Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 1, 2005
Лев Семенович Левинсон (р. 1963) — эксперт Института прав человека, член Экспертного совета при Уполномоченном по правам человека в Российской Федерации, руководитель альянса «Новая наркополитика». Автор более 400 публикаций в периодической печати по правозащитным и правовым вопросам.
Федеральный закон от 22 августа 2004 года № 122-ФЗ, имеющий название, занявшее бы здесь полстраницы (политкорректно именуемый «о монетизации льгот», а по-простому — об их отмене), наградил чувством исполненного долга не только министра Зурабова, назначенного очередным камикадзе. Не знаю, во всех ли деталях удовлетворены этим законом в Институте проблем переходного периода, возглавляемом Егором Гайдаром, но праздник был наверняка и в Газетном переулке, где расположен сей институт. Потому как закон «о монетизации» — это движение — с ускорением! — по накатанным еще в начале 1990-х рельсам.
Социологические заклинания, обосновывающие предначертанность такого пути, заучены и стократ повторены публицистами. Стыдно не знать: народу надлежит изжить застарелые иждивенческие настроения, выдавить из себя «совковый» менталитет, перестать, пусть под старость лет, сосать грудь государства. И надо почитать за благо, что изливающий льготы колосс на глиняных ногах обрушен прежде, чем рухнул сам, ибо по всем законам рынка — а мир вправе существовать только по этим законам — был обречен пасть вместе с прочими безответственными социальными экспериментами. Правда, колосс этот именуется в действующей российской Конституции социальным государством. Но это так, пережиток.
Действительно, льготы и гарантии, которые аннулирует закон № 122-ФЗ, достались сегодняшнему дню от советских времен, даже если некоторые льготы добавлялись, конкретизировались после 1991 года. Теперь, когда государство сбрасывает с себя эту ношу, спекуляции на тему патернализма — который, понятное дело, пора вырвать, как гнилой зуб, — вновь востребованы. На сцену приглашается призрак свободы. «За покровительство государства и прочую колбасу за 2.20 вы платили своими свободами, потому что бесплатная колбаса бывает только в мышеловке», — произносит призрак.
И почему-то не возникает в такого рода рассуждениях простой связки, казалось бы, напрашивающейся.
Не будем по-анпиловски выражаться здесь в том духе, что в 1992 году народ был ограблен. Ограблен не был, ведь государство признает долг: Федеральный закон «О восстановлении и защите сбережений граждан Российской Федерации», принятый еще в 1995 году, закрепляет безоговорочное признание государством внутреннего долга по дореформенным сбережениям: «…государство гарантирует восстановление и обеспечение сохранности ценности денежных сбережений, созданных гражданами Российской Федерации». Еще раньше Конституционный суд РФ определил, что «нерешенность вопросов об индексации вкладов, находящихся в Сберегательном банке (на 1 января 1992 года), отсутствие видимых усилий Правительства Российской Федерации по индексации вкладов нарушают конституционные права граждан Российской Федерации»[1].
Но заемщик не спешит платить заждавшимся кредиторам, к тому же одолжившим деньги недобровольно. А кредиторы не так богаты, хотя, так как их было очень много, в итоге изъятым оказалось целое достояние. И поскольку они хотят есть, одеваться, передвигаться, жечь свет, лить воду и разговаривать по телефону, а вернуть отнятые взаймы деньги вроде как не предвидится, единственное, что остается, — брать натурой, не долг, так хотя бы проценты с долга.
Граждане СССР доверяли свои сбережения единственному имевшемуся тогда банку. Они инвестировали свой труд в строительство школ, больниц, дорог, театров и электростанций. Договор был таков — скрепленный Конституцией и законами, — что учиться, лечиться, пользоваться дорогами инвесторы вправе были бесплатно, театрами и электричеством — за некую посильную плату, с разного рода льготами, возникшими, опять же, не на пустом месте. Льготы были неким возмещением тем, кто перенес тяготы советской жизни, кто не за деньги проливал кровь и признавался ветераном труда, отработав больше, чем заработал. СССР больше нет (строго юридически советские граждане, проголосовавшие 17 марта 1991 года за сохранение Союза, не несут за это ответственности). Российская Федерация — правопреемница. Так что граждане вправе были по-прежнему спрашивать с нее фактически оплаченные ими услуги — здравоохранение, образование, культурные и научные ценности, дороги. Ведь раз деньги за труд задолжало государство, а не частное лицо, значит, поскольку человек признается высшей ценностью, он может пока попользоваться льготами по квартплате.
Государство кинуло своих вкладчиков. Уже в 1992 году каждый третий россиянин (33,5%) имел доходы ниже прожиточного минимума. К 1998 году этот процент снизился до 23,3%, а в 1999 году, после дефолта, вновь поднялся почти до трети населения (28,9%). В 2003 году число нищих сократилось до «благополучной» одной пятой — 20,4% граждан не дотягивают до прожиточного минимума. Однако надо учитывать, что прожиточный минимум составлял в 2003 году от 2047 рублей в I квартале до 2143 рублей — в IV, а процент населения, имевшего среднедушевой денежный доход до 3000 рублей (то есть в пределах ста долларов США) в месяц, составлял 36,1%[2]. Эта цифра более красноречива, чем расчеты по заниженному минимуму. Очевидно, что большинство входящих в эту треть — те, кто лишился в 1992 году накоплений, в 2005-м — лишается льгот. Их выросшие дети не могут встать на ноги, потому что родители утратили то, что заработали: «Среднедушевые доходы ниже прожиточного минимума были зарегистрированы в 58,4% семей, получавших пособие на период отпуска по уходу за ребенком до 1,5 лет, то есть в преимущественно молодых семьях»[3].
Так отвыкают они от патернализма.
Сказанное выше — отнюдь не гимн СССР. Этот гимн, слегка подправленный рифмачом-сталинистом, дружно исполняется сегодня и без помощи автора этих строк.
Советские люди жили в государстве, которое их эксплуатировало и уничтожало.
Поэтому речь о том, что отвыкать не от чего. Никакого иждивенчества как специфически советского явления не было. Люди, действительно, полагали, что государство им должно. Так оно и было им должно.
Миф о патернализме, об особой государственной заботе о гражданах, насаждался и поддерживался советским государством в корыстных государственнических целях: для укрепления в советских людях чувства долга перед облагодетельствовавшим их государством, сотворения кумира государства, воспитания этатистского мировоззрения.
На самом же деле, конечно, не государство содержало народ, а народ — государство, как содержит он его и сейчас. И хотя льготы отменяются, число находящихся на содержании налогоплательщиков управленцев выросло с 1992 по 2003 год более чем в два раза.
Колхозные пенсионеры в СССР еще в начале 1980-х получали такие стыдные копейки, что те из них, кому довелось дожить до 2005 года, искренне порадуются зурабовской «монетизации»: старые колхозники вообще не привыкли получать деньги за труд. И все же в Советском Союзе старики не умирали от голода, не рылись в помойках, семьи не вышвыривались за неуплату на улицу, образование и лечение были, в основном, бесплатными, хотя советские конституции и не называли государство социальным.
Пока существует государство, смириться с ним можно лишь как с инструментом защиты справедливости.
Право на труд и отдых, защита семьи, материнства и детства, право на социальное обеспечение, на жилище, на охрану здоровья и медицинскую помощь, право на благоприятную окружающую среду или на образование, закрепленные в Конституции, содержат в себе обширную социальную программу и требуют от государства не только признания, соблюдения и защиты как гражданские и политические права, но и положительной деятельности по реализации этой программы, основные направления которой отражены в общей конституционной формуле социального государства. Речь при этом идет не о привилегиях, подрывающих саму идею правового и социального государства, а о льготах социально слабым; поэтому принцип социального государства есть способ и форма конституционно-правового воплощения самой идеи справедливости[4].
Абсолютизированная либеральная идея, так же как идея анархистская, антигосударственна. Но отрицание ею государства, в отличие от анархистского отрицания, направлено не на упразднение отношений господства, а на их глобализацию. Изгоняя государство из экономики, пытаясь свести на нет его социальную ответственность, либералы выступают за свободу. В том числе — за свободу извлечения прибыли, не ограниченную государственным вмешательством.
Между тем, пока существуют государства, для достижения справедливости нельзя обойтись без государственного «патернализма» (ниже будут приведены доводы в пользу использования этого понятия в кавычках). Даже если не рассуждать о функции распределения благ (хотя почему бы не порассуждать о разумном распоряжении их избытком?), без государственного вмешательства в социально-экономические отношения немыслимо трудовое право. Лишенные государственного регулирования, надзора со стороны государственных органов, отношения между работником и работодателем перестают быть трудовыми и становятся гражданско-правовыми, договорными. А договор с хозяином (господином) всегда будет основан на отношениях власти и подчинения, тем более когда средства производства принадлежат хозяину.
Есть мнение, что даже Трудовой кодекс РФ (образца 2001 года), существенно сокративший гарантии трудовых прав, закрепленные ранее в КЗоТ РСФСР, является для работодателя излишне жестким, ограничивая предпринимательскую свободу и тем самым сдерживая экономический рост, в связи с чем и должен быть якобы «сильно либерализован»[5]. Но проникновение принципов гражданского права в регулирование трудовых отношений (а призывают именно к этому) — это движение назад, к праву Русской Правды, по которой отношения хозяина и работника также закреплялись договором (кабальным).
Завоеванное кровью, «потом нравственности» (по словам Брехта[6]), борьбой ленских рабочих, трудовое право создавалось как «право социальной защиты»[7]. Поэтому первыми по значимости целями трудового законодательства Трудовой кодекс РФ называет «установление государственных гарантий трудовых прав и свобод граждан, создание благоприятных условий труда» (статья 1). Следовательно, в столкновении работника и работодателя государство должно быть не бесстрастным арбитром, а активным защитником интересов стороны, находящейся в заведомо менее выгодном положении, — работника.
К любой модернизации в сфере труда государство должно подходить с мерилом прав и интересов работника. Очевидно, что цель капитала — успех. Но люди — не машины. Поэтому, несмотря на приманку эффективности, нельзя соглашаться, например, с переходом на почасовую систему оплаты труда, предлагаемую в качестве одного из основных инструментов либерализации трудовых отношений. Напротив, следует настаивать на сокращении рабочего дня (до шести- или пятичасового) при сохранении и увеличении заработной платы. Это возможно в силу технического прогресса, который должен служить, в первую очередь, людям, а не гонке сверхпроизводства. Но это не будет возможно, если государство не применит к работодателям меры принуждения, действуя патерналистски по отношению к работникам.
Именно патернализмом, то есть государственным покровительством работников, должны быть движимы меры по недопущению задержек заработной платы, соблюдению правил охраны труда и экологической чистоты производства, преодолению безработицы, поддержке отечественного производителя, в том числе — сельскохозяйственного, недопущению использования национальных трудовых ресурсов как дешевой рабочей силы иностранными и транснациональными корпорациями. Слабость таких мер, их отсутствие, а зачастую — противонаправленная социально-экономическая политика свидетельствуют о враждебности государства людям, живущим на территориях, которые государство называет «своими».
В 2002 году из 89 миллионов трудоспособного населения 6,3 миллиона были безработными. Эта цифра получена по материалам выборочных обследований населения по проблемам занятости, проводимых по методике Международной организации труда. Официально было зарегистрировано, то есть пользовалось государственной поддержкой, 1,5 миллиона безработных. Около 5 миллионов человек были предоставлены сами себе.
Сокращается доля занятых в промышленности (с 29,6% в 1992 году до 21,7% в 2003 году), сельском хозяйстве (с 14% в 1992 году до 11,2% в 2003 году), науке (с 3,2% в 1992 году до 1,8% в 2003 году; при этом на очередном витке реформ власть обещает в ближайшее время новое массовое сокращение научных кадров). На этом фоне растет процент работников, занятых на предприятиях иностранной и совместной (российской и иностранной) форм собственности: от 0,3% в 1992 году до 1,8% в 1999 и 3,1% в 2003 году.
Высокий уровень жизни в добывающих регионах, где работники кормятся от олигархических хозяйств, видится таковым в показателях заработной платы. Но есть и другие критерии, свидетельствующие о том, что и эти относительно высокооплачиваемые труженики оставлены без государственной заботы: городом с наиболее неблагоприятной экологической обстановкой (из городов, включенных в критический список Росгидрометом по данным сети мониторинга качества воздуха) признан Норильск (2020,3 тысячи тонн выбросов в год).
Такова же и социальная политика. В 1992 году санаторно-курортные организации и организации отдыха обслужили 13 миллионов 348 тысяч человек, в 2003 году — 9 миллионов 35 тысяч. В 1992 году построено школ на 303,1 тысячи ученических мест, в 2003 году — на 88,5 тысячи; яслей и детских садов в 1992 году — на 95,7 тысячи мест, в 2003 — на 7,7 тысячи.
Водки в 1992 году выпито 143,9 декалитра, в 2003 году — 216,4 декалитра, пива в 1992-м — 273,3 декалитра, в 2003-м — 762,5 декалитра.
Государство обречено действовать, условно говоря, «патерналистски» и во многих других областях. При этом должны быть случаи, когда государственная помощь оказывается бесплатно, не будучи обусловленной ни уплатой налогов, ни наличием соответствующего страхования, ни гарантиями последующего возмещения.
Показательный пример — обязанность государства по предоставлению бесплатной юридической помощи по уголовным, а в необходимых случаях и по гражданским делам. Интересы рынка юридических услуг, адвокатского бизнеса вступают здесь в противоречие с правом каждого на доступ к правосудию и на получение квалифицированной юридической помощи, которая, как это гарантировано статьей 48 Конституции, «в случаях, предусмотренных законом […] оказывается бесплатно». При этом «каждым» может быть как гражданин России, так и иностранец, специально прибывший в Россию, чтобы совершить преступление.
Принцип равенства всех перед законом и судом ставит перед государством задачу ввести и поддерживать институты доступной юридической помощи, максимально сокращающие разницу в защищенности состоятельного подсудимого и бедного потерпевшего (и наоборот), вооруженного всей мощью подчиненной ему юридической службы работодателя и скромного работника, оспаривающего увольнение. Возложение оказания юридической помощи бесплатно на адвокатские палаты — далеко не лучший способ решения этой задачи, приводящий к имитации участия адвоката по назначению в процессе, поощрению так называемых «сделок с правосудием», сговору псевдозащитника с обвинением или другими сторонами. Более удачными представляются модели создания финансируемой государством (и/или муниципалитетами) параллельной службы государственных (муниципальных) защитников или же выделения на конкурсной основе в рамках социального заказа грантов из федерального бюджета некоммерческим организациям на программы оказания бесплатной юридической помощи. Это подрывает рынок, но защищает права.
Приемлемой формой существования современного государства может быть, как видится, только социальное государство. Но такое государство только тогда остается относительно безопасным для людей и не становится тоталитарным, когда существует не как государство социально-патерналистское, а просто как государство, устроенное относительно разумно.
В одной из своих поздних лекций Мишель Фуко показал: государство социальное есть полицейское государство[8].
Фуко цитирует автора начала XVII века Луи Тюрке де Мейерна, изобразившего универсальное мастерство управления. В утопистском, на то время, произведении де Мейерна делом полиции признавалось занятие «отрицательными сторонами жизни: нищими, вдовыми, сиротами, стариками, которые нуждаются в какой-либо помощи». В обязанности полиции входило «разбирать случаи лиц, определенных к труду, но проявивших строптивость, тех, чьи дела требовали какой-то денежной помощи, заведовать кассой денежных пожертвований или ссуд для неимущих […] надзирать за общественным здоровьем (болезни, эпидемии) и за несчастными случаями». Социальная защита, таким образом, — это наблюдение за негативными сторонами жизни (а бедность — всегда в негативе), включение асоциальных, люмпенизированных или могущих стать таковыми масс в систему социального контроля.
Но государство не только нейтрализует нищих. Заботясь о населении, оно вскармливает себе солдат. По мысли Фуко, обеспечение жизни (забота об общем снабжении съестными припасами, приличном жилье, попечение об общественном здоровье) не есть филантропическое обслуживание государством своих граждан, но самообслуживание, то есть укрепление государства. Отсюда такие отнюдь не случайные совпадения, как появление в конце XVIII века первых систематических программ охраны общественного здоровья на фоне больших войн и грандиозных наполеоновских побоищ. Также и в веке XX: «Во всей мировой истории едва ли сыщется резня, сравнимая с бойней Второй мировой войны, однако как раз в этот период была начата разработка крупных программ социальной защиты, общественного здравоохранения и медицинской помощи». Иными словами, «обеспечение жизни идет рука об руку с приказом умирать»: государство то требует от человека «жить, работать, производить или потреблять, а то требует и умереть».
Кроме того, популистская социальная идеология служит, как правило, одной из подпорок тоталитарного государства. Населению внушают, что его весьма скудный достаток — следствие заботы государства, тогда как, напротив, скудость жизни является следствием перераспределения средств налогоплательщиков в пользу раздутого полицейско-милитаристского бюджета и гипертрофированного управленческого аппарата.
Но если в описанном случае государственное попечительство представляет собой не более чем формулу идеологической пропаганды, есть ведь и случаи, когда граждане неких государств почитают свое существование действительно благополучным, имея возможность сравнивать его с «развивающимися странами» и «третьим миром». Как правило, благополучные граждане имеют претензии к находящимся у власти правительствам (почитая себя вправе жить еще лучше), но удовлетворены существующим политическим строем и порядком вещей. В этих государствах меняющиеся правительства не приписывают себе наилучшее устроение жизни и не кичатся какой-либо особой заботой (разве что во время выборов). Счастье людей приписывается политическому устроению. «Счастье людей становится одной из составляющих государственной мощи», — констатировал Фуко. И в этом подлинная опасность государственного патернализма — уже без кавычек.
Перманентная антитеррористическая операция, которую США стремятся навязать всему миру, в которую погружается западная цивилизация и которую Российская Федерация со вкусом разворачивает на «собственной» территории, есть восстановление гармонии полицейского государства: максимальная забота, помноженная на зачистки.