммунистическая идеология рассматривала распределение власти между государством и гражданами сквозь призму понятия «забота»[7]. Попытка определить сферу властных отношений одним словом исходит из специфики самих этих отношений и, конечно, из той роли, которую играли слова в советском обществе. Советская идеология, воплощенная в текстах, имела свой стиль и лексикон. Более того, именно стиль и слова определяли специфику советской идеологии. Тому, кем и каким образом употреблялись слова, уделялось особое внимание. Слова маркировали культурный код, стиль жизни, политическую позицию, степень лояльности и так далее. Употребление «правильных» или легитимных слов могло повысить доверие к человеку, употребление «неправильных» — дискредитировать. Удачно определил специфику советского режима Александр Блюм, сказав, что «…в стране воцаряется не столько даже “идеократия” — власть идей, сколько “логократия” — власть слов»[8]. Согласно известным исследователям советского общества 1960-х годов Александру Генису и Петру Вайлю, «…советская власть, упразднив частную собственность и гражданское поприще — уже не силой традиции, а просто силой, — по сути декретировало слово как единственный способ существования»[9]. Смысл одних и тех же слов в советском дискурсе мог теряться, расплываться, варьировать в зависимости от контекста, но принадлежность слова к официальному дискурсу во многом определяла судьбу текста, в который оно было включено, а иногда и судьбу человека, создавшего этот текст.

 

Советская идеология и практики

Советская идеология сильно отличается от практической советской действительности. В Советском Союзе с момента его создания провозглашались правовые и демократические принципы. Советские конституции всегда признавали приоритет прав и интересов советских граждан. Проблема защиты гражданских интересов на идеологическом уровне была поставлена в ряд основных задач, решаемых советской властью, а гражданам предоставлялась формальная свобода в защите прав. При этом советская власть обещала обеспечивать и защищать законные права и интересы, не допуская столкновения граждан с нарушением справедливости и необходимостью ее восстанавливать.

Безусловно, существовала огромная дистанция между правом провозглашенным и правом, реально осознанным гражданами. Формально в советской конституции (как 1936-го так и 1977 годов) были определены общие права граждан, в 1970-1980-е годы советское правительство подписывало многие международные документы по правам человека, но они не публиковались в широкой печати и не соблюдались на практике, вследствие чего были неизвестны государственным чиновникам и населению (как, например, Всеобщая декларация прав человека, Билль о правах человека и другие).

Советское государство всегда выступало и «дарителем», и гарантом прав отдельного человека. Основной акцент в правовой практике делался на законопослушании граждан перед государством. Некоторые из нарушений «прав гражданина» могли быть обжалованы в государственные инстанции, и «права» могли быть восстановлены. По сути, возможность подачи жалобы являлась единственным осознанным правом советских граждан. Другие права человека (например, свобода слова, свобода совести, тайна переписки, свобода перемещения и многие другие) нарушались государством систематически и сознательно, и это было «идеологически оправданно»[10].

Советская идеология была далека от действительности: исследование советских гражданских практик может сказать о советской традиции правовой защиты гораздо больше, чем исследование «бумажной» идеологии. Вместе с тем, примеры жалоб, приведенные выше, демонстрируют, что идеология в большой мере определяла гражданское правосознание и влияла на практики.

 

О советской заботе

Можно выделить основные варианты возможного понимания заботы: «забота» как эмоциональное переживание (тревога, волнение); «забота» как деятельность (дело, задача); «забота» как определение деятельности с конкретной целью управления (надзор, контроль, опека). Очевидно, что выделенные смыслы имеют точки соприкосновения и общие аспекты. Так, забота как деятельность подразумевает некое дело, выполнение (или невыполнение) которого сопровождается эмоциональным переживанием — так же, впрочем, как и опека или контроль, выраженные посредством категории «забота». Именно этот эмоциональный оттенок указывает на то, что понятие «забота» заимствовано из сферы межличностных взаимоотношений: дружеских, приятельских, семейных. Важно отметить, что в русском языке «забота» является важнейшей составляющей понятий «родительский инстинкт»[11] и «родительские права и обязанности»[12].

«Забота» в том или ином смысле сохраняла позицию активно эксплуатируемого понятия практически на всем протяжении существования советского общества, приобретая в определенные моменты статус важной составляющей официальной идеологии. В послевоенный период «забота» стала одной из центральных категорий, выражающих сущность социалистического мироустройства. Эпоха всеобщей и всеобъемлющей «заботы» наступила после смерти Сталина как следствие смягчения политического режима. К середине 1960-1970-х годов «забота» превратилась в официальный код и правило взаимоотношений внутри советского общества. Так, если в Конституции 1936 года слово «забота» не встречается вообще, то в преамбуле к Конституции 1977-го государственная концепция общественных отношений выражена следующим образом: «Советское общество — это общество, законом которого является забота всех о благе каждого и забота каждого о благе всех».

Если до второй половины 1950-х годов объектом заботы были, в основном, маргинальные, нуждающиеся в помощи группы: инвалиды, сироты, престарелые, то с середины 1950-х забота обращается на все слои общества, социальные, профессиональные, возрастные группы, и к тому же на различные аспекты социальной жизни. В тексте Конституции 1977 года слово «забота» встречается 12 раз, определяя разнообразные объекты и субъекты заботы: «Трудовые коллективы […] заботятся о повышении их (членов коллектива. — Е.Б.) политической сознательности, культуры и профессиональной квалификации» (ст. 8); «Государство заботится об улучшении условий и охране труда…» (ст. 21); «Это право (на материальное обеспечение в старости, в случае болезни. — Е.Б.) гарантируется […] заботой о престарелых гражданах и об инвалидах; другими формами социального обеспечения» (cт. 43); «Государство проявляет заботу о семье…» и так далее[13].

Согласно заглавиям идеологических изданий, с какого-то момента объектом заботы действительно становится практически все и вся: «дети», «матери», «покупатель», «качество»[14]. Одной категорией «забота» определялось все многообразие отношений зависимости, права, морали. Сами заглавия весьма красноречивы: по тому, как определялись объекты заботы, можно отследить динамику того, как и какие социальные проблемы конструировались советскими идеологами как важные. Призывы заботиться о красном воине, о пенсиях и пособиях военнослужащих и их семьях (1941), об укреплении материальной базы (1955), о культуре и быте (1958), о благе народа (1964), о здоровом быте и высокой культуре советского человека (1965), о молодом поколении (1986) должны были в нужный момент в какой-то мере компенсировать недостаток должного внимания государства к тем или иным группам населения или проблемам. Встречаются заголовки необыкновенно поэтичные и трогательные: Забота о быте хлеборобов (1981), Забота и тепло — матерям и детям (1967), Забота о зеленом друге (1972) и другие.

Эмоционально нагруженная категория «забота», типичная, скорее, для сферы межличностных отношений, в советский период стала словом политического языка[15]. Таким образом, в сферу официальных отношений был привнесен оттенок приватности, что в очередной раз подчеркнуло и, отчасти, породило размытость границ между публичным и частным. Проблема существования этих двух сфер в советском обществе является предметом широкой дискуссии советологов, высказывающих разнообразные идеи об отсутствии публичной сферы либо о недостатке приватности и так далее. Я не буду углубляться в развитие этой темы, достаточно будет сказать, что формальные правовые отношения, которые определялись категорией «забота», в какой-то степени утратили четкость и конкретность, характерную для правил официального взаимодействия. Далее я постараюсь проиллюстрировать этот тезис примерами.

 

Почему советская идеология использовала категорию «забота»

В самом слове «забота» заложено позиционирование субъекта и объекта заботы в отношениях зависимости, власти. В контексте патерналистской идеологии политизация этого понятия, в общем, оказалась вполне естественной. Отношения между государством и гражданами строились по правилам взаимодействия между «старшим» и «младшим». Определить такие отношения в политических категориях оказалось довольно сложно. Судя по всему, именно благодаря гибкости его смысла и его многозначности понятие «забота» стало выполнять функцию определения политических отношений и инструмента воспроизводства многих идеологических императивов. Приведу два примера.

 

Принцип советского гуманизма определил достоинства социалистического общества, уникальные в пространственном и временном измерениях. Противопоставление капиталистического и социалистического строев обосновывалось во многом разной степенью гуманизированности общественных отношений.

Если в капиталистических странах «человек человеку волк», то в социалистических «человек человеку — друг, товарищ и брат»[16], «Только в социалистическом обществе женщина-мать окружена вниманием и заботой»[17]. Согласно идеологическим текстам,«забота» — это то, что появилось с приходом советской власти: «Трудное было время. Разрушенное хозяйство, более четырех миллионов инвалидов, тысячи беспризорных и нищих получила в наследство Советская Республика. Обо всех надо было позаботиться»[18]. Становление социализма должно было привнести в жизнь граждан ощущение защищенности, которого не было в дореволюционном обществе. Это иллюстрируют строки из советских политических изданий и опубликованных в них интервью: «Никакой заботы об охране труда горняков на шахтах того времени(дореволюционной России. — Е.Б.) не было»[19].

 

Принципы советских правовых отношений.Устойчивое существование патримониальной модели взаимоотношений граждан и государства стало возможным благодаря тому, что, во-первых, государство гарантировало гражданам определенный минимум средств к существованию, и, во-вторых, потому, что государство всеми силами старалось убедить граждан в своей способности защитить их: «Нижестоящие могут рассчитывать на защищенность и заботу со стороны вышестоящих»[20].

Советское государство представлено в идеологических материалах добрым, снисходительным покровителем, который заботится о своих подданных, оберегая их от всевозможных проблем. Согласно идеологическим постулатам, права и интересы граждан надежно охранялись государством. Обязанностью государства была защита граждан, обязанностью граждан — повиновение. В сфере защиты гражданских прав проявление государственной заботы заключалось в пресечении всевозможных нарушений. В официальных текстах речь почти никогда не шла о нарушенных правах, могли упоминаться «отдельные недостатки», которые, как правило, представлялись как «вопиющие случаи».

«Забота» являлась не просто категорией советского политического языка, но и одним из основополагающих элементов идеологии. Характер общественных отношений, которые стремилась построить советская власть, тяготел к образцу семейных и межличностных. Превращение «заботы» в важный идеологический элемент оказалось своеобразным компромиссом. Вместе с тем, сферы взаимоотношений, которые определялись посредством «заботы», оказались за пределами области политического.

 

Как советская идеология использовала понятие «забота»

Понятие «забота» выполняло ряд важнейших социально-политических функций в определении правил общественного взаимодействия. Так, например, «забота» была возведена в ранг «обязанности» или «закона». При помощи категории «забота» народу объяснялись концепции советской законности, распределения прав и обязанностей: «Забота о сохранении исторических памятников и других культурных ценностей — долг и обязанность граждан СССР»[21]; «Забота о человеке — закон нашей жизни»[22]; «Все руководители обязаны предоставлять людям, утратившим частично трудоспособность, посильную работу»[23].

Советская «забота» тотальна. Императив советской «заботы» конструировался как «всеобъемлющий», «всепроникающий», «непрерывный». «Заботой» были охвачены все и вся: забота «неотступная», «постоянная», «вечная», «главная». Создается впечатление, что кто-то постоянно заботился о каждой сфере человеческой деятельности, о каждой социальной группе, даже о каждом отдельном индивиде: «О том, как профсоюзная организация использует различные формы культурно-воспитательной работы, как благодаря заботе партии и правительства растет культурный уровень машиностроителей»[24]. О такой заботе государства невозможно было забыть, тем более что о ней советским гражданам постоянно напоминали: когда человек — благодаря государству, под мирным небом — отправлялся вечером в собственную постель; когда спешил утром на обеспеченное государством рабочее место; отводил и забирал ребенка из детского сада, предоставленного государством. Все, что было доступно гражданам, принадлежало государству. Все, что получали граждане, было субсидиями государства, выданными под этикеткой заботы о разных аспектах жизнедеятельности.

Посредством заботы происходило проникновение государства в частную жизнь людей.

«Родился новый человек. Он еще ничего не требует, но и он, и его мать уже окружены заботой […] Растет молодой гражданин Советской Белоруссии, становится взрослым, начинает работать. Но и теперь заботу государства о себе он ощущает постоянно […] Вот подошли пенсионные годы, но советское государство не покидает человека, неослабно заботится о нем»[25].

Смысл категории «забота» здесь вычитывается скорее из контекста. Подобное «неусыпное бдение» под названием «забота», подобно бэнтемовскому паноптикону[26], создавало ощущение беспрерывного контроля и надзора. Отношения между гражданами и властью строились по принципу «защищаю — значит, подчиняю»[27].

Права и обязанности граждан не были определены четко и зависели от субъективных критериев «заботы», устанавливаемых государством. В тех же идеологических текстах предпринимались попытки формализовать такие аспекты «заботы», как ее направленность, форма, размер, эквивалент и другие. В частности, на «заботу» существовала норма, «забота» могла исчисляться в рублях. Зачастую размер «заботы» был эквивалентен размеру пенсии, пособия, цене подарка. «Забота» могла быть расписана в свод правил, например того, как надо заботиться пионерам об октябрятах:

«- Быть примерным, следить за своей манерой поведения;

— Использовать голос как орудие воспитания — не кричать;

— Внушать уверенность в себе;

— Не сравнивать одного с другим;

— Давать указания в утвердительной форме»[28].

«Забота» не была безвозмездной. «Забота» со стороны «верхов» должна была встречать благодарность со стороны «низов» — такова главная, осевая формула патерналистского устройства общества и социальной личности[29]. Часто на «заботу» действительно отвечали:

«Книга отзывов и предложений комнаты матери и ребенка полна благодарностей: каждому побывавшему здесь хочется поблагодарить за заботу, которая проявляется в нашей стране о детях»[30].

Форма выражения благодарности могла быть разной: от словесной до трудового подвига. Размер благодарности часто не был определен, так же как и размер «заботы». Это способствовало возникновению у граждан комплекса «неоплатного долга» перед государством, родителями, учителями, коллективом, партией: то есть всеми, кто заботился.

Советские идеологи осуществили попытку создания из категории «забота» концепции правовых отношений со схемой взаимодействия. Однако ни рублевый эквивалент, ни правила «заботы» не внесли ясности в правовые отношения, на регулирование которых «забота» претендовала. Деполитизация и деформализация правовых отношений привели к тому, что критерии интерпретации правовых нарушений в общественном дискурсе были размыты, так же как и критерии порицания нарушений. В результате правовые проблемы стали трактоваться в доступных и широко известных категориях общественной морали и справедливости[31].

 

Особенности советской «заботы»

Первая особенность советской «заботы», которую мне хотелось бы отметить, состоит в том, что ее субъект и объект всегда четко определены (пожалуй, единственное, что определено в советских правовых отношениях). Субъект всегда сильнее и выше в иерархической структуре, объект всегда слабее. Сложность состоит в том, что посредством «заботы» в советское время определяется огромное количество разнообразных видов общественных взаимоотношений. Субъект и объект при этом могут меняться ролями, создавать разнообразные комбинации, что создает «плавающие» иерархии:«мать заботится о детях», «государство заботится о матери», «октябрята заботятся об окружающей среде», «пионеры заботятся об октябрятах», «профсоюз заботится о рабочих», «партия заботится о пенсионерах», «коллектив заботится о развитии своих членов» и так далее. Таким образом, один и тот же агент может выступать в качестве то сильного субъекта, то слабого объекта.

Следующая особенность советской «заботы» вытекает из предыдущей: в правилах осуществления «заботы», изложенных в официальных идеологических документах, субъект и объект «заботы» в официальном советском дискурсе в подавляющем большинстве случаев не совпадают: «Коммунистическая Партия, Советское правительство, вся наша страна неустанно заботится о здоровье школьников»[32]; «…наша медицина заботится о здоровье советских граждан»[33]. Цитирование можно продолжать бесконечно: фактически речь идет о том, что забота объекта о самом себе — вне правил советского общества. Если вернуться к смыслам категории «забота», то очевидно, что подобное распределение ролей и выделение объекта и субъекта «заботы» заложено в одной из интерпретаций смыслов (забота как попечение о ком-либо).

Из этих наблюдений можно сделать следующие выводы: во-первых, проявление заботы о ком-либо или о чем-либо является важным морально-этическим правилом советских общественных отношений. Напомню, забота — это долг, обязанность. Выполнение этого правила поощряется, а невыполнение строго наказывается как серьезный моральный проступок. Советская идеология много сделала для того, чтобы граждане уяснили этот тезис. В результате ожидание «заботы» как постороннего вмешательства в решении частных проблем стало не ожиданием желаемого, но ожиданием непременно должного.

Во-вторых, правилами советских общественных отношений допускается проявление «заботы» обо всех и обо всем кроме самого себя и своих личных проблем. Другими словами, советский гражданин был обязан проявлять «заботу» по отношению к другим, но не мог сделать это по отношению к себе. Что касается личных проблем, то допускалось испросить «заботы» о себе, обратив, таким образом, внимание «старших» на свою проблему, как, например, в следующем случае: «Мы, работники комнаты матери и ребенка, считаем, что дирекция ГУМа должна позаботиться о расширении нашего помещения»[34].

Следствием такого правила стало то, что я бы назвала «отчуждением проблемы». Решение частных проблем человека в большинстве случаев находится вне сферы его личной компетенции. Подобная специфика восприятия и способов решения частных проблем советского общества кажется еще более отчетливой на фоне императивов западных обществ, четко ограничивающих круг проблем, предназначенных для индивидуального решения: «это моя проблема» и «это не моя проблема». Императивом советского общества является в какой-то степени противоположная конструкция «Это наша общая проблема»: «Очищение нашего общества от врагов, хулиганов, взяточников, мошенников — это дело всех и каждого, это наша общая забота»[35]. Заботиться о проблеме — значит брать проблему на себя. Возникает естественный вопрос: если кто-то берет на себя ваши проблемы, то зачем вам учиться их решать?

 

Заключение

Категория «забота» оказалась удачным компромиссом для определения огромного многообразия иерархических отношений, существовавших в условиях советского общества. Будучи эмоционально нагруженной, типичная, скорее, для межличностной сферы, категория «забота» смягчала и маскировала властные отношения, лежащие в основе любой иерархии. Отношения, обозначенные как «забота», приобретали оттенок приватности и выводились за пределы политического, что в ряде случае приводило к деполитизации и деформализации официальных отношений.

Из рациональных соображений была создана необходимая схема для осуществления официальных взаимодействий. То, кто, по отношению к кому, каким образом и в каких случаях должен был проявлять заботу, было прописано в изданиях агитпропа и даже в официальных нормативных документах. При этом правила «заботы» оставались неуниверсальными, нечеткими и базировались, в первую очередь, на общих представлениях о справедливости.

Согласно правилам социалистического общества, проявлять «заботу» друг о друге было важно, необходимо и идеологически правильно. В этом смысле сфера официальных отношений нисколько не отличалась от сферы отношений частных. Правило, согласно которому заботиться о себе было не принято, стимулировало появление феномена «отчуждения проблемы», заключавшегося в сложности распознавания и решения вопросов, касающихся частных интересов. Личные проблемы человека в большинстве случаев вышли за пределы личной компетенции.

В таких дискурсивных рамках была сформирована советская модель правовых отношений, которые существовали не в качестве самостоятельной сферы, а были размыты в общем идеологическом дискурсе. В рамках возникшей за десятилетия существования советского общества концепции правовых отношений гражданину были предписаны слабость, некомпетентность и беспомощность, ему была уготована участь быть объектом чьей-либо «заботы». При этом самостоятельные действия, целью которых могло быть решение индивидуальных правовых проблем, не приветствовались: осуществление защиты прав и интересов реализовывалось посредством обращения к более компетентному и сильному агенту с просьбой «позаботиться».