Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 5, 2004
Юлия Кисина (р. 1966) — писатель, художник, фотограф. С 1990 года живет в Германии. Училась на сценарном факультете во ВГИКе, затем окончила Академию художеств в Мюнхене. Книги: «Полет голубки над грязью фобии», «Детство дьявола» (М., 1992, 1993), «Простые желания» (СПб., 2001). Переводилась на немецкий, английский, французский и итальянский. Ее проза вошла в сборники «Русские цветы зла», 1997 год, и «Современная русская проза», 2003 год. Сейчас к выходу готовится двухтомник прозы в издательстве «Aufbau» (Германия).
Первой одеждой был фиговый листок на лобке Адама. С тех пор над ним было произведено множество манипуляций: он превращался в шкуру, в бикини, в корону и в халат хирурга, но неизменным оставалось одно — он верно служил нам, освобождая нас от холода и чувства стыда.
По отношению к телу одежда вторична, потому что она всего лишь подражает телу, в тщетной попытке достичь его природного совершенства. Из всех атрибутов культуры — это самый интимный, вступающий в непосредственный контакт с человеком и обладающий неоспоримой привилегией трансформировать оригинал, созданный по образу и подобию Творца. И несмотря на высокое предназначение искусственных покровов сопровождать тело в течение всей жизни, они выполняют прежде всего служебные функции: согревать, скрывать или, наоборот, обнаруживать, умножать само тело, являться его ментальным расширением.
Вопреки этой, почти универсалистской претензии, одежда не может быть реальным продолжением человеческих органов, поскольку в конце концов она лишь медиум, а не технология, хотя и это можно оспорить, если думать о специализированной моде, такой, как, например, водолазные костюмы или скафандры.
Итак, платье, являясь вторичным, культурным или магическим телом, всегда стремилось вытеснить тело физическое.
В Седневековье королевская мантия отождествлялась с королевской властью, следовательно — с королем, не только репрезентируя, но символически заменяя и вытесняя его. «Голый король», то есть король, лишенный своих вещественных атрибутов, переставал быть монархом, его сакральные функции снимались. О царе Лжедмитрии Iизвестно следующее: 20 июня 1605 года в прекрасный летний день самозванец вступил в Москву — торжественно и пышно. Он ехал на белом коне, в великолепной царской одежде и в ожерелье стоимостью 150 тысяч червонцев. Таким образом лжецарь редуцировался до своего атрибута и рецепция концентрировалась на царственном блеске смарагдов. Тогда, быть может, после разоблачения лжецаря стоило наказать ожерелье?
Иногда костюм не только на время нарушал идентичность, но полностью подменял ее, становясь автономным носителем смысла. В случаях насильственного переодевания целых народов «смирительная рубашка» для масс начинала предопределять поведение.
Еще с возникновением христианских сект коллективная идентичность начала проявляться в том, что позже стало носить имя клерикальных облачений. Один из известных репрессивных модельеров — Франциск из Ассизи — «раздевал» братьев своего ордена, заставляя их носить лохмотья, в которых тело должно было мерзнуть зимой, а летом страдать от жары. Такими же мазохистскими пристрастиями страдали и «божьи псы» — доминиканцы. Таким образом ветошь превращалась в инструмент самолишения и пыток.
В 1996 году талибы, захватившие власть в Афганистане, ввели законы шариата, согласно которым мужчины были обязаны носить бороды, а женщины не могли появляться на улице без паранджи. Борода являлась здесь принципом абсолютного мужского начала, а присутствие неполноценной и как будто больной, «забинтованной», женщины отменялось и уничтожалось. При этом интересно, что афганская паранджа по традиции шилась из синих тканей, а синий наряду с черным и зеленым был традиционным цветом траура[1].
В маоистском Китае, как на всеподавляющем карнавале, все были выряжены в «костюм вождя», который был призван вытеснить и отменить индивидуальное тело отдельного гражданина. Сам же Мао мультиплицировался при помощи серого кителя, создававшего неделимое «коллективное и непреодолимое тело Мао», которое (как в фильме «Быть Джоном Малковичем») заполняло территорию огромной страны идеальным идеологическим гомункулусом[2].
Обращаясь к антропологии одежды, невозможно не обратить внимание на грандиозный феномен военной униформы, которая является экстремальной формой репрессивной одежды. Одевая тысячи людей в одинаковые мундиры, государство и армия клонируют своего идеального национального героя, лишая солдата права на волю и индивидуальность. Репрезентативные коды военной формы перманентно меняли свой статус: от угрожающих шлемов викингов до фольклорно-националистического одеяния современного казачества. В Третьем рейхе солдат должен был быть не только самым элегантным представителем нации, но и идеальным мужчиной: его экстатическая униформа должна была стать «смутным объектом желаний»[3]. В 1931 году немецкий предприниматель, изготовитель изящной одежды Хуго Босс вступил в NSDAP. Вскоре его фирма успешно шила костюмы для SS, SA и гитлерюгенда. Особое внимание уделялось камуфляжным тканям, пуговицам, материалу нашивок и так далее. Иконография героя завершалась и достигала совершенства и абсолютной законченности в тот момент, когда униформа пропитывалась кровью. «Все усилия по эстетизации политики достигают высшей степени в одной точке. И этой точкой является война», — писал Вальтер Беньямин об этой связке, возникающей между стремлением к тотальной эстетизации и военной агрессией.
В эпицентре современной милитаристской моды — военная форма США. Война является и высшей формой «бахтинского» карнавала. Для обеспечения перманентного party в тылу необходима империалистическая военная экспансия. Таким образом, современный мир живет между party и войной, а party и война требуют спектакулярных нарядов. Романтическая униформа «GovernmentInvestigators» (GI), так же как и милитаристское оборудование, утопически рассчитана на «звездные войны» и почти буквально репродуцирует визуальные реквизиты «фабрики грез». Это можно было наблюдать во время недавней войны в Ираке, которая переросла в грандиозный показ мод. В телевизоре часами смаковались покрой и преимущества новой униформы, включая камуфляжный мейк-ап для десантников[4]. По сведениям «TheWallStreetJournal», униформа и дизайн аксессуаров, таких, как автоматические ружья (весенняя коллекция 2003 года / Ирак), разрабатывались в голливудских «мастерских», в частности в Институте креативных технологий (InstituteforCreativeTechnologies в городе Марина-дель-Рей в Калифорнии), и здесь пушки и музы впервые обнаружили вполне плодотворный альянс.
Массовая мода, так же как реклама и другие коммуникативные средства, перманентно грабит субкультуры, которые в свою очередь кокетничают с антимилитаристскими настроениями европейцев. Во времена очередной перестройки мира, консументы, взбудораженные телевизионными коллизиями, начинают бредить о марциальной одежде. Впервые массовая мода на «военную униформу» и на цвет хаки[5] появилась в 1970-е, во время американской агрессии во Вьетнаме. Тогда нью-йоркская богема, протестуя и эпатируя истеблишмент, расхаживала по вернисажам в военной форме, при этом боевой отряд пацифистов возглавил начальник поп-искусства Энди Уорхол, щеголявший в зеленоватых штанах. После ухода американцев из Вьетнама в 1975 году цвет хаки стал просачиваться в текстильную промышленность, оправдывая себя победой движения радикальных борцов за мир. Второй большой всплеск интереса к «militaryfashion» возник после падения Берлинской стены в 1989 году, распада СССР и после первой войны в Заливе в 1991-м.
Не успел мир отойти от трагедии 11 сентября и реанимации американской агрессии в Ираке, как на прилавках модных магазинов появились гламурные ти-шортс с американским камуфляжем, не говоря уже об ориенталистских мотивах. Давным-давно камуфляж стал символом войны, мнимым отражением гражданской нормальности. Именно война и армия являются центральной составной частью системы, которая и производит эту нормальность. Так с новой глобальной агрессией в мире, в котором консьюмеризм смеется над историей, в платяной шкаф вернулась шинель, как в свое время пробковый шлем и китель, экспортированные из военных походов, с почти гламурным блеском репрезентировали колониальную власть «белых»
Но одеяние было не только носителем идеологического месседжа. Часто оно выполняло роль наказания, как, например, позорные колпаки инквизиции или полосатые робы заключенных.
Репрессивная функция одежды имеет длинную историю. Вплоть до 1950-х годов тело подчинялось моде. Ее экономическая функция постоянно менялась, но неизменно было одно: она оставалась инструментом пыток. Вспомнить хотя бы китайскую туфельку-удавку, барочные прически-корабли, корсеты, тяжелые кринолины или высокие каблуки и узкие талии пятидесятых годов XX века. И только во второй половине прошлого века произошел радикальный сдвиг — одежда стала служить телу. Эта динамика начала проявляться уже с наступлением капитализма в ХIХ веке и с развитием технологий, требующих обслуживания машин. Тогда впервые появились костюмы автомобилистов, пилотов и так далее. Таким образом, одежда не только проявляла и подчеркивала социокультурную принадлежность «экономического тела», но и указывала на отношение индивида к тем или иным технологиям.
Если до 1990-х годов благодаря коммуникативным свойствам одежды можно было различить профессиональную принадлежность, то теперь феноменологические акценты сместились. Завершилась глобализация: все носят примерно одно и то же, потому что наконец это стало дешево и доступно. С развитием новых технологий усилилась и динамика массового потребления одежды «в эпоху ее технической воспроизводимости», появилась одежда одноразового использования (instantoutfit), такая, как бумажные трусы для путешествий или одноразовые кеды. Это привело к стремительной инфляции ее символической ценности. Джинсы, кроссовки и пальто, как и другие предметы материального мира, стали частью массового производства мусора, а следовательно, и ресайклинга[6], все больше превращаясь в его устойчивый элемент. Если раньше имело смысл носить «уникальную» одежду, то теперь, после дигитальной революции, когда любая картинка может быть многократно воспроизведена нелимитированными тиражами в Интернете, рекламе или домашнем компьютере, когда множество людей обладают цифровыми камерами и каждый из них может присвоить себе любую реальность, визуальное восприятие, в том числе и моды, радикально изменилось. Мы больше не замечаем того, что надевают другие, — это лишь случайная и ничего не означающая смена кадра.
Наш современник — человек номадический, добровольно лавирующий между профессиями, странами и языками, несколько раз в жизни меняет свою идентичность, а следовательно, и специфику гардероба. Таким образом вещи становятся гипертекстуальными, лишаясь изначального обоснования[7]. Платье меняется в зависимости не от классовой принадлежности, материального благополучия или пристрастий, но от его ритуального предназначения. Менеджер, рыболов или современный окультуренный крестьянин носят одну и ту же форму: джинсы и футболку. На деловую встречу, на свадьбу или на ужин они все переодеваются в универсальный черный или серый костюм[8]. В ритуальном отношении в одежде есть элемент сакральности. Ритуалом в данном случае является лишь то, что в принципе связанно с дискурсом моды: чтение глянцевых журналов и приобретение шмоток. Сакральным остается лишь процесс шопинга: выбора и покупки, то есть причащения к тому или иному товарному знаку (культу).
Отправление культа через ритуалы и брэнды объясняется тем, что ведущие текстильные фирмы производят невероятно похожую одежду. Разница заключается лишь в послании, адресованном той или иной социальной группе посредством рекламы. Сама по себе одежда сериальна, случайна, профанна и банальна, зато ее истинное торжество происходит на территории брэндов.
Представьте себе десять пар одинаковых маек со следующими надписями: «я сноб», «я семьянин», «я гомосексуалист», «я миллионер» и так далее, и вы получите довольно ясное представление о брэндах. Эти брэнды неизменно репрезентируют политические симпатии. Так, левые позиционируют себя при помощи марки «Бенетон». В этом в большой степени виноват один из основателей этой фирмы, скандальный гуру социально-активной рекламы — Оливьеро Тоскани[9]. «Эспри» — очевидный сдвиг вправо — здесь одеваются менеджеры средней руки и офисные работники. «Youthful and dynamic global brand of quality products at democratic prices» («Эспри»). «Босс» — костюмы, не слишком отличающиеся от всех остальных, — привилегия крайне консервативных, а «Дизель» выражает симпатию к сексуальным меньшинствам[10]. Таким образом, брэнды как таковые — это и есть единственный качественный критерий отличий[11].
В системе одежды есть метауровни, интегрированные в общую униформенность и только подтверждающие ее глобальную серийность и деперсонализированность. Эти метауровни представляют собой униформы отдельных групп. Молодежная клубная мода сигнализирует о критическом отношении к общегражданской норме и о карьерной незавершенности, и тут одежда выступает в роли лозунга демонстративной оппозиции. В этой большой подгруппе существует множество дифференциаций и смысловых градаций. К ней относятся gothik, pank, ravemode, hiphop, ragwear, urbanfashion, skater, jung, bikersfashion, secondhand и др. Как только совершен качественный социальный скачок и сброшен желтый пух принадлежности к тем или иным пограничным группам, происходит переодевание в базисный кафтан обезличенного мэйнстрима, завершающее последний этап персональной дресс-эволюции. Молодежная одежда никогда не может быть связана с возрастом напрямую и репрезентирует в том числе культивирование молодежного стиля жизни («Aboutattitude, notage»). Поскольку молодежная стилистика призвана «философствовать молотом», то здесь активно присутствует вышеупомянутый политический аспект дресс-рефлексии. Часто это клубные футболки с критическими слоганами и радикальный андеграунд нижнего белья.
Типология политизированных трусов довольно разнообразна. Например, белье фирмы «VIVEMARIA» («Да здравствует Мария») носит очевидную антиклерикальную направленность. Слипы и дессу фирмы этой марки выпускаются с изображениями церковных атрибутов, Девы Марии, Христа или с надписями — «forloversonly», «haven», («порт» — гомосексуальный термин, означающий тихую гавань), «lovemy», «FallenAngel» и так далее. Особенно популярен мотив херувимов, которые появляются с крестами и якорями. Последние опять же отсылают в «порт». В рекламе этой фирмы присутствуют ярко выраженные сексистские мотивы. Одна из рекламных фотографий «Марии» изображает полуобнаженную девушку, шагающую по полям с Библией в руках. Это белье очень популярно среди левой молодежи, и, участвуя в финансово-товарном обмене, покупатель вносит свою лепту в процесс затянувшейся секуляризации. Не менее интересно нижнее белье и пижамы альтернативной радикальной фирмы «Прада-Майнхоф», выпускаемые с изображениями Че Гевары, с портретами деятелей немецкой террористической организации РАФ и Ирландской Республиканской Армии.
Конечно, политическая ориентация нижнего белья в отличие от зимнего пальто не сразу обнаруживает причастность к тем или иным субверсивным группам. Поскольку на улице все одеваются относительно корректно, откровенный политический месседж обнаруживается по мере буквального разоблачения и обнажения и является наиболее интимным сообщением.
В патриархальных и недосекуляризированных обществах, где женщине все еще навязывается какая-то «особенная» роль, гендерное дифференцирование одежды неизбежно. Но если в ранних культурах существует ролевое дифференцирование костюма по признаку пола, в высокотехнологичных — оно нивелируется и связано уже не с гендерной принадлежностью, но со скоростью, удобством потребления и демонстративным пренебрежением к собственному полу и внешнему виду.
Традиционно мода не только стремилась усовершенствовать человека, она всегда являлась мечтой о совершенном теле. Чаще всего внешние покровы соотносились с кожей, которая защищает внутренние органы. В литературе и фильмах в жанре sincefiction часто появляются упоминания о коже, которая прочна как пластик и срастается сразу же после удара. В современной моде такие футуристические мотивы уже присутствуют, и здесь используются самые невероятные материалы. Поскольку сама идея робота как будто враждебна биологическому человеку, фирмы, заигрывающие с футуризмом, изготавливают одежду, враждебную телу. Здесь повторяется футуристически-барочная игра с деформациями. Только на сей раз это уже не корсет, а плохо сгибаемые куртки из резины и полиэстра, напоминающие скафандры, или кроссовки, в большинстве из которых ноги чувствуют себя так, будто их засунули в целлофановые пакеты.
Идея кибермоды апеллирует к слиянию человека с машиной. Протезы, внедряемые в организм, стали частью повседневной жизни. Это не только искусственный хрусталик или силиконовая грудь, но и внутренние органы — пластиковое сердце и металлические соединения для костей. Одежда также стремится стать частью тела. К этому относятся татуировка, пирсинг или спортивные костюмы, облегающие тело так, что человек выглядит гипертрофированно голым.
Бессилие одежды проявляется в том, что она не может реорганизовать окружающую среду, она всегда включается в нее, подчиняется визуальному и культурному контексту, служит посредником между человеком и его средой обитания, оберегая или игнорируя нашу сущность. Но медиум-аутфит, включенный нами в структуру желания или удовольствия, стремясь преодолеть наложенное на него вето реорганизации реальности, становится интермедиальным, превращаясь в рабочий элемент среды или интерьера. Современные проекты мультифункционального стиля, так называемые «WearableElectronics», сращивают тело с машиной. Например, существуют зимние пальто с чипами и электроподогревом, одежда, нагревающаяся при помощи солнечных батарей, и т.д. Иногда человек носит на себе целую фабрику, обслуживающую самые разные потребности, включая мочеиспускание. Постепенно производство одежды перенимают фирмы, никак не связанные с модой. «Philips» вместе с «Levi’sICD» и дизайнером Массимо Ости производят и продают куртки с новой коммуникационной технологией. В эти мультимедиальные куртки вмонтированы плейер «Rush» MP3 и мобильный телефон «Xenium». В воротниках находятся наушники и микрофоны. Кроме того, все это управляется дистанционно прямо из рукава. Интересно, что для того, чтобы носить такую одежду, надо обладать множеством навыков, не считая ее веса и очевидного неудобства.
Итак, мода на протяжении своей истории артикулировала себя в том числе через лишение человека первичной свободы, а именно — свободы тела. Вкрадчиво, но достаточно действенно она выполняла роль цензора и корректора человеческой личности, по возможности избегая своего прямого назначения. В сверхрациональном европейском обществе, движимом идеями порядка, производства и ресайклинга, стремление компенсировать и реабилитировать репрессивную роль одежды было вызвано «диктатурой гуманизма и политической корректности» и разрешилось в виде так называемой «интеллигентной» и «этической» одежды. Одно из назначений такой одежды — это терапия. Поскольку 30% населения Европы страдает различными аллергиями, растет и рынок терапевтических тканей, снимающих зуд, лечащих грибок, шелушение кожи и т.д. Баварская фирма «Tex-a-med» выпускает рубашки с добавлением серебра, что помогает при нейродермите. В Биотехнологическом институте текстильной индустрии в Хохенштайне[12] разрабатываются ткани, выделяющие медикаменты, витамины или кремы, снимающие боли от ревматизма или снабжающие диабетиков инсулином.
Итак, одежда Запада радикально изменила свое предназначение: она больше не является магическим предметом, не указывает на половую принадлежность, не служит инструментом подавления, ничего не репрезентирует и никого не украшает.
В бывших социалистических странах в ситуации многолетнего товарного и культурно-информационного дефицита неотрефлектированное отношение к одежде часто представляется чем-то вроде преклонения папуасов перед стеклянными бусами. Поскольку Восток в силу фактического отсутствия социальных референций западной жизни был не способен отрефлектировать очевидные дресс-коды, имманентные европейской системе моды, он запер себя в бессмысленном стремлении к «красивой одежде». Поэтому на улицах Варшавы или Москвы часто можно наблюдать особей, зацикленных на ролевых ипостасях, проявляющихся в парафреническом синдроме карнавала: многочисленные «белоснежки», ковбои и королевы в пеньюарах, трясущиеся на эскалаторах метро, Хамфри Богарты, бравые милитаристские герои и девушки Джеймса Бонда, наряженные в стилизованные костюмы «а-ля рюс» и по какому-то недоразумению попавшие на шумный восточный рынок. Это происходит потому, что на Востоке до сих пор существует категория «возвышенного», потребность в обладании вкусом. В западной моде вкус — это нечто большее, чем удовольствие, и нечто меньшее, чем эстетика. Он диктуется лишь рефлективным свойством и умением составлять или считывать код.
Перефразируя высказывание Макса Эрнста: «Искусство не имеет отношения ко вкусу», можно сказать, что мода и вкус — две вещи несовместные.
[1] В европейской иконографии в синем изображали Богородицу, и это был цвет невинности.
[2] Ср. это деперсонализирующее умножение тела вождя, характерное для репрессивных режимов, с осуществленной изнутри такого режима концептуализацией ситуации карнавала, во время которого «индивидуальное тело до известной степени перестает быть самим собой: можно как бы обмениваться друг с другом телами» (Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса. М., 1962. С. 143).
[3] В 1998 году польский художник Петер Уклански показал в лондонской «PhotographersGallery» художественный проект «TheNazis», в котором он собрал довольно обширную иконографию нацистов из американских и европейских игровых фильмов, демонстрирующих элегантно одетых и соблазнительно-аппетитных немецких офицеров времен Второй мировой войны, что вызвало в переродившейся Германии волну возмущения.
[4]Униформа реагирует на физиологические изменения, которые тут же посылаются в медицинский центр и регулируются климатизированной системой. К тому же в ткань вмонтированы чипы термогенераторов, преобразующих тепло в электричество. Антенны вшиты в швы. В шлем вмонтированы инфракрасные сенсоры, видеокамеры, лазерный измеритель расстояния и детекторы ABC (ABC- базисное оборудование — детекторы ближней защиты. Реагируют на изменение магнитного поля). Чтобы повысить выносливость солдата, вес униформы не должен превышать 22,7 кг. Униформу нового поколения разрабатывают такие высокотехнологичные центры, как NavalPostgraduateSchool(Монтерей), PhotonicsLaboratoriesInc. (Филадельфия) и Clemson University (Пендлтон) — Burger K. Taking weight off the shoulders of battle troops // Jane’s Defence Weekly. 16.7.2003. S. 9.
[5] Военная форма цвета хаки была впервые введена для отдельных подразделений британских войск в Индии в 1848 г. и сменила уже издалека узнаваемые красные мундиры англичан, серьезно страдавших под огнем противника.
[6]Recycling- получение сырья из отходов производства, возвращение его в промышленный оборот и переработка в новые продукты. При капиталистическом перепроизводстве ресайклинг превращается в важный социальный и экологический фактор. Обработка мусора является вторичной промышленностью, обеспечивая не только рабочие места, но и рост промышленного производства.
[7] Остается тело — единственный предмет, который сопровождает нас в течение жизни. Оно обреченно проделывает свой темпоральный путь в небытие, а сопротивляющийся этому человек переодевается, постоянно обновляясь, символически рождаясь заново и обретая мгновенное бессмертие.
[8] Как ни странно, в системе mainstream довольно большую роль играют нефункциональные вещи, обслуживающие архетипы сознания городского буржуа. Галстуки, платки и ювелирные побрякушки дублируют военные ордена и охотничьи трофеи, вознаграждая по заслугам высокоморального и прагматического носителя «неразличимой» одежды. Эти нефункциональные знаки отличия ведут свою историю в том числе от головного убора, который в свою очередь является эквивалентом королевской короны (священной диадемы Диоклетиана), которая по убывании превращается в шляпу, в цилиндр, в кепку, в бейсболку и т.д. В современной моде головной убор играет все меньшую роль, так как группы униформ демократизируются и свойственная им в прошлом иерархия больше не играет никакой роли. Самая большая подгруппа – это униформа «работающей буржуазии». Пролетариат, которого в Европе становится все меньше, носит все подряд: от рванья до королевской короны — и выполняет в подвижной и перформативной системе одежды функцию мусоросборника.
[9] В 1995 году Оливьеро Тоскани, реагируя на лавину обрушившейся на него агрессии и протестов любителей «розовой рекламы», выпустил нашумевшую книгу под названием: «Реклама – это смеющийся труп» (ToscaniO.DieWerbungisteinlächelndesAas. Mannheim, 1995).
[10] При этом не обязательно, чтобы покрой той или иной марки был мгновенно узнаваем: главное – это реализация потребителя, который должен чувствовать себя внутри своей социальной утробы, даже если этой утробой служат носки.
[11] Сравнивая дорогие и дешевые товары, DeutscheWarentestпоказывает, что качество обработки, окрас ткани и т.д. совершенно не зависят ни от цены, ни от репутации предприятия, поскольку весь текстиль, дорогой или дешевый, рассчитан на очень короткое время эксплуатации.
[12] www.hohenstein.de.