MoniqueCanto-Sperber (р. 1957) — философ,
специалист по древнегреческой, а также политической и моральной философии. Автор
и/или составитель множества книг, в том числе «Словаря этики и моральной
философии» («Dictionnaired’éthiqueetdephilosophiemorale», 3-е, расширенное издание,
2001) и «Правил свободы» («Lesrèglesdelaliberté»,
2003). Переводосуществленпоизданию:
Canto-Sperber M. La
philosophie du socialisme libéral // Monique Canto-Sperber avec
Nadia Urbinati (dir.). Le socialisme libéral. Une anthologie:
Europe-États-Unis. Paris: Éditions Esprit, 2003. P. 21-52.
Редакция благодарит автора и коллег из журнала «Esprit» за разрешение на публикацию
перевода.
Моник Канто-Спербер
Философия
либерального социализма
К концу XIX века марксизм стал официальной
философией социализма. История влияния марксизма на социализм в каждой
отдельной стране протекала по-своему. Его воздействие было очень слабым в
Англии, слабым в Бельгии и Испании, достаточно сильным в Италии, сильным в
Германии. Самым догматичным из всех, несомненно, был — скорее объявленный, чем
реально исповедуемый, — марксизм Французской социалистической партии. Сегодня
большинство социалистических движений отказались от принадлежности к марксизму.
Но не все сделали это одинаково недвусмысленно. Немцы официально отреклись от
марксизма в 1959 году, в то время как французский социализм, в котором от
марксизма практически ничего не осталось, как бы забыл долгую историю своего
догматизма, особенно с 1983 года.
Социализм существовал до
марксизма, и на протяжении всей истории социализма существовал немарксистский
социализм. Если марксизм более не является философией социализма, встает
вопрос: какой философией его заменить? Для либеральных социалистов ответ
однозначен. Философия социализма — это либерализм. Либерализм недогматический и
действительно открытый.
Социализм как достижение
либерализма
Устанавливая философскую привязку
к либерализму, либеральный социализм взваливает на себя огромную
интеллектуальную задачу. Ему необходимо вновь обрести себя или же найти новые
основания, идя наперекор собственной истории. На протяжении большей части XX века европейский социализм,
за несколькими важными исключениями (Бернштейн, Жорес, Каутский и авторы,
представленные в настоящей антологии), не видел свою первоочередную задачу в
выработке полноценной философии свободы и демократии. Этатистский, иногда
губительный для свободы, иногда малодемократический образ, в котором он
представал в истории современного мира, объясняет распространенное мнение о
том, что две политические концепции, представленные социализмом и либерализмом,
радикально различаются или даже несовместимы. Либеральный социализм называли
противоречием в терминах, оксюмороном или химерой, столь же мало
правдоподобной, как козел с оленьими рогами[1].
Либеральный социализм якобы не соответствует ни концептуальной возможности, ни
исторической реальности. Партия действия итальянских либерал-социалистов
прожила всего несколько лет. Немногочисленные же политические союзы,
заключенные между либералами и социалистами, были продиктованы прагматическими
соображениями, а ни в коей мере не близостью их идеалов или используемых ими средств[2].
Нельзя отрицать, что создание
социалистической и либеральной партий в большинстве европейских политических
традиций способствовало сильной поляризации демократических политических
систем: социалисты слева, либералы справа. Кроме того, между социализмом и
либерализмом, как кажется, проходит четкий концептуальный разрыв в понимании
как личности, так и общества. Либерализм определяет свободу как отсутствие
принуждения: каждый волен вести свои дела так, как ему заблагорассудится, не
беспокоясь о коллективном благе. Индивиды первичны, их независимость
гарантируется собственностью, а главная политическая проблема — в том, чтобы
урегулировать их сосуществование через законы и право. Либерализм провозглашает
автономию гражданского общества, защищает примат частной сферы и отвергает
любое вмешательство государства в дела экономические и социальные.
Социализм, казалось бы, является
полной противоположностью. Он критикует радикальный индивидуализм, настаивает
на необходимости ограничивать свободу от государственного вмешательства и
заботиться о всеобщем благосостоянии. Он определяет себя как мышление об
организации экономической и социальной деятельности. Он претендует на статус
науки об обществе, способной предписывать обществу цели его эволюции. Он
придает свободе содержательный смысл, отождествляя ее со средствами к действию,
которыми располагает каждый. Прежде всего он выступает за коллективную
эмансипацию всего общества, отталкиваясь от улучшения участи наиболее
обездоленных. Несмотря на общую для них тенденцию недооценивать значение
политической сферы (во имя гражданского общества в случае некоторых либералов,
во имя коллективной эмансипации в случае социалистов[3]),
либералы традиционно привязаны к представительной демократии, в то время как
многие социалисты считали, что представительная демократия является всего лишь
этапом на пути к демократии радикальной.
Легко понять, что наиболее
талантливые либеральные мыслители XX века высоко ценили жанр критики мировоззрения, действия и
общества социализма[4]. Наблюдение
за советским режимом и, позже, за якобы народными демократиями, странами
«реально существующего социализма», давало множество поводов для нападений на
социализм за то, что он подавляет индивидуальные свободы, разрушает
экономическую жизнь, лишает общество возможности проявлять инициативу,
уничтожает политику и деморализует всю человеческую жизнь. Реймон Арон в своем
«Эссе о свободах» дал мощное напоминание того, какую опасность для человеческих
свобод представляет прометеев идеал социализма[5].
Но нельзя на этом
останавливаться. Параметры вопроса меняются, стоит только подумать о тех
либеральных мыслителях, которые еще с конца XIX века занимались вопросом обязанностей общества и легитимности
социальных прав, и вспомнить, что существовала демократическая социалистическая
мысль, озабоченная вопросом свобод. Таким образом, ответ на вопрос о
совместимости либерализма с социализмом зависит от того, как мы определяем
каждое из этих движений. Если придерживаться исключительно индивидуалистической
и экономической интерпретации либерализма, а также мнения, что социализм может
быть только марксистским, тогда социализм и либерализм действительно являются
полными противоположностями. Если же вспомнить, что существует интерпретация
социализма, в которой большое значение придается индивидуальным свободам, и что
многие либералы отстаивали в том числе и «социальное» понимание индивида, то
тогда либеральная и социалистическая традиции сближаются[6].
В таком случае существуют две возможности: либо социализм и либерализм
различны, но между ними нет логических противоречий, и тогда возможно, чтобы
они время от времени объединялись, например для защиты демократии. Либо, и это
более радикальный тезис, социализм следует понимать как одну из интерпретаций
либерализма[7]. Такое
определение отстаивает либеральный социализм. Он является определенной формой
осуществления либерализма, но в то же время ссылается на первые, либеральные
интерпретации социализма. Развитие либерализма здесь сливается с одним из
базовых мотивов социализма.
Начнем с социализма. Еще с
середины XIX века
возникает интерпретация социализма, озабоченная индивидуальной свободой,
автономией гражданского общества, правом и демократией. Ее отказ от
мессианства, утопизма и всех форм экономического детерминизма (который означал
бы отрицание роли человеческой деятельности) к рубежу веков приводит его к
фронтальному столкновению с марксизмом. Принадлежность к либерализму, о которой
говорят либеральные социалисты, является следствием их отказа от марксизма.
История критики Маркса начинается
еще до марксизма. Пьер-Жозеф Прудон в своем письме Марксу в 1846 году
предостерегает последнего от создания новой церкви, порождающей собственные
формы нетерпимости и поддерживающей иллюзию, будто насильственная революция
может привести к бесповоротным социальным изменениям[8].
Но все же первая волна критики марксизма развертывается в конце XIX века под
предводительством итальянских интеллектуалов (Мерлино, Кроче), французских
философов и социалистов (Ренувье, Андлера, Сореля) и немецких ревизионистов.
Они обращают внимание на расхождение между революционной теорией и
реформистской практикой социализма, критикуют исторический детерминизм,
философский материализм, экономизм и фатализм марксизма, а также его презрение
к праву и демократии. Вторая критическая волна поднимается в 1920-х годах. Ее
цель — «ликвидация марксизма […], вульгарного марксизма, поскольку он
черпает свою силу из заблуждения; ликвидация чистого марксизма, поскольку вне
этого заблуждения у него уже нет никакой силы. Вульгарный марксизм – это живое
заблуждение, чистый марксизм — это мертвая истина»[9].
Эта формулировка Анри де Мана,
взятая из его книги «По ту сторону марксизма», перекликается с призывом
Росселли: «Можно быть социалистом, не будучи марксистом, и можно быть
марксистом, не будучи социалистом»[10];
«…марксистский социализм, — говорил Россели, — игнорирует свободу, придает ей
второстепенное место». Либеральные социалисты, напротив, подчеркивают значение
индивидуального и коллективного действия и отказываются от представления о том,
что социализм неизбежен: он является всего лишь одним из возможных будущих
человечества и станет результатом множества добровольных и свободных действий.
Социализм придет, говорил Сорель, но он может и не прийти. За детерминизмом
марксизма Росселли распознавал врагов либерализма — детерминизм и утопизм:
«Коммунистический манифест, несмотря на то что он способствует углублению
требования свободы, […] сам по себе, из-за той мессианской концепции, которая
придает ему форму, является глубоко нелиберальным», и он добавлял, что так же
дело обстоит и со всеми социалистическими партиями, стремящимися перестроить
человеческое общество, чтобы приблизить его к некому идеалу[11].
Здесь главное — понять, что
неоднократные нападения либерал-социалистов на марксизм начиная с конца XIX века постепенно раскрыли
двойственность установок, присутствовавшую в социализме задолго до того. В
«Эпохе тираний» Эли Алеви подчеркивает, что «социализм со своего рождения в
начале XIX века
страдает от внутреннего противоречия»: будучи наследником революции 1789 года,
он предстает одновременно как движение за свободу и как «реакция против
индивидуализма и либерализма»[12].
Следует повторить: эта двойственность предшествовала марксизму и его критикам.
Она наводит на мысль о том, что история социализма отмечена противостоянием
между либеральной и антилиберальной тенденциями, на которое зачастую
накладывается второе противостояние — между демократическим и
антидемократическим течениями. Представители одной из этих тенденций защищают
свободу, юридическую и моральную законность и демократию. Они отстаивают
этическое восприятие социализма и отвергают сциентизм и экономизм[13].
Долгое время они находились в меньшинстве. Это течение выходило на поверхность
во время различных кризисов марксизма, но оно существовало задолго до них. Оно
выражает присутствующую с самого рождения движения потребность в либеральном
понимании стремлений социализма.
Перейдем к либерализму. С конца XIX века с социализмом
постепенно сближается одно из его течений — «новый либерализм». Это довольно
широкое движение иллюстрируется именами Хобхауса в Великобритании, Ренувье во
Франции, де Руджеро в Италии, Ланге и Коэна в Германии, Дьюи в Соединенных
Штатах. Принципы либерализма сперва сформировали некую критическую доктрину; в XVII веке они сыграли
значительную роль в религиозной, моральной и политической эмансипации
человечества. Начиная с Французской революции они вдохновляли политические
действия и способствовали интеграции в политическую жизнь многих из тех, кто
еще не имел статус гражданина. Сталкиваясь с нищетой зарождающегося
пролетариата, новые либералы конца века сочли, что те же принципы должны
служить борьбе с различными формами экономического и социального господства.
Джон Стюарт Милль может считаться
одним из предтеч либерального социализма, поскольку именно он первым выразил
эти настроения. В своем неоконченном эссе о социализме Милль предлагает
некоторые меры социальной помощи, несовместимые с экономической свободой,
признает отчасти социальную и условную природу собственности и отделяет
либерализм от радикальных форм экономического laissez-faire[14].
Ту же установку мы находим и у двух других английских либералов — Томаса Грина,
одного из первых вдохновителей «государства благосостояния», и Леонарда
Хобхауса, а также у либеральных республиканцев во Франции — Ренувье и Фуйе. Все
эти авторы отстаивают концепцию свободного индивида, солидарного с тем
обществом, в котором он живет, носителя признанных свобод, которому государство
должно обеспечить некую возможность действия. При таком понимании социальные
права становятся не искажением либерального государства, а результатом развития
либерального государства в рамках государства демократического.
Либеральный социализм
сформировался в конце XIX
века на стыке социализированного либерализма и социализма, освободившегося от
марксизма. В эссе, озаглавленном «Либеризм и либерализм», написанном в 1928
году, Кроче, либерал, антимарксист и не очень-то демократ, подчеркивал, что
возможно «с самой чистой и светлой либеральной совестью поддерживать процедуры
и положения, которые теоретики абстрактной экономики классифицируют как
социалистические, и, следуя парадоксальному выражению, можно даже говорить о
либеральном социализме — выражение, которое, если я не ошибаюсь, можно найти в
изящной защите либерализма, принадлежащей Хобхаусу»[15].
Тремя годами раньше, в 1925 году,
де Руджеро в своем комментарии к Хобхаусу подчеркивал возможность «либерального
социализма, так же, как существует нелиберальный социализм», — социализма,
определяющего «право индивида в терминах общего блага, а права сообщества — в
терминах индивидуального благосостояния»[16].
Выражение «либеральный социализм», использовавшееся Ренувье уже в конце XIX века, встречается у ряда
немецких, английских и американских авторов, и в первую очередь у Карло
Росселли и Гуидо Калоджеро, один из которых дал либеральному социализму его
настольную книгу, а другой — партию. Все эти авторы тщательно подчеркивали, что
движущей силой этого сближения либерализма с социализмом стали либеральные
принципы. В этом смысле либеральный социализм является продолжением и
достижением либерализма. Он завершает процесс эмансипации, вписывающийся в
историю свободы.
В таком случае встает вопрос, не
лучше ли говорить о «социальном либерализме», чтобы дать понять, что установки
и ценности этого движения являются либеральными, а конкретные темы или даже
цели — социалистическими. Причина, по которой я решила все же сохранить
выражение «либеральный социализм», — желание воздать должное разнообразию форм
социализма. Таким образом можно напомнить о существовании немарксистского
социализма, столь же, как и либералы, заинтересованного в защите индивидуальной
свободы, непредопределенности человеческой истории, автономии общества и
юридического определения государства. Либерализм — открытая политическая
традиция, с мощными установками, но без раз и навсегда зафиксированного
содержания. Социализм — политическая традиция, разделенная на тенденцию
большинства (этатистскую и долгое время марксистскую и нелиберальную) и
тенденцию меньшинства, которая соприкасается с установками либерализма. Именно
последняя тенденция может придать более конкретное содержание либерализму,
желающему поддержать эмансипирующие устремления социализма.
«Когда свобода приходит в жизнь
самых бедных»
Социалистическая мысль питается
протестом против нужды, которую испытывают столько мужчин и женщин. Ее источник
– нежелание смириться с тем, что жизнь множества людей поглощена немощностью,
нищетой, безнадежностью. Это не сентиментализм, а выражение моральной и политической
чувствительности перед лицом человеческой бедности, а также мотивация к
действию ради общего блага.
Социализм проистекает из описаний
и анализов, но также и из установок и реакций, выходящих далеко за рамки
политических движений и теоретических аргументов. Социализм, писал Дюркгейм,
«не является наукой, своего рода миниатюрной социологией, это крик боли, а
иногда — гнева, издаваемый людьми, наиболее остро ощущающими наши коллективные
тягости»[17]. Этот крик
имеет свои основания в определенном способе описывать и понимать реальность:
его истоки — в уверенности, что нужда произрастает не только из естественной
необходимости, но и из социальных и экономических факторов, на которые люди
способны оказывать воздействие. Социализм прежде всего вдохновляется желанием
защитить возможность каждого жить в свободе от личного, социального и
экономического гнета.
Ссылаясь на наследие либерализма,
либеральный социализм безоговорочно отстаивает формальное определение
гражданской и политической свободы, понимаемой как отсутствие подчинения
другим. Свобода человека — предмет констатации или описания (констатируется
факт невмешательства других), и если он свободен в этом смысле, значит, он
абсолютно свободен. Эта концепция свободы воспринимается как фундаментальная, и
никакая экономическая и социальная эмансипация не может быть реализована в
ущерб ей[18].
Но либеральные социалисты также
ссылаются на более полное определение свободы, данное либеральными авторами
конца XIX века.
Английский философ Томас Грин в новаторском эссе, посвященном двум смыслам
слова «свобода», подчеркивал, что наряду со свободой, понимаемой как
освобождение, существует более определенное понимание свободы как способности к
действию. Различие между «свободой от» (свободой в отношении личного
господства) и «свободой к» (свободой, ориентированной на действие, называемой
также «свободой-способностью»), введенное Грином, может быть пересмотрено.
Естественное развитие первой формы свободы, которую Грин называет «негативной»,
по его мнению, приводит к возникновению второй, «позитивной» свободы,
определяемой через положительную возможность и способность к действию[19].
Эти определения свободы указывают на решающую для концептуальной
правдоподобности либерального социализма тему. Моя свобода — это не просто факт
моей независимости, но ценность, требующая действенности, реализации в форме
способности к действию. В этом смысле, чтобы быть свободным, я должен иметь в
распоряжении средства к осуществлению моей свободы, и в зависимости от тех
средств, которыми я располагаю, я могу быть более или менее свободным.
Либеральные социалисты добавили
еще один виток к квазинормативному пониманию свободы, выработанному новым
либерализмом. Они сочли, что адекватное понимание идеи свободы также
предписывает способ распределения внутри каждого общества. Для либеральных
социалистов свобода — это одновременно и конкретная свобода, свобода,
оснащенная средствами, позволяющими каждому осуществлять свою способность к
действию, и равная свобода — свобода, равным образом наличествующая у
всех. Это определение выражает требование обеспечить каждому условия для
автономии и желание «эмансипировать тех, кто несвободен»[20];
это единственный путь, позволяющий сделать одинаково действенными для всех
осуществление и пользование правами на свободу. Подобная «социализация» понятия
свободы была подготовлена либерализмом.
Именно в этот момент в ход идет
концепция «социального индивида», характеризующая новый либерализм. «Я» — это
«социальное “я“», — говорил Грин. Поскольку он живет в обществе, являющемся
местом солидарности, любой человек должен иметь возможность посредством своей
свободы развивать свои интеллектуальные и моральные способности. Но это
возможно, только если выполнен ряд психологических, экономических и социальных
условий, наделяющих человека господством над тем, как он живет или действует,
или хотя бы доступом к пониманию своих жизни и действий. Последовательный
либерализм должен задаваться вопросом о возможности гарантировать доступ к
большинству этих условий. Мы видим, что позитивное определение свободы тесно
связано с определенной концепцией человека. Свобода, говорил Хобхаус, это не
формула закона, не результат ограничения действия закона, не брутальное
самоутверждение индивида, не тотальная экономическая свобода, а некая форма
культуры индивида, проистекающая из понимания человека как существа
прогрессирующего. Защита свободы-способности отталкивается от, опять же
нормативного, понимания либерализма — от «убеждения, что общество может быть
надежно основано на самоуправляющей силе личности и что только на этом
основании может быть основано настоящее сообщество […] Свобода в таком случае
становится не столько правом индивида, сколько необходимостью общества.
Либерализм основывается не на требовании, чтобы А оставил B в покое, а на обязанности B относиться к А как к
рациональному существу»[21].
Достижения философии духа в
постижении понятий могут помочь подойти к вопросу о свободе. Каково обычное
восприятие понятия свободы? Определяется ли она на основании общих
характеристик, применимых ко всем независимо от обстоятельств, или существуют
контексты, экзистенциальные ситуации или социальные условия, которые играют
более решающую роль для понимания того, что означает термин «свобода»? В конце
концов, нельзя отрицать, что суть здоровья постигается только человеком, хоть
раз болевшим. Поэтому небессмысленно считать, что все обделенные или
порабощенные в политическом, экономическом или социальном плане люди могут
помочь нам понять, что такое свобода, при условии, что они воспринимают
отсутствие свободы действия как недостаток. Если признать это, то можно
исходить из двух вещей: во-первых, мы имплицитно признаем, что свобода — это не
только предмет констатации, но и объект нужды или потребности, поскольку она
является благом, отсутствие которого ощущается самым жестоким образом, идет ли
речь о недостатке негативной свободы или нехватке свободы-способности.
Во-вторых, привязывая свободы к осознанию недостатка чего-то, мы соглашаемся с
тем, что реальность свободы не может быть независимой от тех условий и обстоятельств,
в которых она должна осуществляться.
«Нелепо утверждать, что понятие
свободы имеет одинаковый смысл для всех классов общества», — считал Росселли.
Формальная свобода, которой пользуются наиболее обделенные люди, должна
абсолютно защищаться, но ее недостаточно, чтобы дать им наиболее полное чувство
свободы, поскольку последнее предполагает реальную способность к действию и к
проявлению инициативы в социальном мире. Именно поэтому, добавлял он, основная
цель либерального социализма заключается в том, чтобы «свобода пришла в жизнь
самых бедных»[22] — свобода,
понимаемая во всех смыслах, от защиты от прихотей другого до возможности
политического участия через гарантию формальных прав и способности к действию.
Именно в этом смысле, говорил Росселли, социализм — это либерализм в действии.
Сильные идеи либерального
социализма
Богатство либерального социализма
связано с теми идеями, которые он защищает. Он воплощает полемическое отношение
к политическим догматизмам. Он во весь голос атакует «асоциальный либерализм» и
«нелиберальный социализм». Эти идеи по-прежнему плодотворны.
Отказ от утопии и идеи
предопределенности победы
Либеральный социализм
остерегается утопий. Его политический идеал — скорее регулятивная идея,
ориентация, содержание которой не задано заранее, но определяется постепенно, в
зависимости от социальных и политических особенностей того контекста, в котором
он должен воплотиться в жизнь. Не вызывает сомнения, что идеалы социализма
оформились в момент зарождения рабочего класса и происходят из определенных
социальных обстоятельств. Но это не означает, что они уместны только в этих
условиях. Эти идеалы могут получить новую формулировку, если их заново
интерпретировать в зависимости от устремлений определенного исторического
сообщества. Пластичность идеалов социализма связана с тем, что они учитывают
множество целей и определяются на основании признанного плюрализма интересов и
мнений. Конечная цель социализма связана с определенной формой эмансипации
человека, но эта цель не означает ни рождения нового человека, ни возникновения
нового ценностного порядка, а предполагает установление социальных условий,
позволяющих постепенное формирование и осуществление способностей человека,
необходимых для того, чтобы стать субъектом становления общества.
Мы видим, сколь существенным для
либерального социализма является отказ от представления, будто общество должно
развиваться в сторону заданной цели. Постоянное развитие политического идеала
поддерживается определенной формой критического скептицизма. Определение целей
никогда не бывает защищено от пересмотра, принципы действия могут оказаться
ошибочными, а средства не предопределены. Такой скептицизм всего лишь
теоретичен, он никоим образом не приводит к инерции или бездействию. Скорее он
заставляет постоянно задуматься над целями, систематически искать лучшие доводы
для их оправдания, дающие им на время определенную форму объективности. Джеймс
Клоппенберг в своей книге, посвященной социал-демократии и прогрессизму в
Европе и Соединенных Штатах на рубеже веков, проанализировал моральное значение
того, что он называет перспективой непредопределенности победы[23].
Дисциплина неуверенности в политике обладает целебными свойствами против
догматизма и детерминизма. Она позволяет оставаться внимательными к конкретным
и не всегда предвидимым формам, в которых могут воплотиться идеалы
справедливости и свободы. Эти идеалы — не априорные интуиции, они ни в коем
случае не состоят в реализации революционного потенциала того или иного класса.
Они конституируются исторически, из ожиданий индивидов, ассоциаций и сообществ,
сталкивающихся в рамках демократии.
Из такой недетерминированности
политического идеала следует целый ряд выводов. Среди них — абсолютный запрет
на ущемление свободы людей во имя лучшего будущего. Никакой социалистический
идеал не может оправдать жертву нынешним человечеством ради гипотетического
человечества будущего. История XX
века вдоволь иллюстрирует изрядное число последствий волюнтаризма блага. Нет
уверенности, что все формы социализма преследуют одну и ту же цель, различаясь
только выбором средств[24].
Для либерал-социалиста цель не настолько ясна. И еще менее очевидно, что она
независима от средств. Только после того, как действие завершено при помощи
определенных средств, мы можем сказать, каковой на самом деле была цель. Ее
конкретное, реализованное содержание в некотором смысле проистекает из
использованных средств. В частности, моральное качество цели является не чем
иным, как моральным качеством средств. Исключается возможность оправдать
постыдные средства ссылкой на то, что они будто бы служат благой цели.
Исключается даже мысль о благости цели вне зависимости от тех средств, которые
необходимо использовать для ее достижения.
Если отказаться от марксистского
детерминизма, не впадаем ли мы тогда в чистый оппортунизм? Такой вывод сделал
Ленин, осуждая любые попытки реинтерпретации марксизма. Слово «оппортунизм»
действует как пугало, пока оно остается неопределенным. Если речь идет о
нестабильной политике союзов, заключаемых исключительно в электоральных или иных
интересах, то оппортунизм малопривлекателен. Напротив, желание учитывать
реальные ситуации, как правило, выражается в отказе от догматического отношения
к идеалам социализма и стремлении использовать любую возможность, чтобы придать
им конкретное воплощение. Не очень понятно, какая мало-мальски реалистическая
политическая концепция может избавиться от этой необходимости, и потому Шарль
Ренувье без колебаний воспевал такого рода оппортунизм[25].
Жажда реализма у либеральных
социалистов приводит к тотальной вере в человеческое действие, индивидуальное и
коллективное, — первичный фактор становления истории. Политическая теория —
всего лишь проводник, метод, освещающий действия, но не объясняющий, не
предсказывающий их. Ориентация действия производится только через ценности, а
не через знание мнимой конечной цели. К тому же либерал-социалисты считают, что
вопрос о том, каково верное описание социальных бед — неудача (как говорят
либералы-ортодоксы) или несправедливость (как утверждают социалисты), не может
быть решен раз и навсегда. Однако они напоминают о том, что восприятие
социальной проблемы возбуждает веру в то, что ситуация может быть улучшена. Их
вера в политическую погрешимость, их решительное признание того, что возможны
ошибки, объясняют, почему в их мысли столь важную роль играет политическое
действие: все время необходимо доказывать через действие, что вдохновляющее это
действие описание верно и что поставленная перед действующим цель улучшения
ситуации может быть оправдана. Политическое действие задумано как процесс
перманентных реформ, направленных против сложившегося порядка вещей.
Вопрос индивидуальности
Защита индивидуальности в
наиболее богатом смысле слова находится в центре либерального социализма, что
радикально отличает его от других социалистических движений. Размышления о
современной индивидуальности возникли из теорий самореализации и
самосовершенствования, предложенных английскими либералами конца XIX века, Джоном Стюартом
Миллем и Томасом Грином. Их идеи были подхвачены американским философом Джоном
Дьюи, французскими социалистами-гуманистами первой половины XX века, а также в последнем труде Леона
Блюма, «Для всего человечества».
Проект либерального социализма
заключается не только в освобождении индивида от потребностей, но и в создании
общества, в котором индивиды могли бы приобрести большую свободу.
Современная идея индивида не лишена внутренних противоречий. Во-первых, быть
индивидом значит иметь материальные, но также и психологические и
интеллектуальные ресурсы, обусловливающие хотя бы минимальную форму
самоинтерпретации и повествования о себе. Такие ресурсы не формируются
спонтанно у уединенных индивидов; они требуют реального взаимодействия с
социальным миром и его институтами. Либеральный социализм настаивает на
важности конкретных условий, обеспечивающих такое формирование: образование,
совместное критическое размышление, публичное обсуждение, гражданское участие и
социальное действие. Случаи коллективного действия и размышления позволяют
превзойти «атомизированное» понимание индивида, создать связи между людьми,
заново формулировать их интересы в общих терминах и проецировать их за пределы
частной сферы[26].
Развитие современной
индивидуальности сопровождалось усилением ее зависимости от социального мира.
Дюркгейм сформулировал эту трудность более века назад[27],
и она быстро стала центральной для либерал-социалистической концепции
человеческой эмансипации. Как обеспечить максимальное развитие человеческой
личности, заставляя ее принять зависимость, в которой она неизбежно находится,
как признанную и осознанную реальность? Решение, за которое выступают
французские философы Ренувье и Фуйе и которое отстаивают Росселли и большинство
либерал-социалистов, состоит в том, чтобы рассматривать связь с социальной
жизнью как основанную на добровольных обязательствах, контрактах, ассоциациях и
коллективных инициативах, которые не просто не отчуждают личность, но даже
способствуют развитию личности и ее критических способностей. В частности,
ощущение собственной индивидуальности усиливается через интерпретацию каждым
человеком своей социальной и профессиональной роли. Коллективная жизнь,
особенно в век широкого распространения информации и быстрой коммуникации,
плодит конформизм и однородность, угрожающие индивидуальности. Критический
либерализм — лучшее противоядие.
Казалось бы, подобная защита
индивидуализма применима лишь к индивидам, имеющим экономическую и
психологическую возможность поддерживать некий жизненный проект. Каков может
быть смысл подобных стремлений для тех, кто живет в условиях нищеты, без
доступа к обучению и образованию, иногда неспособных читать и писать, не
имеющих семейных и социальных ориентиров, зачастую живущих в мире насилия или в
сообществе, подвергающемся скрытой дискриминации? Какой смысл в такой ситуации
говорить о жизненном проекте? Традиционным ответом общества на этот вопрос
является социальная поддержка: таким людям предоставляется минимальный доход, а
также ряд социальных гарантий. Это минимум того, что может сделать
общенациональная солидарность, но никто никогда не считал, что этого может быть
достаточно. Наиболее эффективные в долгосрочной перспективе средства
заключаются не в умножении ресурсов, а в предоставлении средств, обеспечивающих
автономию, способность проявлять инициативу и даже взятие на себя
ответственности. В последнее время многие политические философы выступают за
«политику признания». Но это признание не должно быть просто более
рафинированной и более снисходительной формой поддержки. Оно должно быть
активным, вовлекающим индивида в процесс восстановления его способности к
действию в такой социальной сфере, в которой он может проявить свою
компетентность. Даже в ситуациях крайнего недостатка нет иного пути к
эмансипации, кроме как доступ к индивидуальной автономии. Это не только вопрос
материальных средств и интеллектуального образования, но и вопрос морального
воспитания стремления к свободе и осознанию собственных прав.
Нормативная концепция свободы,
которую отстаивает либеральный социализм, связана с таким представлением о
субъекте, согласно которому последний не является абстрактным, а определяется
проектами и способностью к действию, которую он стремится воплощать в жизнь в
определенных исторических и социальных условиях. Современная философия
психологии и моральная философия выработали ряд понятий, полезных для
характеристики этой концепции.
Начнем с понятия автономии. Быть
автономным ни в коем случае не означает зависеть только от себя. Напротив,
связь с другими и с окружающей социальной средой является необходимым условием
автономии. Для субъекта автономия обозначает способность обосновать для себя
собственные предпочтения, убеждения и ценности. Это также способность
воспринимать их взаимосвязь и то, как они могут способствовать формированию
личности. Наконец, автономия — это способность субъекта придать нормативное
значение тому, что его предпочтения или мнения принадлежат именно ему, что они
соответствуют значимой для него реальности его «я» и что они совпадают с его
осознанной, рефлексивной и критической оценкой собственной личности.
Понятие способности к действию,
или agency,
тесно связано с понятием автономии. Его концептуальное содержание примерно то
же, но оно в большей мере ориентируется на действие. Необходимо наличие
нескольких психологических способностей, чтобы способность к действию могла
выражаться в каком-то проекте: например, способность уловить характерные черты
ситуации, формулировать правило действия, сформировать мало-мальски связный
проект, предвидеть последствия собственных действий, действовать в соответствии
с каким-то желанием и согласуясь с собственными убеждениями и оценками. Это
понятие agency,
так же как и понятие автономии, побуждает к изучению психологических и
индивидуальных факторов, обусловливающих осуществление свободы, а также к
анализу того, что связывает их с социальными условиями.
Понятие способности (capability), введенное
Амартьей Сеном, позволяет углубить анализ. Средства к действию являются
необходимым, но недостаточным условием. Обсуждая тезисы Джона Ролза,
считавшего, что обладание каждым первичными социальными благами (например,
основные свободы и права, возможности, доступ к ресурсам и социальные основы
самоуважения) является одним из условий справедливого общества, Сен напомнил,
что в дополнение ко всему этому еще должна существовать возможность
конвертировать эти блага в реальную способность к действию[28].
Политика ликвидации безграмотности, проводимая в стране, где царят особенно
неблагоприятные условия, не возымеет действия, если вдобавок к обучению грамоте
не будут розданы блага, позволяющие усвоить и применить эти уроки. Таким
образом, понятие способности обогащает понятие автономии, привязывая ее к
возможности превращать блага в ресурсы для действия, что предполагает наличие
определенных личных и социальных условий.
Права и равные свободы
Желание обеспечить равные свободы
вызвано не стремлением уравнять ресурсы, а требованием гарантировать всем
реальные возможности для действия. Цель социализма — не реализация формальной
концепции равенства, но гарантия каждому возможности свободно и всецело
развивать собственную личность в рамках социальной жизни. Общество равных
свобод противопоставляется социальной реальности, состоящей из иерархий,
зависимостей и привилегий, как в политической, так и в социальной сфере. Как
подчеркивал Тоуни, а вслед за ним Норберто Боббио[29],
поиск той или иной формы равной социальной свободы направлен на то, чтобы
защитить индивидов таким образом, чтобы различия между ними не порождали
дискриминации.
Идеал равенства свобод ни в коей
мере не влечет за собой сходство условий. Равенство — идея, состоящая из
множества элементов, способная учитывать разнообразие ситуаций и способов,
которыми выражается человеческая жизнь. Конкретным выражением этой идеи
является сложный эгалитаризм американского философа Майкла Уолцера, который
проводит различие между разными социальными сферами, каждая из которых
обеспечивает производство одного блага и определяет различные формы равенства.
Формулировка прав отчасти
проистекает из определенных социальных условий, но она не зависит от
обстоятельств. Напротив, права — это стабильные исторические способы отвечать
на претензии и требования, легитимность которых должна быть доказана[30].
Главным является не вопрос об их теоретическом основании или легитимации, а
вопрос об их практическом оправдании[31].
Подобная историцистская концепция прав связана с той концепцией политического
действия, на которую ссылаются либерал-социалисты. Именно потому, что эти права
никогда не завоевываются раз и навсегда, необходимо заботиться об их поддержке.
К тому же лишь политическое действие может сделать права конкретными.
Показательным в этой связи
является анализ либеральными социалистами права собственности. Шарль Ренувье
признавал, что собственность является носителем «рокового противоречия». Право
на собственность является благом, поскольку гарантирует свободу, но его
свободное осуществление способствует лишению большинства людей этого права. Как
сделать так, чтобы каждый получил способность к действию, соответствующую
собственности, но при этом не наносился урон свободе собственности и осуществлению
индивидуальных проектов? Хобхаус дал ясный ответ на этот вопрос, анализируя
смысл общего права на собственность. Мы не должны предполагать, напоминает он,
что права на собственность аксиоматичны[32].
Напротив, следует задаться вопросом об их оправдании и о том, как они
определяются внутри того или иного общества.
Собственность социальна в двух
отношениях. Во-первых, потому, что именно организация общества гарантирует
поддержание и пользование собственностью как юридически, так и через защитный
механизм органов правопорядка; но, во-вторых, что гораздо важнее, потому, что
эксплуатация собственности предполагает помощь общества. Общество обучает
персонал, нанимаемый для работы на собственности, общество же предоставляет
рынок для произведенной на ней продукции. Поэтому легитимно требование
возвращать часть прибыли с собственности обществу, и тут даже не возникает
необходимости говорить о перераспределении или социальной справедливости.
Поскольку Хобхаус, кроме того, отстаивает обязанность общества предоставить
всем право на достойное существование, для него собранные таким образом
социальные доходы предназначаются для этой цели. Но равновесие между правом на
собственность и правом на гарантии устанавливается не раз и навсегда. Оно может
быть заново определено в ходе переговоров между всеми, кто участвует в
производстве ценностей.
Роли государства
Следуя своим либеральным
принципам, либеральный социализм силится ограничить власть государства.
Необходимость в этом особенно остро ощущают либерал-социалисты 1930-х годов,
которым фашистский опыт продемонстрировал, каким страшным инструментом
угнетения становится сильное государство, поставленное на службу
антилиберальной идеологии. Либерал-социалисты признают, что государство
является воплощением юридических принципов, гарантирующих гражданское
равенство, беспристрастность, отсутствие привилегий и основные права. Помимо
того государство должно гарантировать доступ к основным общественным благам
(продовольственной и экологической безопасности, здравоохранению, образованию,
транспорту и т.д.). Функция государства — не в создании эгалитарного общества,
а в предотвращении установления привилегий при помощи водружения ограничений и
создания сфер, различающихся по типу благ, находящихся в обращении в каждой из
них. Эта идея находится в центре сложного эгалитаризма, отстаиваемого сегодня
Майклом Уолцером[33]. К тому же
определенная форма государственного вмешательства в экономическую и социальную
сферу иногда является единственным способом гарантировать всем свободу
действия.
Отсюда важность роли государства
в области социальной поддержки. Хобхаус подчеркивал, что поддержка должна
восприниматься как мера справедливости, а не филантропии; она является
признанием общего права, а не выражением коллективного доброжелательства. Поддержка
наиболее обделенных независима от идеи «noblesseoblige» или милосердия. Вопрос,
следовательно, в том, как государство может гарантировать каждому реальную
способность к действию в рамках политической системы, основанной на свободе. Не
подрывает ли государственная поддержка в долгосрочной перспективе взятие на
себя ответственности и экономическую инициативу, столь существенные для
сохранения прочих свобод? Не вызывает ли она зависимость у тех, кому достается?
Ответы либерал-социалистов на эти
вопросы разнятся в зависимости от истории каждой страны, но все они разделяют
ряд соображений. Во-первых, они подчеркивают, что вопрос способа определения
основных благ является открытым. Для либерал-социалистов эти блага обозначают
не только условия выживания, это также те блага, которые позволяют гражданам
действовать как граждане. В знаменитой IX главе своей книги «Либерализм», посвященной экономическому
либерализму, Хобхаус задается вопросом, лучше ли давать бедным молодым
матерям-одиночкам «социальную зарплату», чтобы позволить им оставаться дома и
заниматься ребенком, или же выплачивать им пособие, позволяющее сдавать ребенка
няне или в детский сад и дающее им возможность работать. Хобхаус выбирает
первый вариант, поскольку в Англии начала XX века, где не было системы социального обеспечения детей, няни
держали их в плачевных условиях. Сегодня все с той же целью личной эмансипации
молодой матери ей дали бы выбор между разными возможностями. И тем не менее в
обоих случаях помощь представляется в признании ответственной социальной роли,
без которой невозможно себе представить индивидуальную автономию[34].
Либерал-социалисты всегда предпочитали поддержку конкретных проектов и форм
солидарности, которые позволили бы каждому восстановить хотя бы минимум
контроля над своим существованием.
Другой признанной ролью
государства становится защита независимости социальной деятельности и поощрение
переговоров и компромиссов, не вмешиваясь в них и не становясь единственным
мотором реформы общества. Социальные права, гарантированные государством,
являются условием, без которого нельзя пользоваться правом на свободу, но
государство их не производит. Главное благо, производимое государством, —
равное для всех гражданство. Государство должно гарантировать справедливость
базовых условий контрактов, предоставлять те юридические рамки, на которые они
ссылаются, и обеспечивать справедливость процедур, согласно которым проводятся
переговоры. Эти выводы о реальной, но ограниченной роли государства в
гражданской жизни основаны на неком наблюдении и неком анализе. В чем
заключается наблюдение? Сравнивая французский пример с британским и германским,
в которых социальная реформа большей частью зависит от профсоюзных инициатив,
мы наблюдаем, что вмешательство государства в социальные переговоры — не всегда
лучший способ предохранить наемных работников от социальных рисков или добиться
соглашений по их защите[35].
Анализ же заключается в установлении прямой связи между тем фактом, что
индивиды участвуют в коллективных действиях или формах социальной кооперации, и
ростом их реальной способности к действиям.
При этом либерал-социалисты
единодушны в своем возражении против идеи о том, что государство должно
заниматься вопросами экономики. Начиная с Ренувье, они видят в этом помеху для
свободы. Рынок для них — то место, в котором по преимуществу происходит обмен
благами и идеями, где может быть подвергнута испытанию истинная ценность вещей,
где соединены условия для экономического роста и умственного совершенствования.
Либерал-социалисты отдают себе отчет в том, что рынок редко функционирует
оптимальным образом, что создаются монополии, образовываются те или иные формы
господства, спрос зачастую создается искусственно, особенно в мире, где очень
развиты средства коммуникации. Они понимают, что, когда на рынок вступают люди,
лишенные способностей и талантов, чаще всего они становятся его жертвами.
Наконец, они уделяют особое внимание тому, что, как подчеркивают
либерал-социалисты Коул и Харрингтон, экономическая власть способна оказывать
значительное давление на власть политическую и заставлять ее
покровительствовать тому или иному экономическому объединению.
Защита экономической свободы
выражалась по-разному в зависимости от национальных политических традиций и
социополитических реалий каждой страны. Во Франции, где задолго до XIX века установилась центральная
власть, отмеченная кольбертистским наследием и к тому же после каждой из
мировых войн стоящая перед задачей реконструкции, вмешательство государства в
экономическую жизнь является исходной данностью. Поэтому французские либералы
выступали не за отстранение государства, а за его ограничение, его
«сосредоточение», как сказали бы сегодня, с тем чтобы оно выполняло свои
основные функции и проявляло свою способность обеспечить функционирование
экономической жизни. Напротив, в Соединенных Штатах, где история
взаимоотношений между государством и экономической жизнью была совсем иной, все
«либеральные» или ультралиберальные программы содержат требования
минимизировать или даже свести на нет вмешательство государства. Несмотря на
различия в их истории, либерал-социалисты едины в своем желании установить
правила и юридические гарантии, позволяющие рынку развиваться наиболее
адекватно, избегая возникновения монополий и накопления полномочий в одних
руках. Экономический рост и улучшение социальных условий тем более обеспечены,
чем свободнее экономическая деятельность. Никто не отстаивал эту идею
выразительнее, чем немецкий либерал-социалист Франц Оппенгеймер.
Задача не в том, чтобы выбрать
между рынком и государством, а в том, чтобы найти равновесие между правами и
свободами, которые необходимо гарантировать, и требованием признать за всеми
возможность или способность к действию. Расхвалив преимущества экономического
соревнования и выразив сожаления по поводу тех бед, к которым оно может
привести, Прудон заметил, что причины этих бед в первую очередь в том, что
некоторые индивиды вынуждены вступать на рынок в условиях тотальной нищеты.
Следовательно, писал он, надо дать всем средства для участия в экономическом
соревновании. Речь идет не о том, чтобы дать гарантии от риска, а о том, чтобы
минимизировать риски или помочь гражданину, идущему на риск[36].
Обоснованность этих идей, долгое время считавшихся внутри социалистических
движений маргинальными или даже парадоксальными, в некотором роде была
подтверждена эволюцией экономической действительности. Требование
национализации или расширения государственной собственности исчезло из программ
всех социалистических партий[37].
Экономическая роль государства все больше критикуется. Либерал-социалистические
идеи в каком-то смысле оказались навязаны самим развитием общества.
Либерализм и либеральный
социализм разделяют удивительную судьбу. Большинство либеральных идей,
вдохновленных недоверием к слишком могущественному или плохо ограничиваемому
государству, стали общими местами, при том что роль государства, похоже, все
возрастает. «Как объяснить, что, несмотря на все авторитетные предостережения,
консолидация и распространение либеральных принципов совпали с развитием
всеуправляющего государства?»[38]
— спрашивает Пьер Манан. Существует несколько ответов на этот вопрос.
Во-первых, расширение государства — продукт истории: в периоды голода, великих
экономических кризисов, массивных разрушений или гигантских нужд реконструкции
даже самые большие либералы требуют государственного вмешательства. Франция не
менее двух раз находилась в такой ситуации. Далее, расширение государства
связано с организационной сложностью нашего мира, требующей в некоторых
областях определенной меры планирования, особенно когда речь идет о редких
ресурсах и ограниченном времени. Наконец, возможно, что процесс усиления
государства, о котором свидетельствует ушедший век, уже пошел на спад.
Формирование сильных и централизованных государств, возможно, окажется явлением
нескольких веков, ослабленным сегодня возникновением множества
надгосударственных организаций.
Можно удивиться тому, что вопрос
управления людьми занимает столь малое место в мысли упомянутых мной
либерал-социалистов. Верно, что этот вопрос оказывается для них трудным в той
мере, в которой либералы традиционно озабочены укреплением собственно
политической роли государства за счет ограничения его власти, в то время как
социалисты всегда колебались между перспективой отмирания государства и
надеждой на то, что администрация вещей займет место управления людьми. Поэтому
справедливо предположить, что как либералы, так и либерал-социалисты в равной
мере дистанцируются от сложившегося политического порядка. Но подробное
рассмотрение каждой национальной традиции заставляет нюансировать это суждение.
Во-первых, либерал-социалисты отчасти причисляют себя к неокантианской
традиции, рассматривающей политическое действие как одну из форм сознания
опыта, которую делает возможной государство, понимаемое как этический и юридический
принцип. Во-вторых, многие либерал-социалисты испытали влияние той
республиканской традиции, которая признает реальную ценность за политическим
решением, за дискреционной властью правительства; либерал Гобетти подчеркивал
важность этой концепции, унаследованной от Макиавелли[39].
Наконец, в случае Франции трудно преувеличить влияние на либеральную и
либерал-социалистическую традиции республиканской идеи, выкованной в институтах
власти.
Гражданское общество —
реальность, исполненная конфликтов
В либерал-социализме сильно
требование автономии гражданского общества. В 1930-х годах подобное требование
являлось ответом на несколько вызовов. Оно свидетельствовало об отказе от
этатизма и национализма. Оно выражало негодование перед лицом тотальной
инкорпорации гражданского общества в государство как фашистами, так и советским
режимом. Либерал-социалисты отстаивали идеал автономного, артикулированного,
дифференцированного и плюралистического гражданского общества, внутреннее
разнообразие которого служило бы защитой от чрезмерного влияния государства или
определенных общественных групп. Таким образом они надеялись застраховать
общество от присвоения его каким бы то ни было классом, будь то буржуазия или
рабочие.
Либерал-социалисты воспринимают
гражданское общество как реальность, исполненную конфликтов. Дифференциация
гражданского общества связана с различными организационными формами, в которых
выражаются интересы, надежды, мнения и недовольства граждан. Конфликты
неизбежны, и потому необходимо создание точек соприкосновения и соглашений.
Гражданское общество состоит из накладывающихся друг на друга профсоюзов,
коопераций, ассоциаций, промежуточных инстанций, а также совокупности всех
социальных движений. Роль этих сообществ, несомненно, велика для жизни общества
и индивида. Но их вклад должен оцениваться главным образом по тому, какой
способностью к действию они наделяют индивида. Они не являются очевидно
самоценными благами.
Понимать гражданское общество как
место конфликтов — это способ реабилитировать политику, то есть деятельность,
при помощи которой из множества интересов, нужд, мнений или ценностей может
быть разработан общий интерес. Политическая praxisпонимается
как способ поддерживать дифференциацию общества и предложить ресурс для
артикуляции и разрешения конфликтов через обсуждение и переговоры. Но важно,
чтобы решения конфликтов представлялись как стабильные, а процедуры дискуссии
были определенными и оправданными. Норберто Боббио напомнил, что постоянная
критика общества — это те рамки, в которых производится постоянный процесс
переопределения взаимоотношений между социальными партнерами в отношении
некоторых единодушно принятых и гарантируемых государством правил. Либерализм —
это единственная политическая традиция, одновременно признающая реальность конфликта
и необходимость заключения соглашений.
Либеральный метод, говорил
Росселли, абсолютно противоположен любому насилию, вместо этого он определяет
некий «пакт соблюдения приличий». Он призывает каждого к участию в общественных
дебатах, поскольку такова единственная возможность реализовать идеал
самоуправления, закрепляющий автономию гражданского общества. Наиболее надежная
основа этого движения — в «этой гигантской сети интересов (лиги, кооперации,
общества взаимопомощи и т.д.), требующих постоянной защиты и бдительности»[40].
Демократия распространяется на все сферы общества, на экономическую и
социальную жизнь, на все способы активного вовлечения и участия в них. Решающую
роль в этом играют объединения граждан. Они способствуют углублению демократии
— того, что представляется демократией, глядя «снизу», с точки зрения граждан,
а не насаждаемой сверху, в форме государственного социализма или социальной
инженерии. Именно так придается конкретный смысл идее демократии как публичной
сфере, открытой для всех.
Проект автономного гражданского
общества требует выполнения двух условий. Первое — никто не должен быть
исключен из дебатов или лишен голоса. Юрген Хабермас показал, что необходимым
условием, гарантирующим всеобщее участие в политических дебатах, является общественное
владение сетью информации. Второе — критические способности поддерживаются в
общественном обсуждении. В частности, для качества публичного обсуждения и
выработки у граждан способностей к критической оценке важно придерживаться
дисциплины вышеупомянутой непредопределенности. Отвлеченное от действительности
представление о том, что в политике можно прийти к окончательным решениям,
основанным на всем правильном и хорошем, зачастую приводит к гибельным
последствиям. Социализм ни в коем случае не должен претендовать на роль
окончательного разрешения всех конфликтов — последние всегда остаются
неизбежными, поскольку являются выражением зачастую противоположных интересов и
устремлений. Признание того, что, несмотря на их юридическое и политическое
урегулирование, те или иные вопросы могут оставаться открытыми, является
важнейшей чертой либерального социализма. Компромиссы могут быть только
временными и частными. Они работают на протяжении определенного времени, для
определенных людей и в определенных условиях. Они разрабатываются в контекстах,
определяемых национальными реалиями, характерными чертами каждой культуры и
политическими ландшафтами каждой страны.
Этический социализм и ценность
плюрализма
Я уже несколько раз напоминала о
том, что в основе либерального социализма лежит определенная этическая позиция.
На нее ссылаются все авторы, которых можно причислить к этому движению.
Либеральный социализм отстаивает определенные моральные ценности — в первую
очередь свободу, — которые он при помощи политического действия стремится
претворить в жизнь в институциях, законах и нравах. Помимо того он отстаивает
эпистемологию «погрешимости», о чем свидетельствует его установка никогда не
считать никакое решение окончательно справедливым и постоянно подвергать критическому
разбору выбранные цели и использованные средства.
Для либерал-социалиста
политическое действие вдохновляется некими ценностями и направляется некими
нормами. Рефлексия позволяет идентифицировать эти ценности, позволяя таким
образом действию осознать само себя. Она оказывает своего рода «практическое»
влияние на действие. Работа философов по определению и уточнению ценностей
свободы и равенства способствовала трансформации этих ценностей в реальные
ограничения того, что возможно в политике — по крайней мере, в рамках
демократии. Как подчеркивал Бернштейн, сила, которую приобрели эти ценности,
сопоставима с силой фактов. Либеральный социализм тем более стремится защитить
роль идей в политике, поскольку придает большое значение мотивациям и
психическим состояниям людей, осуществляющих политическое действие, а также их
способности критически оценивать собственные убеждения и мотивации.
Когда нам говорят, что идея
справедливости может способствовать изменению мира, что это означает? Очевидно,
что не ценности справедливости или равенства как таковые могут оказать
каузальное воздействие на желание преобразовать несправедливое общество в
справедливое. Оказать его могут убеждения людей о том обществе, которое они
называют несправедливым, а также диспозиции к действию и эмоциональные реакции,
связанные с этими убеждениями, побуждающие их желать таких преобразований и
действовать в соответствии со своим желанием. В этом отношении существует
потребность в философской рефлексии, касающейся в том числе разработки и оправдания
убеждений о ценностях. Понятно, почему либеральный социализм представлялся как
«этический социализм» — Анри де Манн даже хотел сделать это его официальным
обозначением.
Либеральный социализм одинаково
направлен на интеллектуальную эмансипацию каждого и усовершенствование всех.
Это не выражение патерналистских или морализаторских намерений, а желание дать
всем сознание моральной жизни и возможность внести свой вклад в общее благо.
Последний момент заслуживает более подробного рассмотрения. Критические
дискуссии граждан — не просто повод для выражения требований или признания
общности интересов. Они могут играть важную роль в достижении автономии
личностей. Прежде всего они могут служить совместной разработке и критике того,
что в современной политической философии называется «концепциями блага», — то
есть, в общем смысле, мнений граждан о ценностях и нормативных вопросах. Эти
мнения о благе не заданы; индивиды создают их на основании своих предпочтений и
убеждений; они могут быть разработаны как в частном, так и в коллективном
порядке (например, в рамках ассоциаций или публичного обсуждения). Чаще всего
коллективная разработка концепций блага позволяет точнее формулировать их и
критически оценивать их смысл и значение. Верный способ противостоять конформизму
и тирании мнения — возможность подвергнуть нормативной проверке любые выражения
протеста и требования прав или компенсаций. В этом совместном размышлении
очевидную роль играет экспертное знание. Но окончательное решение должно быть
нормативным и политическим.
Эта либерал-социалистическая
концепция видит пользу в активной поддержке плюрализма. Термин «плюрализм»
обозначает очевидный сегодня факт — множественность мнений о ценностях и
способах жизни. Но он также отсылает к концепции, признающей за этой множественностью
собственную ценность. Наконец, плюрализм можно понимать в более специфическом
философском смысле — как тезис, признающий существование множественности
различных ценностей, иногда противостоящих друг другу. Либерал-социалисты
отстаивают плюрализм во всех трех смыслах, и в частности в философском, из
которого они извлекают ряд выводов.
Первый вывод: у конфликта между
свободой, равенством и справедливостью никогда не будет окончательного
разрешения. Требование гарантированной от любого государственного вмешательства
свободы — настоящая ценность, но она часто вступает в конфликт с другими
ценностями, такими, как требование справедливости и отказ от постыдного
неравенства. Конфликт между этими ценностями никогда не происходит в чистом
виде, и из него всегда есть разные выходы в форме возможностей действия, но ему
предназначено продолжаться. Предоставленные гражданам свободы сами иногда могут
оказаться конфликтными. В таком случае лучшим способом управлять плюрализмом
свобод и мнений становятся определенные правила игры и толерантная установка.
Идея в том, чтобы постоянно обогащать собственные представления и не допускать
их превращения в догмы, сопоставляя их с другими представлениями. Но нельзя
игнорировать то, что в политическом действии всегда присутствует элемент
напряжения, иногда трагического, которое невозможно элиминировать. Дело в том,
что из-за противоречий между различными ценностями вышеупомянутое совпадение
моральных убеждений с идеалами всегда непрочно, а самые похвальные требования иногда
могут получить катастрофические выражения.
Сегодня все ответвления
либеральной мысли сталкиваются с разнообразной критикой. Сила либерализма
проявилась в его способности разрубить установившуюся при Старом режиме связь
между властью и мнением. Не стало ли результатом этого успеха возникновение
нейтрального, агностического государства — удивительного инструмента для
умиротворения внутренних конфликтов? И не лишило ли себя государство тем самым
всякого представления о благе, становясь всего лишь свободным от ценностей
местом? Либерализму также ставят в упрек то, что его философским условием
становится радикальная автономия индивидов. Его упрекают в том, что вместо
правосудия он предлагает доверие нейтральным процедурам, а политическую жизнь
сводит к реальности рынка, ограниченного лишь правилами закона. Наконец,
либералов называют наивными за то, что они представляют мораль как следствие
нужд сотрудничества и применения формальных правил; за то, что они,
по-видимому, игнорируют, что моральная жизнь требует исторического и
социального укоренения; за то, что они не признают значения сообществ и не
могут ответить ничего конкретного на требования «меньшинств». Все эти
недостатки либерализма, с точки зрения его критиков, произрастают из его
основного тезиса: личность движима своими интересами, страстями, мнениями —
именно в этом для либерализма заключается базовая политическая реальность.
Заново интерпретированному
либерализму, и, в частности, либерализму, лежащему в основе либерального
социализма, есть что ответить на эти возражения. Такой либерализм отстаивает
конфликтную концепцию политической жизни и стремится поощрять коллективную
практику критической рефлексии и заботу об общем благе. Во-первых, либерализм
концептуально не связан с тем, что характеризуется как индивидуалистский
атомизм, и у всех либерал-социалистов мы находим желание определить личность
как существо социальное. Во-вторых, ничто не мешает либерализму принять и даже
отстаивать идею исторической укорененности. Между тенденцией к индивидуалистической
фрагментации и тенденцией к абстрактной универсализации существует средний
путь. В-третьих, либерализм совместим с существованием сообществ (все зависит
от того, как они образованы) и добровольных ассоциаций. Наконец, либерализм не
обязательно обречен на карикатурную нейтральность, он может быть отчетливо
привязан к определенной моральной установке[41].
Либерал-социалистическая
установка приобретает особенный смысл в связи с вызовами сегодняшнего мира.
Своим стремлением обеспечить защиту «всемирных общественных благ», участвовать
в разработке экономических норм, приемлемых для всех стран, сопротивляться
распространению культурных стереотипов и униформизации всех областей жизни она
может способствовать превращению глобализации в ресурс для умножения свободы.
Она также может позволить углубить рефлексию о демократии в момент, когда
политическая радикализация порой доходит до крайностей и когда популизм
усугубляет трудность поиска ответа на те многочисленные фрустрации, которые
ощущают наши сограждане. Наконец, она может дать толчок целостному философскому
размышлению о ценностях социализма и материальных, психологических и
интеллектуальных условиях свободы — слепом пятне социалистической традиции. Мы
часто слышим, что императив действия означает, что партиям нужны эффективные
лозунги и мобилизующая риторика, а не проблемы и анализ[42].
Но когда ситуация накладывает такие ограничения, что они сами диктуют действие,
само понятие политического действия теряет значительную часть своего смысла.
Чтобы со дня на день не превратиться просто в прагматизм и менеджмент,
политическому действию необходимы регулирующие идеи. Такие идеи отчасти могут
произрасти из размышления о том, что сегодня может дать социализм. Поэтому этот
вопрос не относится к теории, а имеет непосредственное конкретное значение для
действия.
Либеральный социализм может
внести свой вклад в определение политических действий, отвечающих таким
желаниям. Политическое действие нацелено на то, чтобы создать богатый и
дифференцированный социальный и культурный мир, в котором возможно реальное
развитие способностей личности, позволяющее каждому быть субъектом социальной
жизни. Потребность граждан участвовать в общественных спорах — это новая и
неизбежная реальность. История либерального социализма — это история неконформистской
политической мысли, открытой для опровержений, активистской, но не полностью
определенной. Выступая в защиту богатства демократической жизни, либеральный
социализм, несомненно, опережал свое время.
Перевод с
французского М.Г.