Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 3, 2004
Илья Утехин (р. 1968) преподает этнологию в Европейском университете в Санкт-Петербурге.
Будущим историкам еще предстоит оценить политическую и культурную роль западного вещания на СССР. Прошедший полувековой юбилей радио «Свобода» стал поводом задуматься и об историческом, и о сегодняшнем, актуальном месте РС в пейзаже отечественных СМИ. Удивительным образом «Свобода», пережившая холодную войну, оттепель, перестройку, демократизацию и укрепление вертикали, была и остается заметным явлением русской культуры. Впрочем, если смотреть не с птичьего полета, то заметным в основном для довольно узкого, в абсолютном исчислении, круга публики, который способен отозваться на разницу в одну извилину по отношению к упомянутому фоновому пейзажу и у которого пропагандируемые РС идеи и ценности не вызывают аллергии, хотя могут вызывать и зачастую вызывают несогласие. Отчасти круг этот, по-видимому, совпадает с аудиторией «НЗ», так что ниже речь пойдет о предмете, читателю знакомом.
Возможно, читатель даже помнит советские карикатуры, где радиодиверсанты были изображены в виде дяди Сэма и его сподвижников, натужно дующих в залатанные пропагандистские мешки с надписями «Свобода» и «Голос Америки». С самого начала создававшееся в эпоху жесткого противостояния двух систем радио «Освобождение» не скрывало своих целей — на американские деньги бороться с коммунистической диктатурой, опираясь на силы русской эмиграции. Со временем риторика становилась чуть мягче и менее прямолинейной, но уже не «Освобождение», а «Свобода»[1] среди прочих «голосов» всегда была острее и провокационнее других — и в оценках, и в темах. Скажем, по Би-би-си едва ли могли передавать инструкции о том, как получить разрешение на выезд из СССР и как себя вести, если оно получено, — в какой сберкассе и как отъезжающим следует уплачивать последнюю мзду советскому государству.
Советская контрпропаганда отвечала вызову идеологических диверсантов и тиражами, и тоном, и характером аргументов[2]. Прежде всего разоблачители указывали на связь РСЕ-РС с ЦРУ, ибо как раз через ЦРУ до 1972 года велось основное финансирование собственно радиостанции, ее аналитического отдела и других служб. Внедренные на радио разведчики из стран советского блока свидетельствовали, что заправляют там кадровые работники ЦРУ, а сама деятельность РСЕ-РС не ограничивается так называемой «черной пропагандой» (так в этих источниках называют пропаганду от лица внутренней оппозиции, проводимую в условиях боевых действий против враждебной армии). Под прикрытием радио, оказывается, происходит сбор и анализ самой разнообразной, в том числе и военной, информации о странах, на которые ведется вещание (тут впору задаться вопросом: а как в принципе возможно информационно-аналитическое вещание без сбора и анализа разнообразной информации?). Коллектив работников РСЕ-РС изображался как руководимая ЦРУшным начальством шайка, состоящая большей частью из бывших гестаповцев, которые во время войны пытали и вешали советских людей, а тут были наняты на антисоветскую работу американцами; к гестаповцам же присоединились недавние перебежчики и прочие отщепенцы[3] — люди морально ущербные и пьющие. Поэтому от каждого советского разведчика — а один из них дослужился аж до исполняющего обязанности директора русской службы — требовались завидные мужество и выдержка, чтобы выполнить свое задание в этом «паноптикуме», где к тому же все друг за другом следят и друг на друга доносят. Подробно описывался (говоря о них их же словами, следует сказать «смаковался») режим секретности и постоянного надзора за работниками; так, например, в качестве красноречивой детали (вроде знакомого по детской литературе шпионского пистолета с кривым стволом для стрельбы из-за угла) отмечали, что в мюнхенском здании РСЕ-РС все двери можно было запереть только снаружи[4].
Это чтение и сегодня доставит удовольствие любителям литературы про шпионские страсти. Но страсти там описываются как-то однобоко. Даже если принять на веру довольно странное утверждение о назойливых приставаниях агентов капитализма к приезжающим из стран советского блока туристам, все это выглядит довольно невинно в сравнении с тем, о чем в этих книжках не упоминают, — с подвигами рыцарей плаща и кинжала с другой стороны приоткрытого железного занавеса. Вроде смертельного укола отравленным зонтиком Георгию Маркову, болгарскому писателю-диссиденту, сотрудничавшему с ВВС и РС, или взрыва бомбы, заложенной у мюнхенского здания знаменитым террористом Ильичом Рамиресом Санчесом.
Но еще интереснее выглядит сегодня перечисление приемов вражеской пропаганды. Помимо банальной лжи и подтасовки фактов, контрпропагандисты констатировали использование РСЕ-РС того, что сейчас мы бы назвали навязыванием пресуппозиций[5], а также, например, постоянное повторение одних и тех же сообщений[6]. Удивительно, что этот рудиментарный анализ средств манипулирования слушателем, в значительной мере приложимый к практике советских СМИ, вообще мог появиться на подцензурных страницах. Ведь все такого рода наблюдения были обоюдоострыми. Закрадывается шальная (очень, впрочем, советская) мысль: а не преследовали ли авторы целей тайной критики заодно и советской пропаганды? Где, как не в контрпропагандистской агитке, можно было не стесняясь приписать врагу то, что опытный читатель между строк отнесет совсем к другому предмету? Прием-то был довольно распространенный. Вспоминаются несколько публикаций в советской прессе накануне 1984 года, посвященных знаменитой антиутопии Оруэлла. Авторы задаются вопросом: сбылись ли мрачные пророчества, о которых советский человек, не читавший самиздата, получал шанс узнать из этой статьи? Сбылись, но лишь отчасти; и тут авторы добавляют что-то в том роде, что Оруэлл выходит невольным критиком теперешней буржуазной, а вовсе не советской действительности, как там кричат на Западе. Без этого нехитрого кунштюка им бы не удалось написать об Оруэлле вовсе. Или это только теперь так кажется — а они все свято верили в то, что писали?
О, эта обоюдоострость и зеркальность! Искушенный умел менять знаки и чувствовать, где их нужно поменять, чтобы его мир не рассыпался. Ведь по содержанию программы РС времен несвободы в какой-то мере были зеркальным отражением советских СМИ: то, что говорилось по ту сторону занавеса, если и упоминалось по эту, то с противоположным знаком. Соотношение форм было сложнее — начиная с времен «Освобождения», знакомая советскому слушателю форма наполнялась незнакомым содержанием.
Эффективность РС трудно оценить количественно. В одной из недавних программ Владимир Тольц цитирует аналитическую справку, составленную КГБ и представленную в Секретариат ЦК КПСС в декабре 1976-го[7]. Там говорится, в частности, о том, что каждый третий проработанный органами антисоветчик находится под влиянием идеологической радиодиверсии, а молодежь и вовсе чуть не поголовно крутит настройки своих приемников:
«По данным исследования “Аудитория западных радиостанций в г. Москве”, проведенного отделом прикладных социальных исследований ИСИ Академии наук СССР, с большей или меньшей регулярностью радиостанции слушают 80% студентов и около 90% учащихся старших классов средних школ, ГПТУ, техникумов. У большинства этих лиц слушание зарубежного радио превратилось в привычку (не реже 1-2 раз в неделю зарубежные радиопередачи слушают 32% студентов и 59,2% учащихся)»[8].
Цифры, заметим, довольно невероятные: это что же, суммарное для нескольких вражьих голосов накопленное количество слушателей в течение недели в процентах от заданной целевой группы (здесь — московских учащихся) составляет чуть ли не 60 процентов? Снилось ли такое «Маяку»? Конечно, они (то есть, собственно, мы) слушали — в основном, что греха таить, Севу Новгородцева. И даже записывали на магнитофон. И тут расчет радиодиверсантов был точен и беспроигрышен, потому что советское радио такого не передавало никогда[9]. А ведь заодно с музыкой учащийся слушал и новости (вставляемые в музыкальные программы на манер нынешней телерекламы), и комментарий… вот и готово — и, что важнее, артикулировано — критическое отношение к советской действительности. Однако все же нельзя не заподозрить сотрудников специального отдела Института социологических исследований в том, что они совместно с КГБшными заказчиками чуточку втирали начальству очки с целью, например, получить финансирование разных контрпропагандистских и с ними связанных прикладных исследовательских работ.
Органы не зря пытались держать руку на пульсе настроений публики и искали способы эти настроения измерить. «Свобода» была здесь в более выгодном положении: та молодая и наиболее не по комсомольской линии активная прослойка, которая откликалась на призывы голосов и писала письма о своих настроениях, писала их не в КГБ, а на РС. Хотя как таковая активность этой прослойки угрожала не режиму, а его лицу и иллюзии единомыслия, все же тут имелся отчетливый вызов. Тем более что пошатнуть единомыслие и заронить тем самым семена гражданского общества — вот, собственно, краткая формулировка миссии РС[10]. И одно из средств достижения этих целей — всколыхнуть массу и спровоцировать ее активность, вызвать отклик. На заре эры радиовещания, в 1932 году, об этом уже говорил Бертольт Брехт: сделать из слушателя говорящего, организовать его как поставщика материала[11], завязать с ним отношения. И таким образом опереться не только на «тамиздат», но и на поступающий из СССР самиздат, резко расширяя тем самым сферу его влияния.
Через железный занавес распространять критические по отношению к режиму ценности было непросто. И логично было начать с тех ценностей, которые проще всего распространяются за пределами той узкой группы, которая эти ценности и дух социального протеста исповедует и без внешнего подталкивания. Кто хочет получить журнал с выкройками, плакат с изображением артиста? Пишите! Но куда? Адрес уже оказывался проблемой, ведь его нужно было расслышать по буквам сквозь рев глушилок[12].
Кстати сказать, советский человек, как показывают в том числе и исторические передачи РС, где приводятся архивные материалы («Документы прошлого»), письма писать любил. Он всегда был склонен поделиться сокровенным и наболевшим — письмом высокопоставленному лицу, в орган власти, в газету или на радио. Претендовавшие на монополию в области правды советские СМИ оказывались чем-то вроде пылесосов жалоб и обращений граждан, катализатором творческой активности масс — в том числе и в области наивной литературы: туда посылали, среди прочего, стихи и картинки. Однако порыв написать на несоветскую радиостанцию, у которой вроде бы нет власти способствовать перераспределению материальных благ, пересылая письма по советским инстанциям[13], на радиостанцию, которая предлагает иную, альтернативную правду, так вот, этот порыв был в чистом виде жестом творческим. Жестом свободы. Это вам не в «Спортлото» писать. Впрочем, конечно, тут появляется шанс, что про ваш случай «раструбят»…
Сегодня, когда время советской несвободы уже позади, когда постсоветская несвобода пока еще не совсем наступила, а технические средства революционизировали наши коммуникационные возможности, отклик аудитории стал для РС даже более важен, чем когда-то. На новом этапе завет Брехта стал одной из несущих опор новых форматов, призванных обеспечить РС место в загадочном сердце современного российского слушателя.
В постперестроечном российском эфире «Свобода» появилась уже на новых правах — и в новом качестве[14]. Когда, казалось бы, цели были достигнуты (ценности посеяны, советский режим разрушен — короче, холодная война победоносно завершена), вопрос о закрытии станции для и про диссидентов был практически решен администрацией Клинтона. И только мощная кампания поддержки РСЕ-РС со стороны общественных деятелей, правозащитников и обычных слушателей, а также Вацлав Гавел, предоставивший здание в Праге, позволили РС дожить до полувекового юбилея[15]. Ближе к юбилею «Свобода», конкурировавшая теперь с российскими радиостанциями на их поле (в «плюралистическом информационном пространстве»), снова оказалась в непростой ситуации, в том числе и политической, поскольку в условиях «управляемой демократии» давала трибуну оппозиции и критиковала власть с независимых от внутренних российских реалий позиций[16]. И заодно противоречила общему энтузиазму широкой публики по поводу, например, Чечни.
Но маргинализация РС связана и с актуальными тенденциями в области радио: аудитория вещания на средних волнах, где как раз в основном и ретранслируются программы РС, уменьшается, короткие волны и вовсе становятся экзотикой, а интерес к информационному вещанию в целом падает, оставаясь высоким только в старших возрастных группах. Задумавшись о рейтингах и эффективности вещания, нельзя было не прийти к неутешительным выводам. Рейтингами-то могут похвастаться музыкальные FM-станции и радиоточка («кнопка» — будь она первая, вторая или хотя бы третья), и сколь профессиональны и высоколобы ни были бы программы, сколь ни была бы верна устойчивая аудитория, вскормленная за полувековую историю, само по себе это вовсе не гарантирует заметного места в современном медийном пейзаже. Так что несколько лет назад рейтинги РС снизились – на чем сказалась и возрастающая конкуренция. Изменения в формате вещания были неизбежны в качестве того быстрого бега вперед, который необходим, чтобы по меньшей мере оставаться на месте.
Про формат и его функции — вопрос отдельный и, если угодно, обладающий культурологическим звучанием. Формат средства массовой информации состоит из рамочных конструкций, которые структурируют и порождаемый этим СМИ образ реальности, и сам процесс порождения. Рамки определяют, что считать событием, что достойно упоминания и в каком контексте, какая этому упоминанию будет придана форма (в результате получится «ин-формация»). Да и если разобраться, значительная часть транслируемой любыми СМИ информации посвящена событиям, сам событийный статус которых рукотворен и появляется благодаря особенностям формата.
Это не упрек, а констатация естественной закономерности, от которой никуда не денешься. Созидание реальности в лице искусственных событий возможно уже потому, что у событий есть независимая от исходной реальности схема, в соответствии с которой о событии принято рассказывать[17]. Слова-то как раз и умножают реальности, становясь делами. И, более того, можно выстроить иерархию: допустим, если президент Путин даже не сделал что-то, а просто сказал что-то такое, что может иметь последствия для жизни страны, это, безусловно, событие; если известный журналист Иванов (Петров, Сидоров) прокомментировал в эфире это высказывание Путина, то это — тоже событие, но несколько иного порядка, рангом пониже; если же высказывание Путина или Иванова прокомментировал в микрофон корреспондента анонимный «прохожий на улицах Самары»[18], то это уже сугубо рукотворное событие. Кстати сказать, жанр интервью был в свое время (в первой трети XIX века) открыт или изобретен для заполнения пустовавших газетных полос хоть чем-то в условиях, когда событий как таковых не хватало. Не та еще была хватка у журналистов.
Сюда же относятся и другие многочисленные жанры, позволяющие не столько информировать, сколько развлечь публику, опираясь на рукотворное. Вот, скажем, универсальный генератор псевдособытий — календарь: что писали газеты в этот день сто лет назад, этот день в истории, музыкальный календарь и еще какой-нибудь, вроде «в народном календаре сегодня». Поэтому следует ожидать, что однажды обязательно создадут разговорно-музыкальное радио «Календарь», где музыка будет диктоваться в основном хит-парадами той же недели разной степени давности, а разговоры и информация (о прошлом и будущем, в том числе анонсы событий) будут иметь календарную привязку. Подобным же образом создавать любопытные и познавательные поводы для разговора способны самые разнообразные рамочные конструкции, так или иначе зачерпывающие из бескрайнего моря реальности — см. «Человек дня (недели, месяца, года)» традиционное субботнее интервью. Продуктивным вторичным информационным жанром является обзор публикаций сегодняшних газет (журналов за эту неделю или месяц), иллюстрирующий, как и всякие другие обсуждения передач и публикаций других СМИ («час прессы»), закономерность самовозрастания Логоса, автоматическое самоумножение однажды произведенной информации.
Впрочем, внимание к другим СМИ и их продукции закономерно в обществе, где свобода СМИ составляет проблему (соответственно, фактом и новостным поводом оказывается, что передали — и чего не передали, например, по каналу «Россия» или по НТВ). Так что такие новости перестают быть псевдособытиями, а несут реальную информацию. Соответственно, и Парфенов закономерно оказывается героем дня. Интересно, однако, что формат (СМИ о СМИ) предполагает порождение новостей такого рода.
Для слушателя рамочные конструкции вкупе с привычным слушателю расписанием создают эффект серии — и узнавание, и ожидание. В результате слушатель-потребитель начинает по-наркомански испытывать нужду, скажем, в такое-то время вечером в субботу слушать такую-то передачу. Да что там передачу! Ведь рамками являются и вроде бы внешние элементы оформления — заставки, отбивки, анонсы и прочие виньетки акустического пейзажа, и отнюдь не случайно они становятся предметом стольких слушательских откликов с критикой или, реже, восторгом. Слушатель привязывается к этим элементам звукового портрета радио точно так же, как к узнаваемым голосам ведущих[19], и смена стилистики тут не может не быть прочитана как символичная.
Все это к тому, что формат сам по себе является устройством, порождающим, с одной стороны, информацию[20] и, с другой стороны, слушательское ожидание. Отсюда и самый простой путь повышения занимательности — путь, требующий скорее изобретательности, нежели, например, усилий по реорганизации службы информации. Он состоит в том, чтобы запустить и настроить эти псевдособытийные генераторы.
Правда, нынешнее переустройство вещания РС, кажется, глубже и серьезнее — в сущности, оно ведет к превращению «Свободы» из информационно-аналитической в несколько иную и более жизнеспособную в нынешних условиях станцию. Реформы опираются на изучение мнений о предлагаемых новшествах методом фокус-групп в возрастной категории 30-50-летних потребителей новостных радиопрограмм. Другое специальное исследование слушательской аудитории и ее поведения в пяти крупных городах, включая Москву и Санкт-Петербург, показало, что аудитория эта состоит преимущественно из людей старше 35 лет (что, вообще говоря, характерно для информационного радио в целом)[21], причем почти половина слушателей имеют высшее образование (далековаты они от народа).
В результате нововведений, наиболее заметное из которых — увеличение места ток-шоу и интерактивных программ, число ежедневно включающих «Свободу», дотоле колебавшееся в Москве в районе полутора процентов от опрошенных в группе старше 12 лет, медленно поползло вверх[22]. Даже и не проводя специальных исследований, разумно было бы предположить, что слушатели с почтенным стажем следуют устаревающей ныне модели использования радио. Советское радио из громкоговорителя бормотало в углу постоянно, и слушатель временами — и надолго, на всю длину литературных передач или радиоспектаклей — поворачивал к радио ухо более внимательно. Его не смущали чуть ли не минутные паузы между передачами. Выходя из дома, с собой радиоприемник он, как правило, не носил[23]. Сегодня же, вместо традиционного слушания дома — в том числе на кухне — в фоновом режиме, характерном теперь для телесериалов, на первое место выходит слушание в машине или в наушниках на ходу и вне дома. А что такой слушатель не дослушал — прочитает в сети[24]. И тут возникает дилемма: носители этих двух моделей в значительной части различаются не только образом жизни, но и возрастом и принадлежностью к социальной группе. По сути дела, попытка расширить аудиторию за счет привлечения новых групп слушателей требует учета в формате вещания интересов и образа жизни этих новых групп, хотя бы и в ущерб привычкам давних свободоманов. Выходит, что это, конечно, хорошо, что вы слушаете РС уже сорок лет, но тем самым вы уже попали в сегмент аудитории, за который не нужно бороться и который, увы, естественным путем сокращается. Вы не свободны от давних пристрастий, но и «Свобода» не свободна от диктуемых жизнью правил игры.
И ей приходится прибегать к новым степеням свободы, отказываясь от привычных. Вот, скажем, джаз всегда был метафорой свободы — даже не потому, что был под полузапретом (в этом смысле он был не метафорой, а метонимией свободы), а потому, что разрешает и предполагает импровизацию. Отсюда и джазовое звучание многих заставок, и разговорный, а не монологический характер многих передач[25]. Помнится, когда умер Брежнев и все «голоса» обсуждали, в каком порядке члены политбюро выстроятся на трибуне мавзолея, про Андропова как вероятного преемника говорили, что он имеет репутацию либерала и слушает западный джаз. Что, как известно, не помешало ему закрутить гайки, не вступая в диалог с Западом. Сегодня ампутация джаза на РС вызывает у старой аудитории фантомные боли[26] и оставляет лакуну среди тех сфер, где просветительская роль программ «Свободы» была особенно заметна.
Нынешний образ «Свободы» (и свободы СМИ вообще?) ассоциируется не только со спонтанностью разговора, но и с интерактивностью. Вот оно, средство всколыхнуть массы и пригласить их к сотворчеству — тем более что позвонить в эфир[27], послать сообщение на пейджер или написать на РС электронное письмо вроде бы не составляет проблемы. Ничто не препятствует жесту свободы, если у вас есть на то свободное время. Но при всем оживлении пейзажа за счет элементов непредсказуемости тут не спрятаться и от потерь. Прежде всего, дело в новой, более дробной фрагментации времени и внимания: раскрытие темы происходит на фоне нескольких параллельно идущих процессов, особенно если в студии не один, а два гостя. Прибавьте сюда звонки и перерывы на новости, и окажется, что глубина здесь не может не пострадать, даже если и гости, и ведущие владеют афористичностью формулировок. Ведь сложные мысли нельзя донести за одну минуту. Даже за две. Иной сюжет и в семь монологических минут не вполне умещается.
Но если ориентироваться на публику, воспитанную в традиции клипового телевизионного мышления, то все становится понятно: публика эта, действительно, одну мысль больше минуты (куда там семь!) интенсивно думать не умеет. И потому козырные исторические и культурные — по старинке неразговорные — программы РС слушать не станет. А разговорную жевательную резинку, местами достаточно банальную, чтобы поймать себя на мысли, что и ты сам вовсе не такой дурак, сказал бы что-нибудь подобное еще и не хуже[28], резинку такую эта публика по привычке и скушает.
Кроме того, сделать активность аудитории продуктивным способом смыслообразования не так-то просто. Вероятно, в целом не будет большой ошибкой сказать, что ядро тех, кто звонит в эфир и пишет на пейджер, — люди особенные, с отчетливо акцентуированным характером. Это звонильцы постоянные, и потому они — давние знакомые ведущих (и пейджерных барышень). Какой-нибудь «майор запаса Пантюхов Николай Николаевич, город Ленинград», и ему подобные персонажи всю свою жизнь подстраивают так, чтобы попасть в кадр, услышать собственный голос. Это бы еще ничего, что они всегда тут как тут, вроде ваньки-встаньки. Но, концентрируясь в одном месте, такие голоса дискредитируют саму идею интерактивной передачи, потому что ведущему оказывается практически невозможно вежливо и изящно ее модерировать[29].
Поворот к новым группам слушателей заложен не только в формате, но и в тематике новых проектов РС — это ток-шоу о здоровье, семейных и личных проблемах. Очевидным образом изменяя баланс политических программ и программ, посвященных остальным сферам жизни (прежде всего — жизни российской), РС уже и вовсе перестает выступать как «иностранное» радио, пользуясь к тому же собственной сетью корреспондентов в российской провинции. Были бы деньги — давно, наверное, внедрились бы и в эту самую провинцию вплоть до диверсификации расписаний вещания по временным поясам и открытия региональных окон силами корпунктов. Но деньги на это вполне теперь российское радио почему-то дает Конгресс США[30].
И в этом свете как-то странно выглядят периодически предъявляемые РС претензии вроде того, что тут (на деньги американских налогоплательщиков) совсем не говорят про российские успехи, а вместо того указывают на несовершенства нашей жизни — и притом мало критикуют политику США. В таких упреках просвечивает инфантильный идеализм и либо желание всего сразу на халяву, либо просто жажда поругаться. В конце концов, кому это нужно, все вроде бы свободны — и пусть ищут искомое в другом месте. А кто ищет, тот всегда найдет; если хотите, например, про Ближний Восток, Ирак и Афганистан более серьезное и сбалансированное мнение, читайте в Интернете ну хоть английскую газету «Индепендент». А хотите гордости за нашу державу — так вон ее вокруг имеется в достатке.
На «Свободе» же эту гордость в частности и русскую идентичность в целом уже давно пытаются сделать предметом не столько (контр)пропаганды, сколько рефлексии. Тут и «Поговорим с друзьями о России», и «Россия: вчера, сегодня, завтра», и «Россия как цивилизация», и «Русские вопросы», даже и «Границы России» и «LinguaSovietica», не говоря уж о традиционной программе Анатолия Стреляного и новозапущенном авторском проекте Виктора Ерофеева — где еще вы найдете столько разной степени удачности попыток ответить на вопрос, почему вы любите Россию? Но вот для того, чтобы поставить эти вопросы, уже требуется некая внеположная позиция, хотя бы и либеральная и с оттенком космополитизма. Что неизбежно заденет иных сограждан за живое.
Увы, формат журнальной статьи на такую тему — а тема «Свободы» (и нашей и вашей свободы) в нашей стране почему-то обязана выглядеть остро — не позволяет слишком распространяться о разных неупомянутых достоинствах и сильных сторонах РС. Потому что от статьи требуется занимательность, а проявить остроумие и изящество слога куда проще на ниве критики, для которой (пример РС здесь вдохновляет) и повод всегда найдется. Но даже вопреки изяществу все-таки скажу про одно — рискующее сегодня ускользнуть из прокрустова ложа новейшей разговорно-интерактивной развлекательности — достоинство «Свободы». В самых удачных своих проявлениях это всегда было радио просветительское. Ведь именно потому и возможна, например, рефлексия по отношению к нашей идентичности, что опирается она на обращение к истории этой страны и этой культуры, к «документам прошлого» — на фоне другой истории и другой культуры. И к документам нашей современности — на фоне другой современности. Рефлексия не свободна от точки опоры.
А мы не свободны от рефлексии. И всегда найдем себе повод задуматься — о том, например, почему со всей очевидностью с Россией в обозримом будущем не произойдет того, что произошло недавно с Латвией, Литвой, Эстонией, Болгарией, Румынией, Словакией и Хорватией. «Свободы» ее не лишат.