Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 1, 2005
Анастасия Владимировна Митрофанова (р. 1973) — старший научный сотрудник Института актуальных международных проблем Дипломатической академии МИД России.
В № 38 журнала «Неприкосновенный запас» была опубликована рецензия Николая Александровича Митрохина на мою книгу «Политизация “православного мира”» (М.: Наука, 2004), в которой меня, фактически, упрекают в научной несостоятельности и разжигании ксенофобии. Автор рецензии полагает, что я делаю свои выводы на ложных основаниях, игнорирую важные факты и что моя книга придает научный статус ксенофобским паранаучным фантазиям. Скажу сразу: мне было приятно, что моя книга была отрецензирована Николаем Митрохиным. Со многими замечаниями я согласна, о многом хотелось бы узнать подробнее (например, почему рецензент считает, что в третьей части я отказываюсь от системы координат, которую определила в первой, или почему, по мнению рецензента, глава по истории славянофильства и евразийства является «пересказом» доступных работ — мне казалось, что я либо прямо цитирую, либо высказываю собственные мысли). Однако некоторые моменты рецензии побуждают выступить с письменными возражениями.
Большая часть претензий строится на том, что Николай Митрохин приписывает мне чужие мысли и намерения. Так, например, мысль, что православные социальные институты «будут заниматься […] катехизацией и лечением полуграмотных узбеков и китайцев», принадлежит самому Николаю Александровичу. Я ничего подобного не писала. Видимо, автора рецензии ввело в заблуждение слово «мигранты». Я имела в виду внутрироссийскую миграцию, когда люди приезжают из малых городов в большие.
Социологические и демографические данные показывают, что внутренняя миграция в России очень интенсивна. В качестве одного из подтверждений могу сослаться на статью старшего научного сотрудника Института народнохозяйственного прогнозирования РАН Никиты Владимировича Мкртчяна «Миграционная активность населения в современной России», опубликованную в интернет-журнале «Демоскоп Weekly»[1]. Автор статьи указывает, что «Основные миграционные потоки в России в последние десять лет совершались между городскими поселениями […] это еще раз показывает “шаговый” характер миграции в современной России: миграция идет не напрямую из села в крупнейший городской центр, а сначала в малые и средние города». В другой статье того же автора, «Из России в Россию: откуда и куда едут внутренние мигранты»[2], можно прочитать, что за 1996-2000 годы Москва получила 207,9 тысячи миграционного прироста за счет внутрироссийской миграции, из них около 40% — за счет Центрального федерального округа. Внутренние мигранты менее заметны, чем иностранцы, отличающиеся от местного населения по культуре или антропологическим характеристикам. Иногда окружающие не воспринимают их как мигрантов, считая просто людьми, которые «переехали». Часто такие мигранты не регистрируются по месту нового пребывания.
Примеров того, как христианские организации за рубежом занимаются проблемами иноверующих мигрантов, мне «не удалось найти» потому, что я их не искала и ничего подобного не утверждала. Кстати, мигранты являются (в моем понимании) лишь одним из социальных резервов политического православия, а не его основной опорой, как можно понять из рецензии. Я пишу о кризисе проникновения (с. 204) — то есть о том, что в современной России образуются социальные и географические зоны, в которые государство не может или не хочет проникнуть. (Сразу добавлю, что термин «кризис проникновения» принадлежит не мне и на его авторство я не претендую.)Заброшенные зоны бывают разными: субкультура организованной преступности, географически удаленные территории, социально заброшенные слои населения (не обязательно проживающие компактно: например, пенсионеры). В первую очередь от социальной заброшенности страдает коренное, оседлое население (немигранты), что и показано в моей книге на примере дагестанских сел Чабанмахи и Карамахи. Таким образом, мигранты представляют лишь малую часть потенциальных сторонников политического православия. Хотя в государствах Латинской Америки и исламского мира политические религии опирались в первую очередь на переехавших в город вчерашних жителей села, это не означает, что основной опорой политического православия в России тоже станет именно эта социально-демографическая категория.
Вопреки интерпретациям Николая Александровича Митрохина, я не игнорирую членства Греции и других стран в ЕС и НАТО (см. с. 254-256 книги), хотя эта тема для меня не является приоритетной, так как я не придаю особого значения формальным институтам. Германия — член ЕС и НАТО, но это не мешает деятельности исламистских организаций («Государство Халифат», Исламское общество «Национальный взгляд»). Все мои соображения об «образовании славянских православных автономий в Казахстане, Кыргызстане и Латвии» исчерпываются фразой на с. 254: «…пока еще рано говорить, в какой именно форме смогут войти в православный мир Казахстан и Кыргызстан». Об автономиях в Латвии я не пишу вообще. По этому поводу мной сказано следующее (с. 254): «Вхождение в православный мир Латвии, разумеется, будет затруднено, так как страна является членом НАТО. Тем не менее, […] исламистские организации […] работают с мусульманским населением европейских стран (тоже членов НАТО), стремясь превратить их в анклавы мусульманского мира, территориально расположенные в Европе. Можно представить себе и российские православно-политические силы, работающие с русской диаспорой на территории стран НАТО». На протяжении всей книги я пыталась (видимо, неудачно) выразить идею о неоднородности «православного мира», который может включать как государства и вообще большие поселения, так и транснациональные движения, маленькие группы и отдельных лиц, а также мысль, что «православный мир» частично будет нетерриториальной общностью (то есть компактного расселения носителей идеологии политического православия он не предполагает).
Мое понимание политических религий как идеологий, радикально отличающихся от исходных религий, даже противоречащих им, означает, что от русских (или нерусских) жителей стран СНГ для вхождения в «православный мир» не требуется принадлежности к Русской Православной Церкви, выполнения православных обрядов и знания православной догматики. Как я постаралась показать в книге, политическое православие (как и все политические религии) готово считать «православными» (или, как я это называю, «почетными православными») и католиков, и мусульман, и атеистов, и религиозно безразличных людей. Я отдаю себе отчет в том, что Русская Православная Церковь этой точки зрения не придерживается и мусульман «почетными православными» не считает, но моя книга посвящена не церкви, а православно-политическим внецерковным (иногда — антицерковным, иногда — просто безразличным к церкви) движениям. Задачу сравнить мнения этих движений с догматами православия и с позицией РПЦ я перед собой не ставила, о чем заявлено в предисловии к книге. То, что идейные основы и действия православно-политических движений противоречат учению РПЦ и других православных церквей, — это факт, из которого я исхожу и который не комментирую.
Автор рецензии утверждает, что я «строю планы деятельности православного правительства в соответствии с идеями одновременно панславизма и евразийства». Есть разница между «строительством планов» и «описанием сценария» (сравним: «строить планы войны» и «описывать сценарий войны»). Я не «строю планы», а прогнозирую действия правительства, ориентирующегося на идеологию политического православия. Цель работы — показать последствия политизации православия в сфере безопасности, для чего потребовалось обозначить угрозы, проистекающие из реализации проекта «православного мира». В книге последовательно рассмотрены все его варианты — от изоляции Русской Республики до «евразийской сверхдержавы». Сценарий политических фундаменталистов и крайних националистов (распад России, выделение русской автономии) мне кажется наименее выполнимым по демографическим причинам (сокращение русского населения), о чем я пишу на с. 125. Наиболее жизнеспособным (замечу: не предпочтительным для России, не симпатичным лично мне, а именно жизнеспособным) выглядит проект евразийцев, так как он позволяет найти союзников за пределами России. При этом я допускаю, что реализация перечисленных сценариев (как политика экспорта революции Ираном) захлебнется в самом начале, однако угрозы безопасности региона возникнут все равно. Я не предполагаю, как утверждает рецензент, что православное движение «неизбежно» придет к власти в России, а, напротив, даю рекомендации по предотвращению политизации (в заключении, до которого Николай Александрович, видимо, не дочитал). Прогноз сценария реализации угроз — обычный метод изучения проблем безопасности. И если рассматриваются возможные последствия теракта с применением биологического оружия, авторов прогноза не обвиняют в «построении планов терроризма». Соглашусь, что такого рода аналитический материал может выглядеть страшновато: «сценарий 1: заражение городской водопроводной сети», «сценарий 2: распыление зараженного материала в метро» и так далее. Но такие сценарии пишут не для дополнительной поддержки террористов, а для борьбы с ними.
Я бы посмеялась над замечанием, что моя книга произведет «ксенофобский эффект», не затрагивай это моей репутации как ученого и гражданина (то ли у нее шубу украли, то ли она украла…). Я, разумеется, не могу предвидеть все эффекты, которые может произвести книга. Но высказанное рецензентом предположение, что описание сценария в научной книге вызовет у людей стремление его выполнять, можно, на мой взгляд, сопоставить с известной идеей, что человек, прочитавший Троцкого, обязательно станет троцкистом. Думаю, что те, кому интересны «паранаучные фантазии», могут почерпнуть их из первоисточников без моего посредничества. Моей целью было посмотреть на идею православного мира отстраненным взглядом, сопоставить ее с реальной геополитической и стратегической ситуацией и тем самым развенчать те фантазии, в пропаганде которых меня обвиняет Николай Митрохин.
Хотелось бы также возразить на высказанное рецензентом замечание о том, что в моем исследовании речь «в принципе не идет» о том, чтобы найти реального православного политика и задать ему свои вопросы. Речь об этом в принципе идет — в предисловии (с. 13), где я поясняю, что, хотя в основу работы и легли некоторые личные наблюдения, я не ставила перед собой цели собрать ранее неизвестную информацию. Можно было бы обозначить мои личные беседы с «православными политиками» как интервью и вставить в текст. Я согласна с рецензентом, что такие иллюстрации украсили бы работу. Но в их методологической пользе я сомневаюсь. Личные интервью не являются единственно возможным методом получения информации. На мой взгляд, ничем не хуже интервью, взятые журналистами или социологами. Уверена, что никакой эзотерической информации о православной политике лидеры соответствующих движений мне бы не открыли, тем более что я действовала не в рамках какого-либо проекта, а как независимый исследователь (к таким людям «контингент» обычно относится подозрительно). Что касается замечания, будто в книге я не обращаю внимания на то, сколько людей поддерживает идеи политического православия и что они реально делают для ее реализации, то, на мой взгляд, именно этой теме посвящена вся глава 8 и часть главы 9.