Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 6, 2004
Как и следовало ожидать, осенью сильно оживилась журнальная жизнь. В противовес спокойствию, размеренности, уравновешенности летних выпусков, осенние номера многих гуманитарных изданий вновь отмечены устремленностью в сферу политического. Оживление политических дискуссий и новая волна интереса к левой идее, постепенно нараставшая в течение последнего года, принесли свои плоды: в октябре-ноябре боевой культуркритический настрой преобладает почти во всех изданиях общегуманитарного плана.
Особенно явно воля к политическому самоопределению сказывается в центральных материалах «Синего дивана» и «Критической массы».
«Синий диван» (2004. № 5) целиком посвятил очередной номер перспективам актуализации левой идеи в современном мире. Виртуальная дискуссия на эту тему, развернутая на страницах журнала, протекает в двух разных режимах — как напряженный диалог с традицией левой политической мысли и как поиск верного диагноза современной политической ситуации. На освоение и переосмысление традиции работают не только представленные здесь переводы классики (первый раздел выпуска открывают фрагменты знаменитой книги покойного Жака Деррида «Маркс & Cыновья», несомненно, одной из наиболее мощно политически заряженных в обширном наследии мэтра, а второй — статья Юлии Кристевой о поэзии Целана), но и большинство других материалов.
Проведение параллелей между современностью и 1920-1930-ми годами красной нитью проходит через весь номер. Так, Ален Бадью, развивая в запальчивой статье «Единица делится надвое» заостренно злободневную интерпретацию полемики Ленина с Каутским, подчеркивает, что выдвинутая Лениным идея «творческого раскола» может послужить лучшим оружием в борьбе против агрессивного универсализма. Сергей Земляной пытается критически переосмыслить с современных позиций другой знаменитый спор в истории левого движения — дебаты между Лукачем и Брехтом о мимесисе и катарсисе. Эдуард Надточий, опираясь на ту же аналогию «20-30-е годы ХХ века — наше время», но уже в российском контексте, начинает свои размышления о понятиях империи и государства серией тонких комментариев к тексту Максима Горького о Пришвине, а заканчивает почти плакатными характеристиками внутриполитического курса нынешнего российского президента. Тему империи подхватывает Алексей Пензин в критическом очерке творчества Антонио Негри («Революционное чудовище»). Несмотря на различие авторских темпераментов, во всех названных статьях прослеживается одно общее стремление — вывести разговор об истории леворадикальной мысли за пределы игры цитатами, сделать его предметным, а тем самым — и политически действенным.
В спорах же о месте левой идеи в современной культуре «Синий диван» решительно выдвигает на первый план тему политизации искусства. Однако и здесь наблюдается своеобразное смещение перспективы: вместо сакраментальных споров об ангажированности и неангажированности, вместо трескучей риторики радикального художественного жеста журнал предлагает ряд размышлений о том, что значит для современного искусства быть политическим. В то время как Илья Кукулин, Артем Магун и Александр Скидан, обмениваясь мнениями о хрестоматийной формуле Вальтера Беньямина, пробуют нащупать возможно более конкретный ответ на этот вопрос («Со стороны сердца»), Олег Аронсон в статье о поэзии Шамшада Абдуллаева (со ссылками на Хайдеггера и русских формалистов), напротив, пытается обобщить его до вопроса о связи поэзии и жизни («Поэтический императив»). На еще более высокий уровень абстракции поднимается Нина Сосна в статье «Глобализация: кто виноват и что делать?», где пробует, отчасти следуя по стопам Бадью, обосновать некую метафизику политического действия, исходя из понятия универсального. Общую тенденцию этих материалов очень удачно сформулировал Александр Скидан: речь идет о поисках «адогматической, аисторической составляющей коммунизма, или левой идеи».
Оба мотива — рефлексии по поводу классики и дискуссии о политическом в искусстве — нашли отражение и в рецензионном блоке: первый представлен откликом Оксаны Тимофеевой на русский перевод «Введения в чтение Гегеля» Александра Кожева, второй — размышлениями Лианы Ланской о Сьюзен Зонтаг, а также рецензией Натальи Самутиной на книгу «Все, что вы хотели знать о Хичкоке (но боялись спросить у Лакана)», продолжающей начатую Иосифом Бакштейном еще в прошлом номере «Синего дивана» критику творчества Славоя Жижека.
Наконец, в «Синем диване» нашлось место и для маленького левого манифеста. Именно в таком качестве можно рассматривать заметку Бориса Куприянова «Проект “Фаланстер”», где рассказ об уже ставшем в Москве знаменитым книжном магазине перерастает в декларацию политических принципов небольшой, но сплоченной левой организации. Так что столь чаемое авторами номера единство слова и дела являет себя на его страницах не только в виде благих пожеланий.
Стремительный рост интереса к леворадикальной мысли не могла обойти своим вниманием и «Критическая масса» (2004. № 3). При этом проблема политического искусства и тема империи и тут оказались едва ли не центральными. Первая активно обсуждается в «КМ» в связи с последними событиями вокруг так называемой Московской биеннале — отстранением идейного вождя «Художественного журнала» Виктора Мизиано от участия в организации и подготовке столь крупного общественного события и связанной с ним бурной полемикой по вопросу о том, кто будет участвовать в биеннале и кто это должен решать. Нетрудно догадаться, что материалы «Критической массы», по понятным причинам всегда симпатизировавшей «ХЖ», направлены на поддержку Мизиано. Впрочем, интеллектуальные ресурсы, мобилизованные на эту поддержку, у разных авторов оказались весьма различными. Если Давид Рифф («Диалектика безнадежности: Визуальность и видимость Московской биеннале»), анализируя конкретные факты, демонстрирует острую наблюдательность и трезвое понимание механизмов корпоративной солидарности в сфере современного российского искусства, то Владимир Сальников («Приключения европейской идентичности в постсоветской России»), чья слабость к широкоформатным историософским обобщениям на скудном фактическом материале хорошо известна читателям «ХЖ», в очередной раз в нескольких абзацах разделался с тысячелетней русской историей, чтобы затем «для ясности понимания», как он сам выразился, разделить всех знакомых ему современных российских художников на «якобинцев», «термидорианцев» и «бонапартистов». В результате «ясность понимания» была достигнута только в одном пункте («Бакштейн плохой, Мизиано хороший»), а прочее так и осталось окутанным густым туманом. Не обошлась без скрытых намеков на ситуацию с Московской биеннале и Екатерина Деготь, которая в рецензии на репринтное переиздание легендарного андеграундного художественного журнала («А-Я: журнал, искусство, политика») не преминула отметить устойчивое стремление родного государства «наварить на авангардистах», то есть «улучшить имидж страны за счет репрезентируемого на Западе искусства».
Дискуссия вокруг темы империи в «КМ» спровоцирована русской публикацией одноименного бестселлера Хардта и Негри. Две рецензии на него представляют в «КМ» два разных взгляда на проблему. В безжалостно критической статье политолога Бориса Кагарлицкого само понятие Империи разоблачается как фикция, а попытки его применения к анализу современных политических процессов объявляются теоретически беспомощными и практически бесполезными. По мнению Кагарлицкого, шумный успех книги Хардта и Негри не более чем свидетельство прискорбной деградации политической мысли в современном мире. Борис Кильдюшов, напротив, считает концепцию Хардта-Негри крупным теоретическим достижением последних лет и пытается проинтерпретировать ее как радикальный жест политического письма, благодаря чему небывалый коммерческий успех этой теории предстает в его глазах еще одним доказательством ее убедительности и политической действенности.
Как всегда, широко представлен в «Критической массе» социологический анализ современных медиа. Спектр тем здесь весьма широк: Стас Шурипа («О тотальном футболе») убедительно вскрывает идеологические механизмы самого популярного спортивного зрелища (впрочем, кое-что из самостоятельно развиваемых им соображений европейские критики идеологии спорта сформулировали лет двадцать назад); Александр Тимофеевский в интервью «КМ», анализируя собственный опыт работы в журналистике, пытается осмыслить эволюцию столичной прессы в последние полтора десятилетия (поводом к подобному разговору стал выход в свет журнала «Новый очевидец»); Ян Левченко прослеживает метаморфозы военно-патриотической топики в крупных телевизионных проектах уходящего года — «Штрафбате» Николая Досталя и «Диверсанте» Андрея Малюкова. Особое место занимают два больших переводных материала — эссе Марка Симпсона «Знакомьтесь: метросексуал», интерпретирующее медиальный образ Дэвида Бэкхема как концентрированное выражение нового типа сексуальности, и «Nobrow» Джона Сибрука — обширный фрагмент мемуаров, в котором американский журналист рассказывает о своем сотрудничестве в «Нью-Йоркере» и размышляет о месте этого журнала в истории американских масс-медиа.
Рецензионные блоки «Критической массы» также на сей раз оказались на редкость плотными. Помимо уже упомянутой контроверзы по поводу Хардта-Негри и литературной критики (как всегда, стилистически разнообразной и интеллектуально насыщенной), здесь обращают на себя внимание две экспертные рецензии, продолжающие начатую еще в предыдущих номерах дискуссию о принципах публикации и комментирования текстов русской авангардной поэзии — Валерия Шубинского о новом издании текстов Даниила Хармса и Данилы Давыдова о вышедшем в «Библиотеке поэта» хрестоматийном «Избранном» Генриха Сапгира и посвященной ему же монографии Давида Шраера-Петрова. Таким образом, столь бережно соблюдаемый редакторами «КМ» баланс между публицистической остротой и академическим спокойствием в очередной раз был успешно сохранен.
Непрестанными поисками такого баланса во многом определено и концептуальное решение двух последних номеров «Логоса» (2004. № 3-4, 5), который позиционирует себя и как «журнал по философии и прагматике культуры», и как журнал Государственного университета — Высшая школа экономики. Положение философского журнала обязывает редакцию рефлектировать по поводу собственной ситуации, не страшась трудностей самореференции. Может быть, поэтому парадокс двойного — содержательного и институционального — самоопределения философского дискурса, столь наглядно явленный на обложке № 3-4 «Логоса» за 2004 год, стал и главной проблемой собранных в нем материалов. Именно она скрывается за формулировкой «Другая история философии», заявленной в качестве темы номера.
«Другая» история философии — это история философии, учитывающая то обстоятельство, что философские теории создаются и транслируются в рамках определенных институционализированных сообществ и что характер этих теорий вовсе не независим от того, с какими институциями связано их рождение. Нетрудно заметить в таком подходе влияние французской социологии, прежде всего Пьера Бурдьё (один из членов редколлегии «Логоса» Александр Бикбов — активный пропагандист творчества Бурдьё в России). Проблематизация автономности философии проводится в журнале в четырех аспектах. В статьях Александра Бикбова «Философское достоинство как объект исследования» и Ульриха Иоганнес-Шнайдера «Преподавание философии в немецких университетах ХIХ века» под вопрос ставится само привилегированное положение философии в системе гуманитарных дисциплин. В социологических очерках Жана-Луи Фабиани «Философы республики» и Шарля Сулье «Анатомия философского вкуса» развивается любимая тема французских критиков идеологии — разоблачение университета как властной инстанции. Здесь в центре внимания — механизмы формирования канонов и предпочтений в процессе оформления технологии преподавания философских дисциплин. Проблема, надо сказать, весьма животрепещущая, особенно в свете так называемого Болонского процесса, столь затруднившего положение прежде всего именно профессоров-гуманитариев. В статьях Мартина Куша «Победителю достается все: философия жизни и триумф феноменологии» и Луи Пэнто «Эскиз философского поля во Франции в 1960-80-е гг.» институциональные критерии применяются к анализу взаимоотношений между различными школами и направлениями в философии: победы и поражения в философских дебатах предстают как результат сложнейшей борьбы корпоративных интересов. Наконец, в последнем блоке материалов, включающем биографический очерк Джозефа Брента о Пирсе и перевод тайных дневников Витгенштейна 1914-1916 годов, тематизируется сакраментальный вопрос о взаимосвязи мысли и жизни, интимных переживаний и дискурсивных операций в творчестве конкретного мыслителя. Благодаря тщательно продуманной концепции, квалифицированному отбору материала и высокому качеству переводов № 3-4 за 2004 год стал одним из лучших выпусков «Логоса» за последние годы.
По сравнению с ним № 5 выглядит и более эклектичным, и менее центрированным. К чему, впрочем, располагает формулировка темы «Время в истории и культуре» — самая необъятная и самая расплывчатая из всех, какие только можно придумать (при желании под такой шапкой можно объединить практически любые тексты). Зато в номере, подготовленном «при участии ростовского МИОНа», явственно прослеживается завидное единство по институциональному принципу: из десяти российских авторов девять представляют Ростовский государственный университет. Три основных раздела номера — «Время философии», «Время истории» и «Время России» — условно вписывают все материалы в один формат, но на деле концептуально цельным оказывается только первый, где переводы статей Рассела, Дэвидсона и Финдли соседствуют с историко-философскими опытами Андрея Тихонова о Платоне и Хайдеггере и Сергея Астапова о понятии времени в восточной патристике. Раздел, посвященный историческому времени, объединяет теоретические экскурсы высокой степени абстракции («Теория и метод определения исторического времени» Рейнхарта Козелека и «Мировое время и история систем» Никласа Лумана), эссе об эволюции европейского календаря («“Наша эра”: в поисках присвоенного времени» Андрея Кириллова) и политологические опусы Геннадия Драча и Оксаны Тумановой на тему российской модернизации. Последняя тема плавно перетекает в третий раздел, включающий уже чисто исторические штудии Анатолия Щербины о влиянии модернизации конца ХIХ — начала ХХ веков на социальную структуру Российской империи, Николая Трапша о вхождении Абхазии в состав Российской империи и Николая Миникова об эволюции донского казачества в ХVII веке. И уж совсем инородными выглядят в этом контексте трогательно наивные рассуждения Елены Золотухиной о том, как близок Гарри Поттер русской душе — их бы не в «Логос» поместить, а в журнал «Преподавание литературы в школе»… Впрочем, в такой пестроте материалов есть и своя позитивная сторона: она служит свидетельством того, что редакция «Логоса» не работает, подобно «Критической массе», по единожды сформованному рецепту, а постоянно находится в поиске.
Проблема дисциплинарного самоопределения философии стала стержневой и во втором томе ежеквартальника «Эпистемология и философия науки» (2004. № 2), издаваемого под эгидой Института философии РАН. Ключевое понятие номера, заявленное в редакционной статье Ильи Касавина, — «междисциплинарность». Предостерегая от кабинетной изоляции, Касавин настаивает на необходимости вовлечения философии в активное взаимодействие с конкретными науками, но вместе с тем полагает, что в этом диалоге философия не просто выполняет роль междисциплинарного посредника, но решает собственные задачи, средствами решения которых располагает только она одна. Провозглашая последний тезис, редколлегия «Эпистемологии и философии науки» берет на себя роль защитника того самого привилегированного положения философии, атаку на которое Бикбов и его единомышленники развернули в «Логосе».
Этой установке вполне отвечает и содержание выпуска. Например, в обширной панельной дискуссии с участием Бориса Пружинина, Владимира Лекторского, Владимира Поруса, Наталии Автономовой, Владимира Филатова и других обсуждаются итоги развития эпистемологических исследований в советской и постсоветской философии. (Поводом послужило двадцатилетие выхода в свет коллективной монографии «Гносеология в системе философского мировоззрения», произведшей в 1983 году большое впечатление на советских философов.) Идея такой ретроспективной дискуссии сама по себе весьма показательна: в ней испытываются на прочность имманентные, узкопрофессиональные критерии оценки философского текста, возникшего в определенной социальной и идеологической ситуации. На проблематизацию диалога между философией и наукой и на обоснование автономии философского высказывания направлены материалы, связанные с книгами Стива Фуллера «Кун против Поппера» (в номере есть не только статья самого Фуллера «Этот сезон в Ибанске», но и полемическая реплика Елены Чертковой по поводу его концепции) и Джона Хоргана «Конец науки» (немецкий профессор Герхард Фоллмер отстаивает право философии науки на самостоятельный дисциплинарный статус). Впрочем, редакция не скрывает, что самоутверждение эпистемологии имеет и институциональный аспект: в номере много материалов, посвященных методам преподавания философии и истории науки — предмета, который, возможно, заменит обязательную прежде для всех аспирантов философию. Словом, «Философия и эпистемология науки», как и положено специальному журналу, не только старается высоко держать профессиональную марку, но и последовательно работает на поддержание престижа академических стандартов.
Разговор о механизмах формирования и трансляции норм и стандартов стал предметом внимания в последнем номере «Отечественных записок» (2004. № 3). Формулировка темы «Миражи воспитания» как нельзя более точно отражает специфическую трудность любого серьезного разговора о педагогике: в основе своей всякая педагогика, даже самая умеренная, утопична, а потому ориентиры любой педагогической концепции подобны миражам. Именно о коренном противоречии воспитания — столкновении желаемого и реального, утопического порыва и неизбежной привязки к прозаическим условиям момента — побуждает размышлять большинство материалов последней книжки «ОЗ».
Как обычно, редакция «Отечественных записок» приближается к теме сначала через обобщенную проблематизацию, а затем через историческую рефлексию. Кризисное состояние воспитательных моделей, доминировавших в культуре Нового времени, его истоки и возможные следствия анализируются в статьях Александра Венгера «Мы и наши дети» и Нейла Постмана «Исчезновение детства». Извечная тема взаимоотношений между семьей и образовательными институциями под разными углами зрения рассматривается в материалах блока «В родительских руках». Спектр подходов здесь очень широк — от социологического анализа трансформации семьи в очерках Людмилы Пресняковой, Наталии Зоркой и Анастасии Леоновой и психотерапевтической диагностики в заметках Гражины Будинайте до тонких богословских размышлений митрополита Антония Сурожского о роли веры в воспитании детей.
В следующем разделе, безупречно точно озаглавленном «Школа: дидактика или свобода?», дискутируется самая, пожалуй, больная проблема современной педагогики во всем мире: допустимость, целесообразность и пределы педагогического принуждения. Здесь проблема предпосылочности всякой педагогической методы раскрывается во всей своей сложности. Статьи Андрея Темкина об идейных истоках альтернативной развивающей педагогики и об иезуитской системе воспитания, Михаила Рощина и Исмагил-хазрата Шангареева отрадиционной и современной исламской школе, материалы Александры Веселовой о воспитательном доме Ивана Бецкого и Александра Белоусова о Смольном институте, реферат нашумевшей в Германии книги Петры Герстер и Кристиана Нюрнбергера о кризисе немецкого школьного образования помогают понять, насколько неадекватно плакатное противопоставление «тоталитарной» дисциплинарной и «демократической» развивающей педагогики. Спроецировать эти соображения на актуальную российскую ситуацию побуждают беседы редакции с директорами московских школ и материалы «круглого стола» «Книжная культура и воспитание». Дополнительное историческое измерение дают проблеме стратегии воспитания и материалы традиционной рубрики «Страна ОЗ»: здесь можно найти, к примеру, замечательный очерк Светланы Леонтьевой по истории пионерской организации или впечатляющие воспоминания Елены Арманд о советском интернате для детей-олигофренов и о шведской частной школе.
Впрочем, в номере нашлось место и для статей, выводящих за пределы основной специальной темы. Так, Григорий Кертман, Ольга и Михаил Афанасьевы продолжают начатую в предыдущем номере дискуссию о российском чиновничестве, а Владимир Малахов критически высказывается по поводу современных дискуссий вокруг понятия глобализации. В целом же последний выпуск «ОЗ», при сохранении высокого экспертного стандарта, получился на удивление популярным по форме — может быть, потому, что педагогика, согласно известной поговорке, принадлежит к числу областей, в которых каждый считает себя знатоком.
Наконец, вторая половина уходящего года была ознаменована появлением крупного и уже ставшего предметом широкой дискуссии нового журнального проекта под названием «Новый очевидец». Хотя еженедельное иллюстрированное издание едва ли можно поставить в один ряд с толстыми гуманитарными журналами, выходящими в свет с разной степенью регулярности, все же нельзя не отметить, что положение последних в отечественном медиальном пространстве с появлением «Нового очевидца», несомненно, не останется прежним. Даже не прибегая к аналогиям с западными изданиями (например, с «Нью-Йоркером», как это делает в «Критической массе» Глеб Морев), нетрудно придти к выводу, что новый проект ставит своей целью заполнение ниши, расположенной где-то между респектабельным деловым журналом и высоколобым культуркритическим альманахом. Достаточно пролистать один за другим два-три номера «Нового очевидца», чтобы понять: перед нами не аналитический и не критический журнал, а мастерская по производству тем для светских разговоров. Отсюда отсутствие политики и исключительная ориентация на культуру и хронику столичной жизни; отсюда специфический литературный стиль, в меру болтливый, в меру легкомысленный; отсюда любовь к необязательным соображениям в жанре «мелкой философии на глубоких местах»; отсюда изрядная доля беллетристики; отсюда очерки о сильных мира сего вроде Саддама или Мао с занимательными подробностями частной жизни… Однако в этой вкрадчивой необязательности «Нового очевидца» таится претензия на роль законодателя интеллектуальной моды. И пока эта претензия себя не исчерпала, редакторам интеллектуальных журналов придется с ней считаться.
Петр Резвых