Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 1, 2005
Эта история началась с того, что меня попросили посмотреть разрабатываемый группой Днепрова-Шадрикова стандарт по литературе для школьников. Когда я увидел там «Песню о Буревестнике», у меня потемнело в глазах. Есть такой Российский общественный совет по развитию образования (РОСРО). Время от времени мы там тусуемся. Бывает весело. Так, бывший советский министр химик Ягодин, чрезвычайно, кстати, милый и знающий человек, предложил ограничиться в школе изучением Джека Лондона и еще чего-нибудь по выбору.
Меня заинтересовало то, что в предложенном стандарте начисто отсутствовал весь ХХ век русской литературы. То есть, конечно, там была малохудожественная попса, перепевающая XIX век. Так, например, непримиримый спор вызвал вопрос: то ли «Тихий Дон» навесить школьнику на уши, то ли «Доктора Живаго». Поскольку «Доктор Живаго» меньше по объему, я был за «Доктора». И вообще либеральней. И крови поменьше. Но невольно вырвался у меня вопль: «А почему ж “Петербурга”-то нету?» Тут один российского образования академик прошипел мне: «Пойдем, выйдем». Вспомнив школьные годы, я по-бойцовски вскинул голову и вышел. «Наши учителя — объяснил он, с ненавистью глядя на меня, — не то что преподавать “Петербург”, они его прочесть не могут». Я был раздавлен его правотой.
Скоро после этого мы сидели у Миши Айзенберга. Были там Лева Рубинштейн, Сергей Гандлевский, Тимур Кибиров, Юлик Гуголев. Не помню, был ли Дима Пригов, то есть Дмитрий Александрович, но это не важно. Я попросил назвать лучшую русскую прозу ХХ века. Списки удивительным образом совпали. Кстати, ничего в этом удивительного нет. ХХ век уже закончился. Все давно встало на свои места. После этой встречи я и к Севе Некрасову, и к Эдику Лимонову с этим списком приставал. И там разночтений не возникло. Почти. Кто-то сомневался насчет «Крестовых сестер» Алексея Ремизова, кто-то вместо «Дара» говорил: «И все-таки “Лолита”». Но это было так, вскользь.
«А зачем это тебе?» — спросили меня расслабленно. «А вот стандарт по литературе. Для школы», — стал объяснять я, весь горя огнем РОСРО. И тут заорал меланхоличный Тимур Кибиров. «Детям! “Козлиную песнь” Вагинова? Ты обалдел? “Котлован”? Русская литература ХХ века — это сплошной ужас. Пусть читают Вальтера Скотта». Надо сказать, что Тимур единственный из нас имеет педагогическое образование. В детях понимает. Я был опять посрамлен.
Великий педагог Надежда Ароновна Шапиро, посмотрев на наш список, с ужасом воскликнула: «Как сюда “Мелкий бес” попал?!» Лева Рубинштейн мне сказал: «Ты ее слушай, она про школу знает».
После этих атак я пошел к моему любимому директору простой общеобразовательной школы А.А. Рывкину, рассказал ему всю печальную историю и подсунул одну вещицу. Во-первых, это была великая русская проза. Во-вторых, это был не календарный, настоящий ХХ век. В-третьих, что ценится в России, она «оказала влияние» на иностранца. На Франца Кафку. В-четвертых, все согласились, что для детей она годится. Речь шла о «Подвигах Великого Александра» Михаила Кузмина. Рывкинские учителя не Н.А. Шапиро. Они совсем обыкновенные. Они не могут давать ученикам так завлекательно столь обширную информацию о художественных произведениях. Но они умеют сделать так, чтобы дети прочли книжку и начали спорить о ней и высказывать свои суждения.
Оказалось, что…
Кузминский Александр никого не завоевывал. Он не создавал державы, империи. Он уничтожал границы. Его жестокость была направлена против тех, кто лелеял свою изоляцию. Он был предтечей Европейского союза и Всемирной торговой организации. Он полагал, что никакого национального менталитета нет и все люди равны и одинаково имеют право на стремление к счастью.
В то же время кузминский Александр даже не задавался вопросом о политкорректности. Его приятие всех культур было органичным и естественным. Он был Европой. Его корни были в Египте. Его образование эллинское. Его друзья-враги, его собеседники и члены его семьи — персы. Индия не слишком удивляет его, потому что в его душе есть место Индии. Христианин Кузмин посмеивается, что и еврейское суеверие Александр принял как должное. Кузминский Александр доказывал своим примером, что для существования единого пространства общения людей не нужно ни единой национальной или имперской идеи, не нужно и единой культуры. Главное, чтобы не было государств.
Когда я сказал детям, что учитель Александра Аристотель ненавидел зародившуюся как раз в то время экономику и порицал торговлю, они радостно заключили, что Александр сделал так, чтобы желания его учителя задушить торгашество и частную инициативу никогда не исполнились. Уничтожив границы, обеспечив безопасность коммуникаций, Александр развязал руки купечеству, дал возможность Западу пользоваться экзотическими товарами Востока и наоборот. Стало ясно, как писания греческих мудрецов могли сохраниться у арабов, а арабские представления о рыцарстве и чести цивилизовать европейских варваров. При Александре могла возникнуть и возникла конкуренция валют. Порождение македонца, эллинское общество, реализовывало мечту фон Хайека за две тысячи лет до ее возникновения.
Михаил Кузмин это не проповедует. Скорее он предоставляет мысли некое пространство. Дети сказали мне, что в книге много карманов. Я не понял. «Ну, как же! — объясняли они мне. — Вы надеваете одежду. В ней много карманов. В них можно лезть, а можно и не лезть. Все равно это одежда. Но если вы станете пользоваться ими, то это будет интересней». Дети говорили, что книжка хорошая и понятная в любом случае, но в ней заложена возможность любопытствовать, расширять ее понимание и понимание мира. Если ты что-то узнаешь новое, то книжка становится еще интересней и понятней.
Основное душевное качество кузминского Александра — любопытство. Если есть возможность что-то сделать — он делает. Он предприниматель и экспериментатор. И не только он, все герои «Подвигов» вплоть до несчастной индийской девушки. Я слушал детей и понимал, что теперь они могут прочесть Фридмена и фон Хайека, что они запросто осознают роль институтов в экономике, что для них не будет диким утверждение о спонтанно возникающем порядке. Я, признаться, наслаждался насмешками над властной вертикалью персидского царя и его сатрапов, рухнувшей перед александровской свободой.
Канцелярит Кузмина, его параграфы, дети воспринимали как хартию Ойкумены, серьезные документы, указывающие нам путь. Анахронизмы Кузмина вызывали удовлетворенную усмешку — времени нет, это он о нас пишет. Они с пониманием приняли сообщение о том, что книга написана перед Первой мировой войной. Это крик: опомнитесь!
Слушая детей, я вспоминал с горечью слова глубоко уважаемой мной либералки Ирины Хакамады о том, что беда либерализма в России — это следствие отсутствия в русской литературе образа положительного героя-бизнесмена. Глубокая неправда романтизма и его политического дитяти социализма (классового или национального, все равно) в том, что человек по природе дурак и ему надо что-то проповедовать. Положительный образ революционера, или купца, или Хорста Весселя, или князя Мышкина. Чепуха!
Противоядие от Рогозина, от «плановиков счастья», от воришек-изоляционистов и борцов за социальную справедливость — очень сложное снадобье. Но оно есть в русской литературе ХХ века.
Модернистское мышление обеспечивает успех модернистского проекта. В отличие от романтика модернист не знает, «как надо», и никого за руку в рай не тащит. Мотивация его действий зачастую не ясна ему самому, и он не видит в этом ничего страшного. В отличие от литературоведа писатель-модернист морщится, когда ему предлагают назвать «идею» или «тему» своего произведения. У него и насчет сюжета не всегда есть что сказать. Не кидаясь со слезами радости или злости на «другого парня», он вырабатывает порядок сосуществования. Если для романтика свобода — это желанное или ненавистное своеволие, то для модерниста — это макропорядок.
Отгородив наших детей от литературы ХХ века и подсовывая им мертвечину эрзацев, мы загнали их модернистское мышление в подполье. Вместо апологии либерализма мы повели с ним затяжную и бессмысленную борьбу. Почему? А учителя и прочесть «Петербург» не могут. Значит, и бегать по рынку в поисках благосостояния для своих детей не смогут.
У меня появилась дикая мысль – заставить своих аспирантов-экономистов прочесть «Подвиги». Со вздохом я согласился, что возраст моих аспирантов делает невозможным понимание ими Михаила Кузмина. В школе это надо делать. Мои аспиранты уже отравлены романтико-социалистической цепочкой «идея-тема-сюжет». Им не вырваться из маринино-донцовской клетки. Разве что Улицкую прочтут, и то спасибо. Они обречены на шизофреническое существование в литературе XIX века и жизни XXI века.
Под гиканье и улюлюканье «населения» персидские сатрапы обрушили «ЮКОС» и быстро разобрали его в междусобойчике. В свою очередь их голодные сослуживцы набросились на малый и средний бизнес по городам и весям России. Порядок, основанный на свободе? Это все западные выдумки. Суд в Хьюстоне нам не указ. Там живут люди с песьими головами. Европейские поползновения России окончились самоудовлетворением в православии. Все мы вышли из гоголевской шинели. Но кое-кто там остался. Акакий Акакиевич Башмачкин — это трогательный маленький человек. А большой? А всенародно любимый? Это круто. Сдерет он со «значительного человека» не только шинель, но и все исподнее. А может, и кожу сдерет. Россия стоит одна против целого мира, и союзники у нее только ее же армия и флот. Чего она так стоит? Ойкумена недоумевает.
А Турция, похоже, скоро будет в Евросоюзе. Что ж, мы проснемся, когда Иран зашевелится?