Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 6, 2004
Леонид Викторович Смирнягин (р. 1935) — доцент географического факультета Московского государственного университета, автор книг «Районы США — коллективный портрет Америки» (1989), «Российский федерализм — парадоксы, противоречия, перспективы» (1998), научный консультант ёонда «Институт экономики города».
Российскому федерализму — тому самому, который записан в нашей Конституции, — пошел второй десяток лет. Судя по опыту других федераций — это опасный возраст, можно сказать, переломный. Историки не раз отмечали, что почти все страны, внедрявшие у себя федеративную форму государственности, примерно на десятый-двенадцатый год испытывали немалое разочарование в этом нововведении. Надежды на быстрый успех, как правило, оказывались несостоятельными, процесс внедрения требовал слишком большого внимания общества, на первый план все время вылезали досадные трудности, а иной раз возникали и большие тревоги насчет целостности государства. У значительной части общественности возникал соблазн оставить эту тяжелую работу и вернуться к прежним, привычным, формам.
Судя по многим признакам, соблазн этот овладел и нашей страной, притом не только значительной частью публики, но и властями предержащими. Все громче разговоры о том, что федерализм-де не соприроден нашей политической истории, что он ставит страну на грань территориального развала, порождает удельные княжества, да и вообще выглядит неоправданно сложной конструкцией, в которой трудно разобрать, кто за что отвечает.
У этих опасений есть основания. Федерализм — строй сложный, складывается он с трудом, а в ходе его строительства могут возникнуть напряжения весьма грозного свойства. Недаром настоящих федераций сегодня совсем мало — всего две дюжины. При том, что общее число суверенных государств превышает две сотни, и даже если брать только те 180 стран, которые признают международное право и по-настоящему вовлечены в международные отношения, доля федераций среди них составит всего 14%, то есть меньше, чем доля монархий, этих «пережитков прошлого». К тому же на наших глазах распались три федеративных государства — Чехословакия, Югославия и наш Советский Союз, а многие из тех стран, которые взялись строить федерализм — Нигерия, Индонезия, Малайзия и другие, — столкнулись с трудностями, которые только Малайзии, пожалуй, удалось преодолеть с честью.
Весьма показательным примером кажется многим Индонезия. Эта громадная по населению страна (гораздо больше России — почти 190 миллионов человек) протянулась почти на 5 тысяч километров, но ее территория разбита на 13,5 тысяч островов, а культура отличается редкостной неоднородностью (почти равная смесь влияний Китая, Индии и стран Юго-Восточной Азии). Иными словами, страна настолько сильно фрагментирована изначально по природе и по культурной истории, что введение федерализма здесь просто напрашивалось. На заре своей государственности, только-только освободившись от Нидерландов, индонезийские лидеры попытались ввести федеративное устройство, но быстро от этого отказались в виду сильнейших внутренних распрей, грозивших развалить страну. Постепенно эти опасения стихли по ходу развития пресловутой «направляемой демократии» Сукарно и «нового порядка» Сухарто, и в последние годы здесь снова заговорили о федерализме. Увы, уже в марте 2001 года этот процесс был практически сорван страшными событиями на Калимантане (Борнео), куда правительство решило переселить часть жителей острова Мадура, потому что плотность населения на Мадуре слишком высока. В ответ калимантанские даяки устроили настоящую резню среди переселенцев, убив копьями более тысячи человек и отрезав им головы. Стало ясно: наделение Калимантана даже небольшой автономией тут же приведет к тому, что он отложится от Индонезии. У противников федерализма (а таких в мире гораздо больше, чем его сторонников) появился весомый довод для утверждений: федерализм не пригоден для «нормальной» страны.
В нашей стране неприятие федерализма чаще всего сопряжено не столько с реальными опасностями, сколько с крайне слабым представлением о самой природе федерализма как государственного строя. Для иллюстрации достаточно помянуть термин, получивший за последние годы широчайшее распространение, — «властная вертикаль» — которая якобы является основой нашей государственности, залогом ее прочности. Между тем трудно найти другую идею, которая сильнее противоречила бы духу федерализма, чем идея этой вертикали. В том-то и дело, что федерализм — строй заведомо неиерархический, ветви власти в нем не соподчинены друг другу, а каждая занимается своим делом, и ни одна из них не обладает всей полнотой власти. Это типичная сетевая структура, и никакой властной вертикали тут быть не может в принципе[1].
Поэтому кажется отнюдь не лишним обсудить саму идею федерализма как бы заново, притом именно в классическом ее варианте — в том, какой был задуман его изобретателями Джоном Локком и Шарлем де Монтескье. Если использовать стиль XVIII века, то суть дела сводится к следующему. Настоящая демократия может существовать только в небольших государствах вроде древнегреческих полисов, где граждане знают друг друга лично и могут собраться вместе для решения общественных проблем. Однако такие крошечные государства слабы и быстро становятся жертвами более крупных соседей. Самое сильное государство — это обширная империя, но она заведомо не может быть демократией, так как нуждается в жестком режиме, чтобы держать в повиновении окраины. Нельзя ли создать государство, которое обладало бы преимуществами этих двух форм и не имело бы их недостатков? Можно — в виде федерации, то есть союза маленьких государств, которые сохраняли бы свою излюбленную форму демократии, а союзу делегировали бы такие функции, как содержание армии, дипломатия, чеканка единой монеты, общие правила внутренней торговли и кое-что еще (но немного).
В таком свете федерализм предстает прежде всего как способ охраны или насаждения демократии, а не просто как форма территориального устройства или дележа бюджета. Томас Джефферсон назвал его «территориальной формой демократии» — ведь здесь заповедано равенство не только граждан, но и мест их проживания.
Воплощение идеи федерализма обеспечивается соблюдением как минимум трех правил. Во-первых, «классическое» разделение властей на законодательную, исполнительную и судебную дополняется еще и так называемым «вертикальным» разделением: на власть федеральную, региональную и местную (муниципальную). Каждая из них самостоятельна, подчинена только гражданам и от других властей независима. Во-вторых, регионы, то есть субъекты федерации, непосредственно участвуют в создании общегосударственных законов. Для этого служит верхняя палата парламента, где заседают «сенаторы» — прямые представители регионов, притом в равном числе от любого региона, большого или маленького. Они следят, чтобы общегосударственные законы не ущемляли региональные интересы и не порождали внутри страны вражды между районами, которая угрожает целостности государства. В-третьих, федерализм должен быть записан в основном законе страны, а не существовать «по понятиям», в силу каких-то традиций.
Только все три правила вместе обеспечивают развитие федерализма, поодиночке им это не под силу. Примечательно, что сегодня в мире существуют 67 верхних палат, но больше половины из них — в унитарных государствах.
Особенно трудно, на первый взгляд, усвоить смысл вертикального разделения властей. Мы постоянно говорим: «уровни власти», «верхний уровень». Это в корне неверно. Наш федералист Алексей Новиков использует для объяснения такую метафору: федерация есть конструкция не слоистая (наверху — федеральная власть, пониже — региональная, в самом же низу — муниципалитеты), а столбчатая, потому что в каждой точке государства каждого гражданина обслуживают сразу три власти одновременно, не обинуясь друг другом. В самом деле, гражданин избирает каждую из этих властей на особых выборах. Это значит, что каждая из этих властей получает легитимность только от гражданина, только перед ним ответственна, но вовсе не перед другой властью; «властной вертикали» тут просто не предусмотрено. Далее, гражданин дает каждой из трех властей разные поручения (полномочия): скажем, федеральная власть содержит армию, региональная строит дороги, местная поддерживает коммунальное хозяйство. Стоит это усвоить, и станет понятно, что таким властям просто незачем подчиняться друг другу: ведь они выполняют разные задачи; значит, и тут нет места для властной вертикали. Наконец, каждую из этих властей гражданин наделяет из своего кармана отдельным бюджетом — в меру их нужд для выполнения поставленных перед ними задач. В «идеальном» федерализме эти ветви не зависят друг от друга и по финансам, так что подкрепить властную вертикаль нечем.
Многим такая конструкция кажется вычурной. Куда проще представить себе именно властную вертикаль: на самом верху президент, отвечающий за все происходящее в стране, в регионах сидят губернаторы, которые отвечают перед президентом за все происходящее в своем регионе, а под губернаторами — подчиненные им мэры городов, которые ответственны за все в своем городе перед губернаторами. На практике же именно такое обилие лиц, отвечающих «за все» на разных уровнях, гораздо чаще приводит к сумятице и безответственности. Главный же недостаток такой системы в том, что разным видам общественных дел присущи разные масштабы, в которых стоит эти дела решать. Коммунальные услуги — это дело мэров, а не губернатора и уж тем более не президента, поэтому нелепо представлять себе президента страны, отвечающего перед народом за подготовку жилья к зиме (если это и происходит в нашей стране, то только как дань обычаям, сложившимся в советское время). А вот дипломатия — явно не дело мэров и даже не дело губернаторов. Вот и получается (в унитарном государстве), что президент, как бы отвечающий «за все», отвечает и за коммунальное хозяйство каждого городка, хотя всем очевидно, что это чистой воды фикция и что на деле его роль сводится к роли некоего надсмотрщика над теми, кто в реальности занят этими службами.
У нас широко бытует мнение, будто родимое пятно российской государственности — это предельная централизация власти, унитаризм в высшем его проявлении. Это не так. Мы начинали с «протофедерации» — союза русских князей, объединенных кровно в качестве «рюриковичей». Многие историки считают, что именно полицентричность Киевской Руси спасла нашу государственность от исчезновения. Оно было бы неминуемо под напором нашествий с востока, если бы вся власть была сконцентрирована в одном узле: ведь стоило бы разрубить именно его, и вся страна рассыпалась бы на куски, неспособные к самостоятельному существованию. В Российской империи существовало немало частей, которые жили по особому «уставу»: Польша, Финляндия, Грузия, Хива, Бухара, а что это, как не черты федерализации? Даже в советское время работа ЦК КПСС в немалой степени определялась противоборством региональных группировок — уральской, ленинградской, украинской и других, а засилье могучих союзных министерств уравновешивалось на местах обкомами, райкомами, горкомами, которым было вполне по силам приструнить (вплоть до исключения из партии) какого-нибудь «номенклатурного» директора завода, если тот шел чересчур вразрез с местными интересами.
Да и сами просторы России всегда делали жизнь отдаленных регионов достаточно самостоятельной: можно ли было оперативно управлять, скажем, Якутией из Петербурга, если возок с чиновником и распоряжением шел в Якутск по три месяца? Правда, такая региональная автономия существовала как бы подспудно, «по понятиям», но она вросла в политическую культуру страны («бог высоко, а царь далеко»). Недаром в самые роковые моменты русской истории собирались земские соборы: именно Земля, то есть собрание представителей от земель русских, придавала решениям центральных властей самую глубокую легитимность в глазах подданных. Наконец, знаменитое русское земство, которое Макс Вебер назвал «бесценным вкладом России в мировую сокровищницу государственности» — оно несет в себе дух подлинного федерализма.
Так что исторические корни федерализма у нас налицо, а вот воплощение его идет весьма трудно. Судьбу всех налогов — и федеральных, и региональных, и местных — до сих пор определяют не сами власти каждого уровня, а только Государственная Дума в Москве. Она же устанавливает жесткие правила насчет того, как субъектам федерации и муниципалитетам тратить их деньги, притом делает это каждый год как бы заново. Бюджетная система построена так, что подавляющее большинство субфедеральных бюджетов хронически дефицитны, притом нередко в таких громадных размерах, что их существование возможно только при массированных потоках средств из «вышестоящих» бюджетов. Вдобавок, федеральные власти регулярно обременяют своих коллег «внизу» множеством поручений (так называемыми мандатами), на которые деньги дают или с опозданием, или не полностью, но всегда неохотно. Полномочия властей сильно перепутаны — и по закону, и, главное, по живучим централистским традициям, которые заставляют разные власти (особенно часто — губернаторов) по-прежнему «отвечать за все» и лезть в чужие полномочия.
Тем не менее, нельзя не признать, что развитие федерализма в нашей стране идет поразительно высокими темпами. За неполный десяток лет прошли сотни выборов государственных и муниципальных властей. Правда, стало дурной традицией утверждать, будто все эти выборы фикция, что главы областей и республик манипулируют ими и обеспечивают себе бессменное руководство, устроив из регионов некие удельные княжества. Так может говорить только человек, который не следит за реальным ходом выборов. Не один и не десять, а множество раз действующие главы регионов или городов проигрывали выборы, несмотря на весь свой «административный ресурс» или поддержку Кремля. Особо забывчивым можно напомнить хотя бы сенсационное поражение губернатора Сурикова в Алтайском крае (и от кого — от юмориста Евдокимова!) или трескучий провал кремлевской креатуры на губернаторских выборах в Приморском крае. По-видимому, очень уж мозолят глаза примеры нескольких наших крупных республик с их «управляемым электоратом» (такой термин сложился даже в научной политологической литературе). Однако это скорее исключения. Для каждого губернатора сегодня выборы — это суровое испытание, и весь свой срок он вынужден проводить с непременной оглядкой на это испытание, как бы ни раздувал он щеки между выборами, играя роль всевластного «бабая»[2].
Неуклонно и очевидно улучшается в России бюджетный федерализм. Приняты Бюджетный и Налоговый кодексы, кончилась свистопляска с тарифами РАО «ЕЭС» и «Газпрома», существенно ограничена практика федеральных мандатов — в результате бюджетная работа стала несравненно стабильнее, а потому и осмысленнее. Помощь регионам и местам (а это примерно 15% федерального бюджета) распределяется в основном по абстрактным формулам, и у лоббистов здесь осталось немного возможностей. Конечно, субфедеральные власти все еще непозволительно зависимы от федеральных, особенно местное самоуправление, притом не только в доходах, но и в расходах. Однако прогресс налицо, и трудно отрицать тот факт, что вертикальное разделение властей в России уже состоялось.
Главный упрек в адрес якобы состоявшегося разделения властей — перепутанность их полномочий. Многие политологи в нашей стране полагают, что этот недостаток заложен в самой нашей Конституции, а именно знаменитой статьей 72 о совместных полномочиях федерации и субъектов: мол, законодатель не сумел из-за спешки разделить полномочия властей как следует, то есть полностью, вот и оставил это будущим поколениям в виде пресловутых совместных полномочий. В самом деле, статья 71 описывает (и преподробно) исключительные полномочия федерации, статья 72 (тоже подробно) — совместные полномочия, а статья 73 (очень короткая) говорит, что все, что не перечислено в двух предыдущих статьях, является полномочиями субфедеральных властей (это так называемая идея остаточных прав).
Никакой ошибки или «халтуры» здесь нет. Замысел законодателя в том и состоял, чтобы «недоразделить», так сказать, ветви власти, дать им поприще для совместных действий и тем самым сплотить их совместной работой. В современном федерализме такой ход мысли весьма приветствуется, он именуется «кооперативным федерализмом»: ветви власти, изначально разделенные выборами, полномочиями и бюджетами, как бы вспоминают, что цель-то у них одна — обслуживание гражданина, и в этой работе им предстоит больше сотрудничать, чем соперничать. Поэтому известная спутанность полномочий — не такая уж беда, тем более что и «по жизни» разделить полномочия полностью раз и навсегда нельзя — это утопия.
События второй половины 2004 года принесли немало новостей, печальных для дела строительства федерализма в России. Отмена губернаторских выборов сама по себе удручает — это явный шаг назад не только для федерализма, но и для демократии вообще. Федерализму противоречит прежде всего постановка одной власти в зависимость от другой. Принцип разделения властей не допускает того, чтобы глава исполнительной власти получал свой пост из рук власти законодательной или президентской. На это счет есть даже недвусмысленное решение Конституционного суда, принятое в январе 1996 года в связи с попыткой законодательного собрания Алтайского края избирать своего губернатора (это было признано неконституционным).
Печально и то, что президент страны получил право снимать губернатора вообще по своей прихоти, по туманному мотиву «утраты доверия». Наконец, прискорбно и то, что строительство иерархической властной вертикали проводится под лозунгом укрепления государственности перед лицом международного терроризма. Сетевая структура федерализма гораздо устойчивее к подобным потрясениям, нежели иерархическая, где достаточно уязвить вершину пирамиды, чтобы она рассыпалась в прах. К тому же с терроризмом должны бороться силовые ведомства, которые в основном находятся под эгидой федеральной, так что следовало бы укреплять именно их, а не втягивать региональные власти, отвлекая их от насущных региональных проблем, которых из-за терроризма вряд ли убавится.
Самое же печальное в том, что федерализм, похоже, остался непонятым нашими главными властями. Не понят, прежде всего, его «сетевой» характер. Силовые ведомства, из которых вышла, наверное, половина наших высших чиновников, построены сугубо иерархически, как того и требуют задачи этих ведомств. Государство, если оно остается гражданским, а не военизированным, построено иначе, притом гораздо сложнее. Именно эта сложность, вероятно, и вызывает досаду в Кремле. Отсюда постоянное стремление властей упростить ситуацию — до того уровня, на котором структура государства станет похожей на родные ведомства и потому станет понятной. Отсюда неуклонная иерархизация структуры, замена выборов чиновной субординацией, переход к таким простейшим рычагам управления, как назначения и отставки[3]. Иными словами, власти упрощают ситуацию до уровня своих способностей понять ее, тогда как следовало бы поднимать эти способности до уровня стоящих задач, а если у способностей есть непреодолимые естественные пределы, то искать новых людей во власть или в советники.
Федерализму надо учиться. Его нельзя примитивизировать, подгоняя под простецкие доморощенные схемы. Строй это не только сложный, но и коварный: при неловком обращении он может привести к нагнетанию напряжений, к перекосам в развитии страны. Ведь автономия субъектов федерации и в самом деле способствует созданию застойных режимов в некоторых из них, и федеральная власть не имеет ни прав, ни возможностей покончить с ними, пока местные избиратели почему-либо поддерживают эти режимы. История США, этой «образцовой» федерации, изобилует примерами такого рода (thesheltersofsmallrascals — убежища мелких негодяев - так называли эти случаи). Федерализм допускает открытую конкуренцию субъектов друг с другом — за инвестиции, за население, и это, как всякая конкуренция, способствует повышению общественной эффективности, однако общественности и особенно властям надо внимательно следить, чтобы она не переросла в противоборство. Субъекты федераций, как правило, весьма отличаются по размерам и потенциалу, поэтому всегда есть опасность того, что самые сильные субъекты получат политические преимущества над слабыми, и в федерациях всегда присутствуют ревнивые подозрения такого рода, которые заметно отравляют общественную атмосферу.
Казалось бы, эти трудности федерализму вполне по плечу, так как федерализм есть прежде всего механизм по улаживанию межрегиональных противоречий, которые есть в любой стране. Ведь между интересами страны в целом и интересами отдельных ее частей всегда есть неизбежные (неснимаемые) противоречия: стране нужны химические заводы, но никто не хочет иметь эти вонючие производства в своем районе или городе. Чтобы демпфировать эти противоречия, федерализм позволяет им выходить на поверхность и даже в известной мере провоцирует их, словно прививка от кори. Однако если механизмом этим пользуются неуклюже, то такие противоречия разгораются все больше и могут поставить страну на грань развала — как в США 150 лет назад, когда стране пришлось пройти через кровавую Гражданскую войну Севера и Юга.
Стоит добавить, что федерализму научиться непросто, для управления сетевыми структурами нужно куда больше профессиональных навыков, чем при обращении со структурой иерархической. К тому же в сетевой структуре нововведения распространяются куда медленнее, и если по иерархической «елке» они скатываются как бы сами собою, то в сетях постоянно образуются застойные части, куда нововведения надо проталкивать.
Словом, с федерализмом, как говорится, шутки плохи. Уж лучше расставаться с ним вовсе, чем искажать его суть, делая вид, будто все остается в федеральных рамках. Однако расставаться было бы ошибкой, для России — ошибкой просто непростительной, особенно если единственным мотивом оказывается неуклюжесть высшей власти. Федерализм — строй сложный, но прочный и эффективный. Практически все федерации мира — устойчивые и процветающие государства, и если в них случаются политические катаклизмы, то не из-за федерализма как такового, а от неумелого обращения с ним (как, например, в Нигерии) или из-за того, что с помощью федерализма пытались решить национальный или этнический вопрос, к чему федерализм решительно не приспособлен. Примечательно, что все три распавшиеся в последние годы федерации были построены именно на принципе национальном (и Чехословакия, и Югославия, и СССР).
На пути федерализации России есть два реальных тяжелых препятствия, и оба они — общекультурного свойства. Во-первых, это традиционное нетерпение, желание получить все сразу и отвращение к кропотливой долгой (а тем более постоянной) работе. Не так уж трудно мобилизовать россиян на решение трудной задачи, если речь идет мощном, но коротком рывке, особенно если всем миром, да притом с получением немедленного результата. Между тем федерализм нуждается в долгой и упорной работе, в неослабном внимании общества к ходу дела, в постоянной гражданской активности.
Во-вторых, в новом веке (тысячелетии) российскую элиту буквально подкосила настоящая эпидемия сервилизма (по-русски говоря — раболепия). То ли это усталость от ельцинских времен, когда власти не поносил только немой и безрукий, то ли рецидив советской эпохи, когда за такое поношение запросто можно было лишиться жизни, но факт налицо: подавляющее большинство тех, кому доступны средства массовой коммуникации, соперничают в хвалах Кремлю и готовы оправдать любые его действия, даже откровенно ошибочные. Все пышнее расцветает старинная мифология «доброго царя и злых бояр»; недавно в «Русском журнале» даже появился призыв к «заговору царя и народа против бояр» — притом вполне серьезно и как раз в контексте развития федерализма (этот «заговор» был предложен как рецепт «рефедерализации России»). Этот миф стал сугубо антиферералистским потому, что в число злых бояр попали прежде всего главы регионов, президенты и губернаторы. Тем самым «рефедерализация» превратилась в подчинение этих региональных бояр Москве, то есть в развал вертикального разделения властей, а тем самым и всего федерализма.
Это означает, что в сегодняшней России федерализму не приходится ждать защиты от своего образованного слоя, а верховным властям – того, что в случае ошибки их поправит образованная элита. Пораженная сервилизмом, она на подобное неспособна.
Остается, однако, надеяться, что федерализм уже пустил в нашей стране свои корни — благо историко-культурная почва оказалась весьма подходящей. Антифедералистские тенденции непременно столкнутся с этим обстоятельством. Пусть не сразу, но назначенные губернаторы почувствуют, как низко пала их легитимность в глазах сограждан, как трудно будет им играть ту роль кристаллизатора региональных элит, которую успешно выполняли почти все выборные главы регионов. Первый же разгон законодательного собрания за несогласие с кандидатурой президента приведет к избранию депутатов, еще более оппозиционных Москве. Словом, государственность наша начнет разрыхляться на глазах, и дай бог, чтобы верховные власти затрубили отбой прежде, чем пресловутый международный терроризм или иные «заклятые враги России» и вправду начнут испытывать нас на крепость…