Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 4, 2004
На рынке постоянно происходят столкновения людских мнений и борьба коллективных интересов. Коллективные решения, возникающие в результате этих битв, никогда не бывают оптимальными с естественно-научной точки зрения. Не бывают они даже сколько-нибудь широко приемлемыми. Их удел — вызывать недовольство и подвергаться постоянной ревизии.
Как же все-таки при таком положении дел мы худо-бедно живем? Как же все-таки все более нарастающая анархия, неспланированность развития, все большее внимание к правам меньшинств, с одной стороны, созидают чудесный порядок, обеспечивающий благосостояние, а с другой, дают возможность постоянно изменять этот порядок в поисках развития?
Экономическая наука занимается этим феноменом в области рынка, так же как лингвистика в области языка. Проблемы сходные. Аппарат за двести лет существования выработан мощный. Иногда до чего-то удается догадаться.
Вот сравнительно недавно — лет сорок-пятьдесят тому — догадались, что важна проблема институционализации воль и интересов в виде некоторых пучков правовых отношений. Открылся целый мир формальных и неформальных институтов. Начались весьма интересные споры, например: институт — это структура или процесс? Или же — очень для нас актуально — возможен ли импорт институтов? Об этом очень полезно рассуждать. И мы с вами уже пытались это делать и еще будем — куда деваться! — но сегодня хорошо бы поговорить о другом.
Виктор Полтерович ввел понятие институциональной ловушки. Это явление можно представить как некую яму, из которой можно выбраться только всем вместе, только разом. Всем выгодно оказаться вне этой ямы. Всем будет лучше на лужайке. Однако поодиночке никто не сможет это сделать. Назад тащат неимоверные издержки. Так, например, мы в недавнем прошлом влезли в тотальный бартер и кризис неплатежей. Если бы не грохнул оглушительной бомбой дефолт 1998 года, непонятно, как бы мы оттуда выбрались. Но всю лужайку так вспахало взрывом, что из ямы прыснули в разные стороны все. И где он, бартер? Где неплатежи?
Интересно. Но в нашей фантастической экономике существуют и другие институциональные «заморочки». Меня вот волнуют институциональные катастрофы. Катастрофы, конечно, всякие бывают. То землетрясение случится, то вулкан проснется, а то солдат у склада с боеприпасами закурит свою послеобеденную сигарету.
Но бывает, что ничего этого нет, а экономику и общество в целом трясет, заливает лавой и кругом «рвутся снаряды, трещат пулеметы». Возьмите возникающие ниоткуда дело ЮКОСа или же захват Гута-банка. Мне кажется, что это типичные институциональные катастрофы, то есть в глубинах этих афер не какие-то реальные действия акторов, а институциональное неблагополучие.
Формализованные институты свободного общества и рыночной экономики худо-бедно законодательно у нас прописаны. Не очень хорошо, совсем не полно и очень туманно для большинства населения. Старые правовые нормы не действуют вроде бы, но не забыты. Они остались в виде представлений и предпочтений рудиментарного характера и превратились в неформальные институты. Противоречие между старыми и новыми институтами вопиющее. Институциональное поле, на котором приходится играть в экономические игры, зыбкое и рыхлое. Если при этом страна цепляется за президента, как за «гаранта стабильности», а президент говорит фразы, противоречащие сами себе, в течение нескольких лет, то практика деинституционализируется.
Мы движемся хотя и по гладкой, но весьма причудливой поверхности, и довольно обычное — шкурное — поведение того или иного актора, как вяло изменяющийся параметр в элементарной катастрофе Тома, может сбросить нас в трясину. Внезапно, но не без причины. Причина есть. Она в том, что мы шли по институциональной трясине. Толкнувший нас сосед — это лишь предлог.
Когда в 1998 году наша нежно-розовая банковская система, изможденная бартером, неплатежами, отечественным, извините за выражение, менеджментом и недозаконодательной базой, получила случайный толчок от взрослых экономический дядей, молотящих друг дружку на мировом рынке-ринге, то она рухнула. Толчок был предлогом. Причиной — институциональный бардак.
Деинституционализация — это не отсутствие институтов. Это другое. Институты прописаны. И конституционное право есть. И бюджетное право есть. И право собственности есть. И всё на свете уже вроде бы есть. А вот организации, призванные следить за соблюдением этих прав, руководствуются в своей практике сплошь и рядом неформальными институтами.
В старое нищее советское время в некоторых семьях, когда холодильник ломался, его не выкидывали, а использовали как шкаф для всякой мелочи. Холодильник был. Но холодильника не было. Это имело смысл. Во-первых, не надо было тратиться на покупку шкафа, а во-вторых, гости видели, что в этой семье холодильник есть. Так, например, существует право на владение средствами производства. Провозглашается, что итоги приватизации пересматриваться не будут, но затевается афера вокруг ЮКОСа. При этом аферисты не затрудняют себя объяснениями, как это может сочетаться. «Холодильник у нас есть», — говорят они. «Но он ведь не работает», — говорим мы. На это еще более весомо следует заявление: «У нас в доме холодильник есть».
Не нарушал ЮКОС законов. Ну, не нарушал и всё. И ладно. А вот басманное правосудие судит по совести и по понятиям. Это традиция. Это привычно. Когда в России была институциональная каша, вообще законов почти что и не было, судили же исходя из революционной справедливости. Кто не помнит из людей не такого уж пожилого возраста такой эффективный институт, как «телефонное право»?
Центральный банк призван поддерживать стабильность банковской системы. В силу специфики банковского дела прежде всего это достигается внушением и обеспечением доверия населения к банкам. Как угодно можно судить и рядить о действиях ЦБ, но вот уж чего не обеспечивали путаные и противоречивые заявления и зловещее красноречивое молчание, так это доверия к банкам.
Или возьмем аргументацию политологов по поводу выборов в Чечне. Мне не приходилось слышать, что выборы — реализация политических прав человека. Политические права человека не существуют, к ним не апеллируют, с этой точки зрения выборы в Чечне не обсуждаются. А ведь политические права человека — это институциональная основа выборов. Даже неприлично вспоминать об этом несуществующем институте. «Мамочка, — говорит сын-хам, вроде меня, — положи масло в холодильник». Мамочка смотрит на него с укоризной — ведь холодильник давно не работает, но как-то обходимся.
Отказываясь от правил, мы не переходим к «игре без правил». Мы переходим в новую логику. Помнится, была такая передача «Свобода слова». В качестве аргумента за деприватизацию «Норильского никеля» депутат Рогозин кричал: «Ведь его строил ГУЛАГ!» И невольно мне в голову пришло продолжение этой фразы в новой логике: значит, его надо передать в собственность ФСБ.