(Ярославль, 1960 — 1980-е годы)
Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 5, 2004
Анна Михайловна Тихомирова (р. 1978) — историк, аспирантка факультета истории, философии и религии Университета города Билефельда (Германия).
1. Введение в проблему
Вплоть до конца 1980-х — начала 1990-х годов применительно к анализу стран соцблока в историографии господствовала теория «общества дефицита»[1], априори исключая возможность их характеристики как современных «обществ потребления», — чем объясняется и отрицание права на существование их социалистического варианта в трудах первопроходцев «истории потребления» — нового методологического направления в современной западной историографии[2]. Опровергнута такая точка зрения была лишь в середине — конце 1990-х годов в трудах западноевропейских историков, заговоривших о социалистической «культуре потребления» как альтернативном варианте постиндустриальной культуры потребления в целом, о своеобразных механизмах формирования «стилей» и «практик» потребления, «стилей жизни» в обществах социалистического типа[3]. Стали появляться и работы об индустрии моды и особенностях потребления одежды в социалистических обществах — существование моды в соцстране было наконец признано научным сообществом[4]. Однако стоит указать на дефицит изученности проблемы в следующих ракурсах. Во-первых, несмотря на огромное количество исследований по истории потребления в ГДР (как «социалистической культуры потребления»), в отношении послевоенной советской истории бума «истории потребления» пока не наблюдалось, и соответствующих работ еще очень немного. Во-вторых, на материале ГДР изучены пока в основном 1960-е годы, СССР — 1920-1930-е годы; период брежневской «стагнации» остается пока «белым пятном». В-третьих, последнее время отмечено всплеском интереса к изучению всевозможных протестующих «субкультур», «контркультур» в СССР (стиляги, хиппи, панки и так далее); а где же «обычные» женщины советского «среднего класса», искавшие свои стили в одежде в согласии с властью? В-четвертых, подавляющее большинство работ посвящено столицам.
Действительно, концентрация советской модной индустрии в столице отразила характерную, по большому счету, для соцстран — а для СССР в особенности — пропасть между столицей и провинцией; причем Москва была не только «культурной», но и безусловной «потребительской» столицей (социалистическая специфика — привилегированное снабжение столицы товарами народного потребления); соответственно, в сфере моды Москва и провинция соотносились как «эталонная» и «подражательная» культуры[5]. Сквозь призму женских историй (качественные глубинные интервью с ярославскими женщинами «советского среднего класса», рожденными во второй половине 1940-х годов) я попытаюсь выявить и интерпретировать символические смыслы повседневных одежных практик ярославских женщин, связанных с «Москвой», — в контексте прочих, релевантных для ярославского городского пространства, практик потребления одежды.
2. «СвоЕ» Ярославское и «другое» московское: практики модной самоидентификации
Общей особенностью всех собранных мною «женских историй» является вербализация собственной провинциальной идентификации и модного позиционирования Ярославля по отношению к Москве как «провинциального, но приближенного к столице города». Мнение о территориальной неравномерности распределения моды составляет часть коллективной идентичности ярославских женщин, рожденных во второй половине 1940-х годов, — во всех интервью в той или иной степени «проговаривались»:
1) представления ярославцев о москвичах как об «отличительных» в советском социокультурном пространстве и москвичей о ярославцах как о «периферии» («…москвичи считали нас всё периферией, в Ярославле, я имею в виду не себя лично, не нашу семью, а вообще, мы — периферия, и это не плохое слово, это не оскорбительное, просто у них несколько иная жизнь…»[6]);
2) представления о Москве как модном эталоне, центре культуры одежды и «высокой культуры» в целом, и о последующем «спускании» моды в провинцию;
3) представления о привилегированном положении Ярославля по сравнению с географически более удаленными от Москвы и территориально меньшими провинциальными городами («…в Ярославле люди, конечно же, лучше одевались, чем в Иваново, Костроме. Ярославль был “интеллигентский” город, уступал только Москве…»[7]). Как, в ходе каких повседневных практик выкристаллизовывались подобные восприятия?
2.1. «Отличительность» москвичей: практики личных контактов с «обычными москвичами»
Примером таких практик могут служить практики общения с московскими родственниками и их окружением, турпоходы и командировки. На этом «обыденном» уровне восприятие москвичей как «других» характеризуется двойственностью. С одной стороны, москвичам, «выдернутым» из московского городского пространства (например, в турпоходах и поездках на отдых), нередко приписывается отсутствие «скромности», «простоты» и «рациональности» (то есть диспозиций хорошего вкуса советского человека), московские мужчины могли нарушать традиционные для того времени каноны «мужественного» внешнего облика; причем, если бы экзотичность в одежде, излишне самоуверенное поведение и желание «выделяться» исходило от провинциала, он был бы подвергнут остракизму. В случае с «москвичом» все излишества легитимировались принадлежностью к Москве: «…а с ним шел парень из Москвы… в розовых вот, таких вот бархатных штанах! Вот высоченный, вот тогда мы, мы — удивились — мужчина на высоченных каблуках!» или «…Это москвич у нас, москвич! …Весь из себя… Такой импозантный товарищ!.. он перед нами так выкаблучивался, он так перед нами выделывался, кошмар какой-то!: “Я, Я! Москва, Москва!” Он тоже из Москвы был…. Ну я хочу сказать, что, конечно, они… и всегда были лучше нас!»[8]. Далее, нередко москвичам вменялось наличие экономического капитала, apriori превышающего аналогичный у провинциалов, что, с другой стороны, компенсировалось недостатком капитала культурного: «Валя… из Москвы которая, она… одевалась… ну, изящества, так скажем, не было… Вот Светлана одевалась — она… с Южного Урала, далеко от Москвы и так далее, то есть вот изюминка какая-то в человеке была. То есть… э… ну, видимо, человек со вкусом, и как-то вот ей шли они больше, допустим, чем Валя одевалась. Хотя, в общем-то, вроде как и дорогие вещи на ней были одеты, то есть человек… ну, может быть, вкус у нее не совсем, так скажем, развит…»[9] Примечательно, что своей экзотичностью одежда москвичей выделялась именно в турпоходах — хотя, казалось бы, эстетика советского массового туризма подразумевала скорее неприхотливый габитус в одежде «туриста» и определенную туристскую униформу, обусловленную спартанскими бытовыми условиями походов. С другой стороны, в московском городском пространстве повседневные практики взаимодействия ярославских женщин с «обычными москвичами» (например, с московскими родственниками и их окружением) формировали принципиально иные диспозиции восприятия «отличительности» москвичей и Москвы. Так, с Москвой ассоциировался более высокий, по сравнению с провинцией, уровень бытовой культуры. Москва — в результате личных повседневных контактов с друзьями московских родственников, ездившими в «настоящую заграницу», например во Францию, — еще с юности (конец 1960-х годов) ассоциировалась у ярославских женщин с «иной жизнью», со «сказкой» (по свидетельствам опрошенных женщин, за границу по тем временам в Ярославле вообще почти никто не ездил).
2.2. Москва как модный эталон: практики потребления «московской культуры»
Представления о москвичах как о «других» и о московской жизни как об «иной» укреплялись в ходе повседневных практик потребления московской «высокой культуры».
В процессе опосредованного потребления «московской моды» (например, через СМИ) это представление «переплавлялось» в восприятие Москвы как эталонной, а Ярославля — как подражательной культуры и в сфере моды: «…О Зайцеве в конце 1950-х — начале 1960-х годов очень много писали, в том числе в молодежных журналах. И нам Зайцев тогда казался, ну, Господь Бог! До Зайцева было далеко, а то, что мы видели и имели, это было… совсем не то…»[10] Сквозь ту же призму столичной эталонности / провинциальной подражательности воспринимался ярославскими девушками в конце 1950-х — 1960-х годов и кинематограф: «…а до нас, до провинциалов, она [мода] доходила через кинематограф… кино несло в себе культуру, определенную культуру общения, культуру одежды, культуру разговора, и это было очень важно. Вот если брать кино, то там всегда актрисы были одеты, видимо, по понятиям той моды… Во всяком случае, мы это видели, мы это чувствовали, мы это понимали, но это казалось совершенно неосуществимым, далеким, и только для артистов…»[11] Любопытно, что позиционирование ярославской и московской модной культуры осуществляется в этих примерах через «пространственную» категорию — Москва, символически потребляемая с экрана и страниц прессы и растиражированная в результате на всю страну, воспринимается как «совершенно далекая» и недостижимая.
Благодаря же фактической географической близости Ярославля к Москве ярославские женщины могли и «приблизиться» к эталону, съездив, например, в Москву на показ моделей; что считалось «престижным», однако не являлось типичной повседневной практикой ярославских женщин — попадания в Москве на показы моделей были скорее случайными: «…я была в Москве… И мы с какой-то приятельницей были, и вот в центре, где Калининский проспект был, и там был показ моделей. И куда-то я ехала, у меня было какое-то время, я говорю: “Пойдем, посмотрим моделей этих показ!” И вот мы с ней пришли туда…»[12] Малая значимость московских показов мод для ярославских женщин указывает в том числе на то, что «модное поле» в целом не было значимым для повседневных одежных практик провинциалок. Характерно в этом смысле, что, например, «Журнал мод», имевший явно выраженную «московскую» ориентацию (как в виде модной фотографии на фоне московской архитектуры, так и в форме постоянного информирования о московской модной инфраструктуре), эксплицитно не ассоциировался в интервью с «Москвой, московской модой» — как не рефлексировалось эксплицитно и восприятие «Журнала мод» как «пособия по московскому стилю жизни». Этот журнал упоминался респондентками только как нужный для умеющих шить, скорее даже для портних, шьющих по заказу. В целом журналы мод различались не по красочности модной фотографии и по степени глянцевости бумаги, а по точности и «реальности» выкроек — благодаря чему ярославские женщины чаще предпочитали недорогие, совершенно невзрачные внешне «альбомы мод» различных, в том числе и республиканских, домов моделей со схематично, на серой бумаге нарисованными моделями и выкройками и лишь технологической информацией по самостоятельному производству вещи — дорогому, глянцевому, с обилием фотографий и пояснительных текстов «Журналу мод».
Таким образом, в «высокой» московской моде ярославские женщины не видели применения для своей повседневной одежды; другое дело кино! Именно кино было проводником моды для провинции, а наряды актрис — прямыми образцами для подражания. Поездки на кинофестивали в Москву были — в отличие от поездок на показы моделей — целенаправленными: «…Кинофестиваль 1957 года был первым кинофестивалем, первой ситуацией, когда звезды доступны… казалось, московские девушки стремились одеваться как кинозвезды, создавалось впечатление — необыкновенно красиво одеты! Это повлияло, я часто бывала в Москве, например на фестивале молодежи и студентов, куда были ограничения по въезду…» [13]
Описанные выше повседневные «московские» практики ярославских женщин формировали ощущение упомянутой уже «провинциальности, приближенной к столице» (характерное в целом для ярославского варианта провинциальной культуры потребления в 1960 — 1980-е годы). Еще в большей степени эту самоидентификацию «питали» разнообразные практики потребления «одежды из Москвы» — в контексте ежедневного обитания в типично «провинциальном» городе, в котором, в условиях советской «экономики дефицита», можно было «достать не все». Как расценивались возможности приобретения модной одежды в Ярославле 1960 — 1980-х годов его жительницами, как в условиях ярославского городского пространства формировались вкус женщин и их представления об одежде как средстве «отличаться» от окружающих, каковы были специфически ярославские стратегии «доставания» модной одежды? Какую нишу занимали «московские» одежные практики в этом контексте?
3. «…В Ярославле можно было достать не все…»,
или об освоении Ярославскими женщинами советского и зарубежного «модного пространства»
3.1. «…в Ярославле можно было достать не все…»
Ярославские жители также стали одеваться лучше, нежели в 1950-е и начале 1960-х годов: в продаже появилась школьная форма, и у девочек отпала необходимость носить на уроки лыжный спортивный костюм (школьные фотографии опрошенных женщин поражают в этом смысле единством внешнего облика школьниц). Женщины начинают уже не только шить, но и покупать одежду (тем не менее весь рассматриваемый период с 1960-х до 1980-х годов можно охарактеризовать как «купить было очень трудно»[14] и необходимостью продолжать наряду с покупками готовой одежды шить одежду индивидуально, вплоть до конца 1980-х годов: «…с 1980-х годов шить отвыкали, так как появился неплохой массовый пошив, например Переславская швейная фабрика…»[15]). Любопытно, что в интервью женщины, рассказывая об одежде в своей жизни, практически никогда не рассказывают ярких описательных «историй», связанных с покупкой одежды в ярославских магазинах (но существует большое количество «историй» о приобретении одежды в Москве!), и даже на конкретные вопросы об этом давались в основном абстрактные ответы в духе: «а в магазинах мы ничего не имели», «случайно купила», «не помню, в каком-то ярославском магазине» и прочее. Особой стратегией «доставания» модной одежды в Ярославле, требовавшей уже характерных для «экономики дефицита» связей, знакомств и контактов[16], были походы в специализированные магазины с формально затрудненным доступом — «Салон для новобрачных» (скупка особых «талонов» на право покупки в этом магазине у молодоженов, не нуждавшихся в этом). Особо выделяли и магазин Военторга («великолепный» магазин, где бывали и «остроимпортные» — то есть «настоящие» западные — вещи). Импортные вещи можно было купить с конца 1960-х — начала 1970-х годов в «комиссионках» (но поношенные) — мнения по отношению к которым были полярны, но дистинктивный потенциал которых не ставился под сомнение. Любопытной и распространенной стратегией «достать» модную импортную вещь были — начиная с 1970-х годов — «поездки по селам», близким к Ярославлю, — Нерехта, Карабиха и прочие — осваиваемое «модное пространство» таким образом расширялось от центра Ярославля до границ Ярославской области. Эта стратегия также характеризовалась формально затрудненным доступом: параллельно расширению пространственных границ увеличивались и затраты на совершение желаемой покупки, покупка в селе требовала наличия как определенного экономического (автомашина), так и социального капитала (нужные знакомства), а также свободного времени. Так, прежде чем «поехать по селам», нередко проводилась разведка (а что там «выбросили»?), для чего студенты специально записывались в стройотряды, ехали в село, знакомились с продавщицами нужных сельпо, а те в свою очередь информировали их о «выбросе» модного товара. Или же можно было собрать рябину, аптечные травы, картошку (городские жители, конечно же, по большей части продукты покупали, а не собирали сами), сдать ее и купить вожделенные американские (японские и так далее джинсы — в историях о сельпо в основном фигурируют именно джинсы).
Что касается пошитой одежды, шили сами, либо у знакомых портних, либо же — с конца 1970-х — начала 1980-х годов — в открывшемся в Ярославле в 1973 году «Доме моды», шить в котором было престижно (ибо обслуживание и, соответственно, цены там были на порядок выше, нежели в обычных ателье). Там часто заказывали либо особо модные, «передовые» (и потому непривычные для портних и тем более для себя) вещи, вроде брючного костюма в конце 1960-х годов, либо вещи «из хорошей ткани» (которую боялись «испортить» самостоятельно), а в основном — головные уборы. В то же время марка «Дома моды» сама по себе еще не гарантировала качества (характерные для советской системы «стандартные», а потому не подходящие для «нестандартных» — полных — фигур лекала), поэтому пригождались и «нужные знакомства» с закройщицами.
3.2. Иерархии значимости одежды, диспозиции вкуса и освоение советского и зарубежного «модного пространства» ярославскими женщинами
Из вышеизложенного вытекает и иерархия значимости одежды для ярославских женщин (характерная и для «советской женщины» в целом) по схеме: чем географически «дальше» и «недоступнее», тем «престижнее». С советской одеждой ассоциировались «добротность» и «качество», но, «как бы хорошо ни была пошита одежда, импортная все же лучше!»[17]. «Импортная» одежда была безусловно эталонной, причем «настоящая», а не из стран Совета экономической взаимопомощи (СЭВ) — границы между «заграничной» и «нашей» одеждой были наиболее значимы для ярославских женщин, это даже не объяснялось, а считалось само собой разумеющимся и всегда ассоциировалось с экономическим капиталом («…по-настоящему хорошо одетый человек — это в дорогую импортную одежду…»[18], импортная одежда, по определению, «богато смотрелась»[19] и так далее) и привилегированностью («…простым людям было недоступно…»[20]). Другой причиной практически безоговорочной любви ярославских женщин к импортному была прозаическая проблема одежды на полную фигуру (советских модных вещей для полных не было). Более «осязаемой» для «простых» была «импортная» одежда из стран СЭВ, также ценившаяся выше советской, но ниже «западной»: в 1960 — 1980-е годы ярославские женщины имели возможность выехать в страны СЭВ. Интересно, что воспоминания женщин по поводу первого контакта с соцстраной, как правило, совпадают. Это констатация того, что «там» мода уже другая и далеко впереди советской: это особенно проявилось на примере женских брюк в начале 1970-х годов. Даже промышленно менее развитая, нежели СССР, Болгария и та оказывалась «моднее» и воспринималась как «Запад». Интересно также, что «одежда из стран СЭВ» не воспринималась как монолитный блок, а в свою очередь ценностно дифференцировалась; так, с одеждой из ГДР часто ассоциировалась «практичность» и «качество», с польской одеждой — напротив, «эксцентричность» и так далее.
Любопытно, однако, что, несмотря на безоговорочное признание эталонности импортной одежды, «стиляги» («стилягами» женщины называют всех одетых только в импортное и вызывающее) «обычными» женщинами оценивались скорее негативно, как не вписывающиеся в характерную для послевоенного поколения женщин диспозицию «скромности» и «труда»: «…стилягами были члены ВИА, фарцовщики, те, кто не учились, а болтались по улицам…»[21] Для опрошенных женщин, родившихся во второй половине 1940-х годов, характерна коллективная самостилизация как «послевоенного поколения»: воспитанных на фильмах о войне, на чувстве патриотизма и любви к родине, на «скромности», «рациональности» и «функциональности» как диспозициях хорошего (легитимного) вкуса. Причем этому поколению женщин вкус эксплицитно не воспитывали, ибо родители, пережившие войну, карточную систему и так далее, в большинстве своем не эстетизировали быт. Характерные для ярославских женщин этого поколения, даже для самых «отъявленных модниц», диспозиции вкуса — «мода не самоцель», «тряпки — не самое главное в жизни»: «…я вообще над этим никогда не задумывалась, что я там, хочу отличаться, а у меня как-то это получалось все само собой… ну не то что я осознанно там, специально делала все это, чтобы отличаться от всех — у меня цели никогда этой не было!…»[22] Следуя самостилизации женщин в интервью, их повседневность структурировалась скорее «культурной насыщенностью» (общедоступными в денежном смысле в советское время походами в театр, на концерты и так далее), а также — что видно и из семейных альбомов — социально значимыми для ярославских женщин этого поколения «коллективными» практиками, такими, как субботники, демонстрации, отпуска на профсоюзных базах отдыха, в пансионатах и санаториях, турпоходы.
Таким образом, в целом можно говорить о стратегиях самопрезентации «обычных» (не принадлежащих к субкультурам) ярославских женщин в духе официального советского модного дискурса, если иметь в виду отрицание стремления к социальным различиям и подчеркивание различий индивидуальных: основной акцент в интервью делается на «индивидуальности», «единичности», «уникальности» вещи. Это могло достигаться как индивидуально пошитой / связанной вещью, так и готовой вещью, но чтобы «в Ярославле такого не было!» (вновь провинциальная самоидентификация). В случае с готовой одеждой на первый план выходило опять же географически-пространственное «где достать», складывалась специфическая разметка советского и зарубежного «модного пространства»: вещи привозились «по случаю» (командировка, посещение родственников и пр.) из любых городов СССР и из-за границы, определенные области СССР мифологизировались (например, с Западной Украиной — Львовом, Ужгородом, Закарпатьем — ассоциировался «совсем другой уровень жизни», «…они помнили еще другую жизнь — средний слой, по пониманию “старой культуры”. Там жили чехи, венгры, немцы… — совсем другие люди…»[23]; Прибалтика воспринималась как «Запад»). Безусловно, подобные практики «доставания» были чрезвычайно энергозатратными, но они объясняют в свою очередь как некоторые особенности советских одежных практик, так и символический смысл для ярославских женщин регулярных поездок в Москву за одеждой — они позволяли за максимально короткий срок «зарядить» свой гардероб дистинктивным потенциалом, действующим в ярославском городском пространстве.
4. «Московские» одежные практики Ярославских женщин: «Москва советскаЯ», «москва стран СЭВ», «Москва западнаЯ»
«С 26 мая 1959 года ежедневно стал курсировать скоростной электропоезд Ярославль — Москва. Теперь ярославцы могут через три с половиной часа приехать в Москву, провести там свой выходной день, побывать на дневных спектаклях и концертах, посмотреть интересные спортивные соревнования и поздно вечером в тот же день вернуться домой. Поистине Ярославль стал как бы еще ближе к Москве, и старинная поговорка “Ярославль городок — Москвы уголок” звучит еще убедительнее…» — с оптимизмом писали в 1960 году авторы сборника «Ярославль социалистический»[24], умалчивая, однако, о значимости новой электрички в том числе и для шоп-туров в Москву ярославских женщин, в особенности в их «тряпочный» и «тряпочно-продуктовый» периоды поездок в Москву (конец 1960-х — 1980-е годы). В отличие от привычных автобусов, электричка была комфортабельной и служила помимо выполнения своих основных функций также и «коммуникационным пространством» (так, на обратном пути женщины «хвастались» друг другу московскими приобретениями). «Истории» об этих поездках изобилуют в нарративах всех без исключения опрошенных женщин и, в отличие от «историй» о покупках в магазинах Ярославля, во-первых, связаны с сильными эмоциональными переживаниями «успеха» — совершения удачной покупки, приобретения «красивой», «изумительной», «потрясающей» вещи и так далее; во-вторых, отличаются «целенаправленностью» в желании восполнить тот или иной дефицит в гардеробе; в-третьих, отмечается, что из Москвы привозилось очень много вещей. В качестве характерных в целом для всех ярославских женщин «московских» одежных практик можно выделить, например, практику покупки в Москве журналов мод (практически все женщины шили, а выписать журналы мод было сложно, «это тоже был дефицит», в то же время в Москве в киосках можно было их купить — в том числе и высоко ценимые гэдээровские «PRAMO», «FürDich» и прочие), а также покупку в Москве обуви («если одежду еще можно было сшить и достать, то с обувью были настоящие проблемы…»[25]). С другой стороны, попытавшись реконструировать зависимость повседневных «московских» одежных практик от социального положения женщины (ее габитуса — структуры «капиталов» и диспозиций вкуса), возможно обнаружить и различия практик освоения московского «модного пространства» женщинами различных типов габитуса. Упрощенно и схематично — это практики потребления: 1) «московской» одежды советского производства; 2) «московской» одежды производства стран СЭВ; 3) «московской» одежды западного производства. Для каких же типов ярославских женщин эти практики были доступными, повседневными и имели «различительное» значение?
4.1. «Москва советская»
«Московская» одежда советского производства была доступна для всех; дистинктивная же значимость ее не была коллективно разделяемой (на это указывает и факт отсутствия в воспоминаниях о покупках в Москве одежды советского производства упоминаний об «очередях» и «дефиците»). Возможный идеально-типический тип женщины, выбиравшей советскую одежду в качестве значимой и ездившей за ней в Москву, — имеющая небольшой достаток и в то же время «эталонных» высокопоставленных родственников — членов партии дореволюционных годов рождения, верных идее «социалистической культуры», отрицавших космополитизм и шивших одежду в эксклюзивных ателье; «обычное» образование, то есть не специализированная школа, не престижный институт и прочее; «немодница» (одевшая брюки лишь к концу 1980-х годов) и равнодушная к импортной одежде (ни разу не бывавшая за границей в советский период). Начиная с конца 1960-х годов (период учебы в вузе — начала трудовой деятельности) с ростом материального достатка дистинктивно значимыми и рутинными для данного типа женщин становятся, во-первых, практики поездок в Москву за вещами советского производства, например за пальто фабрики «Большевичка». Пальто от «Большевички» ценились как за «добротность» и за то, что они «хорошо сидели», так и за их отличие от одежды большинства ярославцев — в них «…ничего такого особенного не было, но такого пальто здесь [в Ярославле] точно ни у кого не было!…»[26]. Во-вторых, очень любопытная практика, продуцируемая этим габитусом, — поездки в Москву за «хорошими советскими тканями» и последующий пошив из них в Ярославле (тканей, в отличие от готовой одежды, в СССР был огромный выбор; женщины знали конкретно, ткани какой фабрики они хотят приобрести, и поражают осведомленностью в технологии пошива). Московский дистинктивный потенциал комбинировался с ярославскими технологическими возможностями.
4.2. «Москва стран СЭВ»
Напротив, упоминания о покупках в Москве одежды из стран СЭВ пронизаны мотивами очередей, что указывало на ее коллективно разделяемую значимость и необходимость обладать ресурсом свободного времени; а в силу своей доступности практика поездки в Москву за одеждой из соцстран была наиболее распространенной «московской» одежной практикой ярославских женщин. Особого экономического, как и социального, капитала не имелось и не требовалось (магазины, где продавалась одежда из стран СЭВ, не характеризовались формально затрудненным доступом — в отличие, например, от «Березки»); в качестве культурного капитала требовался «чувствительный к импорту» и более-менее «равнодушный» к советскому вкус. Практика приобретения в Москве одежды из стран СЭВ в большинстве случаев подразумевала «максимум один день на покупки» (это время либо выкраивалось в рамках командировки, либо в рамках специального «шоп-тура» — обусловливалось необходимостью в тот же день вернуться домой). Коллективным воспоминанием женщин является наличие особой «схемы московских магазинов» (где продавалась одежда из соцстран) в расчете на один неполный день: «…был разработан маршрут… где я знаю, где-то что-то можно было прикупить… в Москве-то тоже ведь не везде все было… “Польская мода”, “Лейпциг”, “Ванда”…»[27] Из польских магазинов «десятками привозили» духи (в том числе и французские — «Клима», «Мажи нуар») и косметику; восточногерманский «Лейпциг» ассоциировался, прежде всего, с высококачественным (и дорогим) бельем. В ярославском городском пространстве польские и гэдээровские вещи ценились, и была распространена практика написания «перечней», «заказов» на товары из этих магазинов, которые люди, направляемые в Москву в командировку, «собирали» со всего коллектива и «отоваривали» в Москве (в основном заказывали косметику и детскую одежду). Любопытно, что в большинстве своем это были вещи, продающиеся в Москве, но ненужные самим москвичам (которым в интервью приписывалась отличная от провинциальной иерархия значимости одежды — например, в провинции писк моды — белье из ГДР, в Москве же носят французское): «…Москве ГДР не интересна. В “Лейпциг” ездили ярославцы. Ярославль был на уровне ГДР и Польши… в гэдээровских вещах ткань была плоховатая. Поэтому Москва и отвернулась от “Лейпцига”. В “Польской моде” использовались синтетические ткани, а мода на оголтелую синтетику прошла…»[28] Настоящая же западная одежда, скажем, из «Березки» была женщинам этого габитуса практически недоступна.
4.3. «Москва западная»
Практики потребления западной и престижной советской (дефицитные шубы) одежды из московских «Березок» — «анклава капитализма» в СССР — обладали самой высокой дистинктивной значимостью («сказка», «другой мир») для всех опрошенных ярославских женщин, но доступны были избранному меньшинству (формально затрудненный доступ — чем и объясняется отсутствие мотива «очередей» в «историях» о «Березках»). Главным было обладание экономическим капиталом (привезенные из-за границы валютные «чеки» — для чего нужно было быть, например, женой «выездного» специалиста, длительное время работавшего в тех же странах СЭВ; а еще более привилегированной кастой были специалисты, работавшие на Западе, у которых «и вообще советских денег не было» и которые даже еду покупали в «Березке»[29]). Социальный капитал также был необходим (например, если не было чеков, а была эквивалентная сумма в рублях, чтобы обменять ее на чеки у людей, имевших их). Необходимый же для постоянных покупок одежды в московских «Березках» культурный капитал — это конвертируемое для последующей работы в СЭВ образование, «тайное знание» местонахождений «Березок» (были неприметные и без вывесок), «престижность», «лидерство», «модность» как диспозиции легитимного вкуса. Любопытно, что многие женщины, не практиковавшие покупки в московской «Березке» из-за отсутствия у них валютных «чеков», не знали о возможных способах обмена их на рубли уже в самой Москве (примечательно, что, когда «Березки» в Москве только открылись, туда пускали и без чеков — «посмотреть»): «…их как-то перекупали, там, прямо у входа этих “Березок”… их продавали прямо у входа, метров за 200, уже предлагали эти чеки, то есть если у тебя рубли есть, то можно было их купить…»[30] В «Березках» было все — обувь, посуда, машины, одежда (в основном классического стиля. В Ярославле «Березок» не было — тем сильнее воспринимался контраст между ярославскими магазинами, московскими магазинами с одеждой из стран СЭВ — и «Березкой»: «иной мир, по сравнению с тем, в котором мы жили», «приятно было очень по тем магазинам ходить»[31]. Обыденное поведение покупателя функционировало в «Березке» по непривычным для советского потребителя законам: «…выбирай, смотри и покупай, и никого народу нет…»[32]
Возвращаясь к структуре советского культурного пространства, можно сказать, что одежда была одним из маркеров территориального «различения» между столицей — Москвой («лучше одетые») и провинцией («хуже одетые»). При этом формировались тонкие различия провинциальных культур потребления по критерию их географической близости к Москве: чем провинция географически ближе к Москве, тем она «модней», тем больше возможностей у провинциалов «потреблять» столичную культуру (как покупать вещи, так и потреблять культурные символы) и, таким образом, приобщаться к эталону, «присваивать» дистинктивный потенциал «Москвы» и использовать его — в процессе «переосмысления» — как средство различия в провинциальной городской среде. Таким образом, можно говорить о складывании особого «провинциального» потребительского менталитета в СССР.
[1]См., например: Kornai J. Mangel und Inflation: die Phänomene // Kornai J. Das sozialistische System. Diepolitische ÖkonomiedesKommunismus. Baden-Baden, 1995.
[2] «История потребления» (как социальная и культурная история потребления) понимает «потребление» не столько как экономический утилитарный процесс, сколько, прежде всего, как производство символических смыслов и значений, конструирование идентичностей в процессе повседневных — социальных и культурных — практик потребления. Предметом исследования становятся, таким образом, культурные артефакты в совокупности с социокультурными практиками их потребления. См., например: Siegrist H. et al. (Hg.). Europäische Konsumgeschichte: zur Gesellschafts- und Kulturgeschichte des Konsums (18. bis 20. Jahrhundert). Frankfurt am Main, 1997; Bourdieu P. Die feinen Unterschiede. Kritik der gesellschaftlichen Urteilskraft. FrankfurtamMain, 1993.
[3]Из всех стран соцблока на сегодняшний день наиболее изученной является ГДР — междисциплинарное изучение культуры потребления в ГДР относится к одному из наиболее быстро развивающихся направлений в рамках «европейской истории потребления». См., например: Merkel I. Utopie und Bedürfnis. Die Geschichte der Konsumkultur in der DDR. Köln, 1999. Об особенностях «общества массового потребления» в сравнительной государственно-социалистической перспективе см., например: MerlS. SowjetisierunginderWeltdesKonsums // JarauschK., SiegristH. (Hg.). Amerikanisierung und Sowjetisierung in Deutschland 1945—1970. Frankfurt am Main, 1997. Об «огосударствленномзапоздаломобществемассовогопотребления» всоцстранахсм.: Merl S. Staat und Konsum in der Zentralverwaltungswirtschaft. Rußland und die ostmitteleuropäischen Länder // Siegrist H. et al (Hg.). Europäische Konsumgeschichte: zur Gesellschafts- und Kulturgeschichte des Konsums (18. bis 20. Jahrhundert). FrankfurtamMain, 1997.
[4] По степени изученности проблемы вновь преобладает ГДР, исследования феномена моды и потребления одежды в других странах соцблока являются скорее исключениями, см., например, о моде и потреблении в СССР: «Память тела» (культурологический российско-германский выставочный проект 1999—2000 годов, посвященный истории нижнего белья при социализме); ReidS.ColdWarintheKitchen: GenderandtheDe-StalinizationofConsumerTasteintheSovietUnionunderKhruschev // SlavicReview. 2002. № 2(61). P. 211—252 и сл.
[5] См., например: Егорова Л.А. Возможности преодоления стереотипа «столичная» (в понимании первосортная) и «провинциальная» (подражательная) культура. Складывание позиции «свое — чужое» как способа защиты оригинальности провинциального пространства // Интернет-конференция «Культура “своя” и “чужая”» на образовательном портале «Аудиториум»: www.auditorium.ru/aud/v/index.php?a=vconf&c=getForm&r=thesisDesc&id_thesis=1860.
[6] Интервью с В.М. (1946 года рождения, бухгалтер).
[7] Интервью с Г.А. (1946 г.р., историк-архивист).
[8] Интервью с В.М.: описывается состав тургруппы в походе на Байкал в 1983 году.
[9] Интервью с В.М.: описывается состав группы отдыхающих в доме отдыха имени Горького (поездка «на юг»), 1976 год.
[10] Интервью с Г.А.
[11] Интервью с Г.А.
[12]Интервью с Т.И. (1946 г.р., переводчица): описывает случайное посещение показа мод на Калининском проспекте в Москве в 1978 или 1980 году.
[13] Интервью с Г.А.
[14] Интервью с Н.А. (1948 г.р., химик-технолог).
[15]ИнтервьюсГ.А.
[16]См., например: Ledeneva A. Russia’s Economy of Favours: Blat, Networking and Informal Exchange. Cambridge: Cambridge University Press, 1998.
[17]ИнтервьюсГ.А.
[18]ИнтервьюсГ.А.
[19] Интервью с В.М.
[20] Интервью с Г.А.
[21] Интервью с М.С. (1949 г.р., инженер-конструктор).
[22] Интервью с Т.И.
[23] Интервью с Г.А.
[24] Ярославль социалистический. Очерки по истории города, октябрь 1917 — 1959 / Под ред. Л.Б. Генкина. Ярославль: Ярославское книжное издательство, 1960.
[25] Интервью с Т.И.
[26] Интервью с В.М.
[27] Интервью с Т.И.
[28] Интервью с Г.А.
[29] Интервью с Т.И.
[30] Интервью с Т.И.
[31] Интервью с Т.И.
[32] Интервью с Т.И.