Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 1, 2005
Diana Schmidt (р. 1973) — аспирантка Института управления, публичной политики и социальных исследований Королевского университета Белфаста.
Количество литературы о гражданском обществе достигло своего пика к концу 1990-х годов, в условиях ожидания всемирного триумфа демократии. В Восточной Европе этот оптимизм выразился в усвоении посткоммунистическими правительствами в их риторике таких понятий, как политические и социальные права, господство закона и свобода объединений, и включении этих понятий в конституции этих стран. В рамках более обширной темы «хорошего управления» международными организациями было подготовлено значительное число докладов о гражданском обществе и стратегии его развития в отдельных странах[1]. В научной литературе оживление дискуссий о гражданском обществе было связано с расхожим представлением о том, что его развитие политически значимо для любой поставторитарной трансформации.
В течение последних лет это общее оптимистическое настроение несколько испортилось — как в целом, так и в связи с реставрацией авторитаризма в некоторых посткоммунистических странах. Какой же информацией о формировании гражданского общества мы теперь располагаем? В то время как литература о гражданском обществе в целом продолжает переживать период расцвета, в случае с Россией мы имеем всего несколько разрозненных статей и глав в различных книгах, а не связную дискуссию. Все еще ощущается недостаток систематического и углубленного эмпирического анализа, в частности, тех условий, которые вытекают из сложного взаимодействия между новыми и старыми формальными нормами управления, с одной стороны, и неформальными ценностями и правилами — с другой. Обеспечив более глубокое понимание реалий гражданского взаимодействия и гражданской культуры, подобные исследования могли бы обогатить довольно абстрактные на нынешний день концептуальные дискуссии, сделав их доступными для проверки и критики, как уже отмечал Александр Хлопин в своем полезном обзоре литературы о гражданском обществе, опубликованной в России к рубежу тысячелетий[2]. Кроме того, российское гражданское общество предоставляет очень мало первичной информации о себе. Например, в то время как в других странах гражданские активисты все активнее проверяют возможности Интернета, большинство российских организаций не обновляли свои веб-сайты — если таковые вообще имеются — с 1999-2000 годов[3].
Если процессы развития гражданского общества недостаточно проанализированы в литературе, означает ли это, что их просто нет, что они слишком проблематичны, чтобы позволить внятное описание, особенно с использованием существующих западных подходов, или же нам просто нужно больше времени для достижения подлинного понимания российского гражданского общества? В рамках данной статьи я не задаюсь целью проанализировать или резюмировать концептуальные дискуссии о роли гражданского общества в процессах трансформации/демократизации. Вместо этого я предлагаю обзор научных исследований и публикаций самих гражданских активистов о гражданском обществе и особенностях его развития в России, начиная с 2000 года[4].
Российское гражданское общество как проблема
Исходя из нормативных и нравственных побуждений, концепции гражданского общества в целом склонны к оптимизму, предполагая наличие у граждан таких добродетелей, как справедливость, плюрализм, толерантность, независимость, готовность к общественной работе и интерес к обсуждению общественно значимых вопросов. Таким образом, гражданское общество представляется аналитикам проблематичным или плохо функционирующим, если оно непрогрессивно, порождает властные монополии, неравенства или дефицит демократии. Российское гражданское общество упорно критикуют за свойственную ему слабость и раздробленность; утверждается даже, что его и вовсе не существует. Однако чаще всего обсуждается работа «низовых» организаций по созданию сетей взаимодействия или их влияние на политику, и лишь незначительное внимание уделяется проблемам, возникающим на ранних стадиях формирования гражданского общества. Большинство авторов объясняют характерную слабость гражданского общества в России и склонность ее граждан не доверять общественным организациям и по возможности избегать контакта с ними историческими и культурными факторами, подчеркивая отсутствие в стране гражданских традиций.
Так, в своем исследовании «Слабость гражданского общества в посткоммунистической Европе»[5]Марк Ховард приводит аргументы в пользу того, что наследие коммунистического опыта принудительного участия в контролируемых государством организациях, стойкость широко развитых приватных (но не публичных) сетей и глубокое разочарование в развитии своих стран после краха коммунизма привили гражданам посткоммунистических государств устойчивое отвращение к участию в общественной деятельности. Автор провел сравнительное исследование, основанное на анализе данных Всемирного исследования ценностей (WorldValueSurvey) почти по 30 демократическим и демократизирующимся странам. Помимо этого в книге также приводятся данные об участии граждан в добровольных организациях, полученные Ховардом в ходе собственного исследования в России, включая подробные интервью с обычными гражданами. Автор доказывает, что существуют не просто количественные, но качественные различия в политическом опыте посткоммунистических стран Европы и поставторитарных государств Латинской Америки. Тем не менее, как явствует из его исследования, страны Восточной Европы, несмотря на кажущиеся различия в направлениях движения за последние 15 лет, продолжают проявлять глубинное и неизменное культурное сродство, коренящееся в общем для них историческом опыте диктатуры ленинского типа.
Более современные стадии развития и их связи с международными реалиями стали предметом рассмотрения в сборнике под редакцией Александра Мотыля, Блэра Рубла и Лилии Шевцовой[6], авторы которого стремятся заново осмыслить возможности интеграции России и Запада и трудности, встающие на этом пути. В книге рассматриваются изменения в динамике отношений России с Европейским союзом, Восточной Европой, Центральной Азией и Соединенными Штатами в условиях президентств Путина и Буша, новых проблем безопасности и трансформирующихся экономических и властных соотношений. Эта публикация стала одной из вех возобновляющегося серьезного обсуждения международного воздействия на внутреннее развитие России. Авторы высказываются в пользу обоюдовыгодных соглашений на основе демократии и партнерства. Однако в качестве вероятного альтернативного результата рассматривается также и возможность враждебных отношений. Основной аргумент состоит в том, что успешная модернизация России возможна лишь на пути демократизации, но такой путь едва ли представляется вероятным без мощных внешних стимулов. Книга включает в себя две главы о гражданском обществе: в статье Ежи Мацкова «Российская правовая культура, гражданское общество и возможности вестернизации» внутренняя эволюции России анализируется на предмет конвергенции с западными нормами в области права и развития гражданского общества. Статья Пилар Бонет «Общественное мнение и прозападные группы интересов в России» проливает свет на отношения между гражданскими активистами — частными лицами или группами — и Западом.
Одна из глав в книге Майкла Кауфмана о Джордже Соросе[7]на конкретном примере показывает, как недавно учрежденные организации — несмотря на все их воодушевление и опыт включенности в многообразные культурные контексты — скорее плывут по течению переходного времени, нежели управляют этим потоком. К сожалению, Кауфман рассматривает лишь период между концом 1980-х и серединой 1990-х, описывая усилия Фонда Сороса по основанию московского офиса с целью финансировать строительство гражданского общества и стать «авангардом новой экономической культуры» (p. 226) в соответствии с идеей открытого рыночного сектора, генерирующего доход, который тратится на благотворительные программы.
Задаваясь вопросом о степени личной приверженности Сороса концепции открытого и демократического общества, и в особенности — модернизации России, Кауфман рассматривает стоявшие перед его организацией вызовы и неудачи, связанные, в том числе, с напряженными отношениями между участниками этой ассоциации с их различной мотивацией, восходящей к их, соответственно, диссидентскому, номенклатурному или либерально-капиталистическому прошлому. В данном случае имеются в виду противоречия, вызванные не только личными амбициями, но и трениями между моральным правом на определение гражданских идей и доступом к ресурсам. Результатом стали частая реорганизация штатов, упадок духа, взаимные подозрения и обвинения. Более того, под покровом этого фонда возникла коррумпированная совокупность сомнительных сделок и коммерческих предприятий.
Все больший интерес вызывает также «нецивильное общество» (uncivilsociety) как проблематичный подсектор общества гражданского. Речь идет о группах, цели которых не прозападные и не либерал-демократические, и о протестных социальных движениях, ставящих под вопрос общепринятые (на Западе) нормативные посылки о гражданском обществе в целом и в посткоммунистических обществах — в особенности[8]. Обсуждение этих нежелательных последствий диверсификации неправительственного сектора порождает внимание и к российским реалиям, в особенности в области ультранационалистического и фундаменталистского экстремизма[9].
Всего лишь миф?
Оказывается ли химерической идея успешно функционирующего российского гражданского общества? Рассмотрим наиболее влиятельные на начало XXI века идеи. Разные аспекты нарождающегося российского гражданского общества анализируются в сборнике «Гражданское общество и поиски справедливости в России», тон которого задают надежды конца 1990-х и довольно-таки западные подходы[10]. Особое внимание авторы уделяют способности и возможности гражданского общества гарантировать социальную, религиозную и политическую справедливость — в первую очередь, на основе его эффективного взаимодействия с российским государством. Используя различные подходы — классические и современные, теоретические и эмпирические, авторы описывают роль массового образования и свободной прессы в прививании и артикуляции новых гражданских ценностей. Рассматриваются стремление женщин и этнических меньшинств к новым свободам и роль православной церкви как одной из главных объединяющих сил гражданского общества.
В подобном же духе в книге «Будущее свободы в России»[11], изданной американским дипломатом и адвокатом Вильямом ванден Хойвэлем, излагается неортодоксальный оптимистичный взгляд, в пику преимущественно негативной точке зрения американской внешней политики на демократическое будущее России. Отображая коллизии между творческим началом и тем хаосом, который царит в России с 1991 года, авторы этой неакадемичной антологии пытаются выделить поводы для оптимизма в отношении дальнейшего хода изменений. Собранные здесь тексты, представляющие точку зрения «инсайдеров», выходят за пределы насущных проблем. Эти эссе, первоначально представленные на конференции, организованной в 1999 году Фондом Темплтона (TempletonFoundation[12]) в Библиотеке Конгресса в Вашингтоне, обрисовывают человеческие измерения усилий по строительству гражданского общества, включая рыночно-либеральные и религиозные мотивы. Авторы — российские ученые, гражданские активисты и предприниматели, от Бориса Пустынцева («Гражданский контроль») и Аркадия Новикова (владелец сети московских ресторанов) до отца Георгия Эдельштейна (Русская православная церковь), особенно подчеркивают ту энергию, самоотдачу, смелость и индивидуальный дух, которые проявляются в демократизации российского общества. Они формулируют рекомендации по созданию посткоммунистического наследия свободы, нравственного поведения и неограниченного права на информацию в зарождающихся сферах законодательства, свободного рынка и гражданского общества. Удивляет то, что в составленном Сергеем Комарицыным обзоре кандидатов-участников президентских выборов 2000 года и их приверженности демократии отсутствует имя Владимира Путина. Были ли в этом томе высказаны всего лишь абстрактные перспективы, основанные на ложных предпосылках и рисующие образ демократической России, которая так и не стала реальностью?
Можно ли назвать эти перспективы мифическими в связи с тем, что сегодня это гражданское общество продолжают критиковать за слабость, внутреннюю раздробленность и «нецивильность»? Или же проблема кроется в попытке применить к российским реалиям формирования гражданского общества понятия, риторику и ожидания, сильное влияние на которые оказала западная мысль?
Рассмотрим трактовку гражданского общества распространенными западными теориями и сравним их с российскими реалиями. Один из распространенных либерально-демократических мифов — миф о независимости гражданских организаций от правительств и их одновременном влиянии на эти правительства. Гражданское общество часто воспринимается как нечто, что занимает определенные ниши, а значит, развивает функции, которые можно объяснить недостатками в политической системе. Это влечет за собой нормативные пристрастия, в результате которых гражданское общество понимается либо как оппозиционное, стремящееся к выражению протеста и блокирующим действиям; либо как филантропическое, некоммерческое и исключающее частные интересы. В этом свете роль государства, как правило, представляется проблематичной, потенциально порождающей патерналистское подчинение, идеологическую обработку или откровенные репрессии. Но ведь отношения между гражданским обществом и государством, так же как и отношения между гражданским обществом и бизнесом, имеют очень большое значение. Первые уже давно обсуждаются в литературе о гражданском обществе, в которой широкое признание находит тот факт, что на его функционирование естественным образом воздействует государство — а следовательно, его анализ требует рассмотрения отношений между государством и гражданским обществом. Последние же (отношения между бизнесом и гражданской сферой) хронически недооцениваются исследователями. Удивительным образом, практически нет исследований о развитии взаимодействия между третьим и другими секторами — государством и бизнесом. Три сегмента литературы — о типе политического правления и политических реформах, о создании рынка и бизнес-структур и о развитии третьего сектора — все еще не сопряжены друг с другом. Но если учитывать реалии российских преобразований, и в особенности административной реформы, становится очевидным, что эти сферы взаимосвязаны в гораздо большей степени, чем это отражено в традиционных исследованиях. В последние годы российское гражданское общество сталкивается со все большими бюрократическими препятствиями. Речь идет не только о том, что все неправительственные, благотворительные, религиозные и другие общественные организации и их зарубежные партнеры вынуждены проходить обременительные процедуры регистрации и периодической перерегистрации федеральными властями. Предлагаемые в настоящее время поправки к статьям 23 и 25 Налогового кодекса Российской Федерации затрудняют процедуры регистрации и финансирования неправительственных организаций (НПО). Их реализация означала бы наступление очередного критического периода для формирования гражданского общества в России. Что касается партнерства между бизнесом и НПО, то благотворительность российских корпораций вызывает новые вопросы. В какой степени подобные механизмы противоречат традиционному пониманию НПО, исключающему из этого понятия промышленные, торговые и другие организации, руководствующиеся частными интересами? И как эти тенденции повлияют на отношения между государством, бизнесом и гражданским обществом?
Еще одни набор мифов выстраивается вокруг либеральных концепций транснациональных сетей. Вслед за наступившими после окончания холодной войны изменениями в глобальной политической ситуации произошел новый всплеск транснациональных социальных движений по всему миру, что приветствовалось как активистами, так и исследователями. Для некоторых паутина этих движений знаменует появление глобального или транснационального гражданского общества[13] в рамках более общей концепции мирового общества[14]. Разворачивающаяся институциализация трансграничных отношений наводит на мысль об усилении деятельности НПО по выстраиванию транснациональных сетей, облегчающих взаимодействие с местными, общенациональными, транснациональными и международными субъектами, а также по увеличению влияния на национальном уровне. Эти предположения основаны, главным образом, на успешном опыте в сфере защиты прав человека[15]. В контексте выстраивания связей между транснациональным и национальным уровнем привычным стало утверждение о том, что эти новые процессы требуют участия НПО, поскольку особая сила последних состоит в формировании реформ путем давления на правительства и мобилизации поддержки, что стимулирует внедрение международных принципов на национальном уровне, особенно в странах, переживающих демократизацию. К тому же в России, как и в других трансформирующихся странах, местные НПО до сих пор рассматривались иностранными и международными финансирующими организациями как эффективные партнеры и все большая часть иностранной финансовой помощи проходит через третий сектор, а не через государственный или некоммерческий. (В последнее время политика Владимира Путина фактически блокирует деятельность западных фондов в России.)
Издано несколько руководств и справочников по транснациональному взаимодействию, написанных практиками и информирующих российские НПО о потенциальных западных партнерах, проектах и источниках финансирования[16]— или наоборот[17]. Исследователи же традиционно исключают из поля зрения проблемы, связанные с реальным развитием отношений местных НПО между собой и с их международными союзниками. Лишь совсем недавно некоторые ученые стали высказывать мнение о том, что как их коллеги, так и спонсоры преувеличивают шансы на успех экспорта западных демократических, гражданских и рыночных идей в другие страны. Эти ученые также обращают внимание на разнородность НПО по целому ряду аспектов.
«Сила и ограниченность неправительственных организаций. Критический взгляд на построение демократии в Восточной Европе и Евразии»[18]— сборник,изданный Сарой Мендельсон и Джоном Гленном, — демонстрирует, насколько гражданские организации в России и в посткоммунистических странах Центральной Азии не выполняют ожиданий, порожденных большой долей книг и статей о силе международных норм в области прав человека. К тому же реально происходящие процессы в других сферах, похоже, не очень-то соответствуют теоретическим моделям, разработанным именно на примере прав человека. Центральный аргумент здесь заключается в том, что для понимания «силы» транснациональных сетей и тех принципов, которые они продвигают, важно также осознать их ограничения, в особенности в посткоммунистических контекстах. В своей главе «Западные и российские экологические НПО: более “зеленая” Россия?»[19] Лесли Пауэлл доказывает, что неудачи западных экологических НПО в России связаны со слабостью государства, поскольку процедуры гражданского участия не укоренились и остаются нестабильными, и к тому же экологические проблемы связаны с экономическими. Он также указывает на непредвиденные последствия формирования транснациональных сетей, связанные с созданием новых полуправительственных бюрократий, а также с пренебрежением местными реалиями, даже когда стараются опираться на знания и опыт местных жителей. Анализируя отношения между западными и российскими экологическими НПО, Пауэлл приходит к выводу, что если содействие местным экологическим группам «понимается как компромисс между двумя разными, но связанными целями — развитие посткоммунистического третьего сектора и постепенное разрешение экологических проблем, — становится очевидно, что большего успеха достигли на первом фронте, нежели на втором» (p. 141).
Сара Хендерсон в своей книге «Строительство демократии в современной России. Западная поддержка местных гражданских организаций»[20]осуществляет глубокий анализ механизмов развития третьего сектора при помощи западной поддержки. Она приходит к выводу, что российские НПО в своей нынешней форме являются совершенно новыми общественными образованиями, возникшими благодаря западной поддержке демократизации и принципов гражданского общества, а также западной финансовой помощи, а не ставшими результатом формирования гражданского общества «снизу» или активности «низов», пользующихся устойчивой «низовой» же легитимацией. Таким образом, интересы доноров и транснациональных организаций в существенной мере формируют программы и определяют организационный потенциал и деятельность российских НПО. Эта связь между транснациональными сетями и местными НПО может иметь непредвиденные последствия, которые способны нарушить желаемые механизмы убеждения и давления. Поскольку все большее значение получают финансовые связи между участниками сетей, автор считает, что следует ожидать вовлечения местных НПО в асимметричные или даже гегемониальные отношения, отражающие эти непредвиденные последствия. Эту ситуацию Хендерсон обозначает терминами «гражданское развитие, стимулируемое со стороны предложения», «клиентелизм людей с твердыми принципами» и «гражданское общество-опекун»[21].
Эти авторы также обращаются к серьезной проблеме недоверия к группам, финансируемым Западом. Зачастую они вызывают подозрения российской власти, бизнеса или населения, охотно обвиняются в неэффективности и плохом управлении и рассматриваются в качестве устройств по отмыванию денег, увертывающихся от налогов сомнительных предприятий, элитарных клубов или чуждых институций, пытающихся насаждать иностранные нормы, пренебрегая традиционными подходами и ценностями, и так далее. Президент Путин в своем обращении к Федеральному Собранию в мае 2004 года дал официальное изложение этих упреков, утверждая, что не все гражданские организации привержены защите подлинных интересов народа, а главная цель некоторых из них заключается в получении финансирования со стороны влиятельных иностранных фондов, в то время как другие служат сомнительным коммерческим или индивидуальным интересам. Однако новы ли эти аргументы? Исследователи транснациональных сетей и раньше уделяли внимание подобным обвинениям: «Сети обозначают нетерриториальное пространство упорядоченного взаимодействия […] Центральные участники сети — это активисты, идентичность которых связана с общими для них практиками протеста и сопротивления, которые находят отголоски поверх границ; однако те ресурсы, к которым они имеют доступ, в значительной степени продолжают зависеть от их местонахождения. Тем не менее нечеткие идентичности и роли участников сетей оставляют место для неопределенности, случая и даже оппортунизма. Повсеместно наблюдается неожиданное сотрудничество случайных партнеров»[22].
Прежде чем оплакивать непреходящую слабость гражданского общества или назначать козлами отпущения российские НПО, которым приходится работать в «серых зонах» между государством и рынком, и для того чтобы оценить внутрисекторное развитие и межсекторные отношения, следует принять во внимание и вышеописанный контекст их работы — результат особого положения российских организаций. Следовало бы выйти за пределы концептуальных дискуссий и, быть может, произвести переоценку нормативных пристрастий, лучше вглядываясь в контекстуальные, специфические для страны условия гражданской активности. Здесь важны два аспекта: социально-экономические реалии и характер административной и рыночной среды. К сожалению, в литературе о российском гражданском обществе эти темы все еще недостаточно представлены. Так, случаи, когда работники местных неправительственных организаций осваивают иностранные идеи и говорят именно то, что хотят услышать от них зарубежные доноры, Пауэлл объясняет страхом потери работы или источника дохода[23]. Более того, при оценке ценности и качества работы российских организаций следовало бы изучать как их «внешнее лицо», так и соображения, высказываемые «в кулуарах». Ключевой вопрос — какие цели, какую мораль и какие смыслы эти организации хотели бы транслировать? Если же ставить под сомнение легитимность деятельности НПО с точки зрения общественных интересов, то следовало бы тщательнее изучить и этот самый общественный интерес.
Просто другие? Практики и идентичности российских НПО
На протяжении последних пятнадцати лет путь российской демократизации действительно был весьма своеобразным. Практика злоупотребления властью административной, финансовой и другими элитами, недостаток равноправия и равенства возможностей, усиливающийся авторитаризм, слабость гражданского общества и даже недоверие к нему — все это, как правило, рассматривается как неудачи демократизации. Как двигаться дальше? Следует ли ожидать, что движение в сторону демократии начнется заново, с нуля, или же будет проложен новый, самобытный российский путь? Другими словами: означает ли конец демократии также и конец гражданского общества? Или же в итоге мы обнаружим в России просто иной тип гражданского общества?
«Поговорим о гражданском обществе» — еще одно выражение ожиданий, обращенных к возникающему на заре нового столетия российскому гражданскому обществу[24]. На вопрос о том, существуют ли в России гражданские организации, дается такой ответ: «они как бы и есть, но их как бы и нет» (с. 8). Гражданские организации присутствуют в реальной жизни, но отсутствуют в структуре представлений о реальности, оформившихся в массовом сознании. Эта книжечка, содержащая несколько эссе авторов, связанных с московским Фондом «Общественное мнение», опирается на опросы и интервью, регулярно проводимые этим фондом. Особенность их понимания гражданского общества заключается в том, что они определяют его как социальный конструкт, построенный теми энтузиастами, которые продвигают его и отождествляют себя с ним. Ограниченное влияние гражданских инициатив объясняется со ссылкой на два фактора, связанных с контекстом работы НПО: во-первых, их жизнь представляется отделенной как от государства, так и от экономической и социальной сфер общественной системы; во-вторых, довольно низок и уровень восприятия понятия гражданского общества в России. Гражданское общество является, таким образом, нишей, которую занимают люди, разделяющие демократические ценности, индивиды, склонные к самоорганизации и социальной активности. Особо останавливаясь на теме (само)навязанного отделения гражданского общества от государства, авторы сохраняют оптимизм по поводу будущих изменений в эпоху Путина — особенно в свете непосредственно предстоявшего в момент публикации книги Гражданского форума. Они полагают, что история антагонизма между государством и гражданами в постсоветских условиях не закончилась, а продолжается в новой форме: осуществляется переход от «института насилия» к «институту игнорирования», вытесняющего гражданское общество с общественной сцены. Тем не менее они представляют себе возможности обоюдовыгодного сотрудничества, считая, что государство должно сделать первый шаг, но в то же время подчеркивая и важность реакции гражданского общества на такого рода правительственные инициативы.
Несмотря ни на что, гражданское общество в России, по его собственным стандартам, не стало историей одних лишь неудач. В настоящее время остается неясным, действительно ли российские НПО прокладывают новые каналы гражданского участия, насколько эффективной является зарубежная помощь и как именно деятельность правительства в будущем будет замедлять развитие третьего сектора и еще сильнее затруднять оказание помощи западными организациями. Тем не менее гражданская инициатива еще не полностью искоренена, а некоторые виды деятельности, возможно, станут теперь осуществляться еще более решительно, особенно те, которые касаются наиболее насущных проблем российского общества. Переопределение целой среды не обязательно должно стать таким уж неприятным начинанием.
Рассматривая на более обыденном и индивидуальном уровне проблему социального обеспечения, Мелисса Колдуэлл в своей работе «Не хлебом единым» предпринимает этнографическое исследование приоритета социальных связей в повседневной жизни обычных людей в современной России[25]. На примере бесплатных столовых, учрежденных Московской христианской церковью, автор исследует гражданские акции и инициативы, подчеркивающие взаимодействие между новыми реалиями и устойчивыми чертами повседневной жизни. Колдуэлл описывает, как развиваются отношения между членами одного многонационального сообщества помощи голодающим: пожилыми москвичами, российскими работниками этой сферы помощи, африканскими, североамериканскими и европейскими волонтерами и донорами. Для всех них бесплатные столовые становятся местами социальной стабильности и убежищами, и автор показывает, что различные виды оказанной здесь социальной поддержки важнее, чем собственно материальные ресурсы. Таким образом, она использует подход, согласно которому голод и бедность в наименьшей степени определяются материальными факторами. Для нее реальной экономической валютой России являются социальные отношения и статус. Эта книга — значимый вклад в переосмысление теорий взаимоотношений между социальными и экономическими практиками.
Этот подход созвучен двум другим изданиям: «Правозащитное движение в России: коллективный портрет»[26] и «Воплощение Европейской конвенции по правам человека в России. Философские, юридические и эмпирические исследования»[27].
Первое из них представляет собой сборник эссе российских журналистов и правозащитников[28]. Второе объединяет научные, политические и импрессионистские взгляды на российские и западные подходы к проблеме защиты прав человека и применения международных норм в этой области (правда, речь идет только о периоде до 2001 года). Особенно рассказы участников о реальности работы российских правозащитных организаций изобилуют примерами, опытом и ценными наблюдениями, которые могли бы лечь в основу новых стратегий. Во многих российских регионах, как и во многих других частях света, гражданское движение оказывается наиболее активным, независимым и успешным именно в области прав человека. Нет сомнения, что важно установить более тесные связи с международными сетями для повышения эффективности и предоставления возможности учиться друг у друга. Однако составляющие эти антологии тексты также показывают, что эта сфера гражданской деятельности включает в себя и широкий спектр «низовой» работы по оказанию правовой помощи и консультаций широким слоям населения — от заключенных, беженцев и бездомных до солдат и их родственников.
Все еще наблюдается серьезный дефицит эмпирических исследований развития гражданского общества в России и внешних связей его составных частей. Многообещающим начинанием в этой области становится предпринимаемое сейчас центром «Панорама» изучение проблем развития гражданского общества в рамках проекта «Управляемая демократия». Информацию об этом исследовании можно найти на посвященном всему проекту сайте www.scilla.ru. Далее, исследователям в области политических и социальных наук следовало бы начать проверку устоявшихся международных концепций в условиях России. Систематическое и детальное изучение могло бы помочь избежать слишком широких обобщений, а также выделить общие для разных культур закономерности социальных норм и поведения. Единственный серьезный шаг, сделанный в этом направлении за последнее время[29], основан на социологии права. Речь идет об опубликованной на немецком языке книге Штефана Махуры, Дмитрия Донскова и Ольги Литвиновой «Общественные судьи в Южной России. Эмпирическое исследование на тему справедливости и законности»[30]. Используя пример мировых судей, действующих как связующее звено между обществом и судебной властью, авторы рассматривают то, как развивается «правовая культура», вместо того чтобы ограничиться историческими объяснениями хорошо известных отклонений России от международных норм.
В заключение можно сказать, что гражданское общество и его исследователи все еще ищут друг друга. Складывается впечатление, что активисты постоянно проблематизируют ситуацию, западные ученые мифологизируют ее, а их российские коллеги и вовсе заняты другими делами.
Авторизованный перевод с английского Александра Антоновского