Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 3, 2004
Юрий Львович Качанов (р. 1959) — социолог, главный научный сотрудник Института социологии РАН, член редсовета «Журнала социологии и социальной антропологии».
Daran erkenn’ich den gelehrten Herrn!
Was ihr nicht tastet, steht euch meilenfern…
J.W. von Goethe. Faust II. 1. Akt. Mephistopheles
Не преувеличивая, можно сказать, что научная полемика вокруг противопоставления «количественной» и «качественной» методологии в социальных науках подобна Гераклитову огню, который «…всегда был, есть и будет […] мерно возгорающийся, мерно угасающий»[1]. Правда, со временем данное различение несколько трансформировалось — от физикализма/психологизма в начале XX века, через объективизм/субъективизм в его середине, до конструктивизма/реализма в начале XXI века[2], — однако его сущность от этого менялась не слишком значительно. Тем не менее, поскольку предложенный к обсуждению текст Виктора Воронкова фактически не содержит ни определений, ни внятной собственно эпистемологической позиции, в начале дискуссии было бы целесообразно зафиксировать проблему в общем виде. К подобному жесту располагает и междисциплинарный характер «Неприкосновенного запаса»: надеюсь, это будет небесполезно также представителям других гуманитарных дисциплин.
В социальной науке сталкиваются два течения — «количественный» «объективизм» и «качественный» «субъективизм»[3]. Предпосылки, из которых они исходят, а также получаемые ими результаты взаимно отрицают друг друга. Условием возможности первого течения выступает «естественная установка» (в терминах Эдмунда Гуссерля) на реальность изучаемой действительности. Социолог при таком понимании социальной науки получает воспроизводимые факты, применяя объективные способы измерения величин, строит (более или менее изощренные) математические модели для объяснения эмпирической информации и излагает результаты своего исследования в общезначимой форме. Условием возможности второго течения является «феноменологическая установка» на самоочевидную данность субъективных явлений и неочевидность внешнего сознанию социального мира. Такое толкование социального опыта на деле исключает получение общезначимых результатов, объективное «количественное» измерение и применение математической статистики.
Иными словами, субъективизм в социологии связан лишь с субъективными данностями, то есть практиками, восприятиями, интенциями или представлениями в той форме, в какой они даны непосредственно в повседневном опыте агентов. В свою очередь, объективизм имеет дело с относительно независимым от субъектов положением вещей, например с объективными функциями, законами, системами или структурами. Будучи философскими «идеальными типами», «эти две позиции [объективизм и субъективизм] редко выражаются и тем более применяются в научной практике […] радикальным и […] контрастным образом»[4]. На практике в каждом конкретном исследовании мы имеем дело с неким «сращением», более или менее искусным соединением этих способов познания[5].
Итак, объективизм с помощью логических средств изучает социальные факты как не зависящие от сознания вещи, а субъективизм склонен рассматривать социальный мир как совокупность представлений о нем, которые производятся людьми. Коль скоро объективизм признает последними предметами социологического познания элементарные события, то субъективизм склонен считать таковыми предметами конструкции человеческого разума и/или языка, навязываемые явлениям, идеальные формы социального порядка. Если объективизм разрывает с донаучными представлениями, то субъективизм, напротив, основывается на мысленных предметах, сконструированных в повседневном опыте.
При этом оба способа познания не объективируют условия, учреждающие любое социологическое познание, и тем самым пренебрегают устанавливаемыми ими границами действенности иccледований. Условие, конститутивное для любого социологического познания, состоит в том, что оно дистанцируется от общественной практики, которую исследует, наблюдая ее из позиции, расположенной над социальной действительностью, вне ее повседневных принуждений[6]. Некритическое отношение к этому кардинальному условию производит две противоположные, но взаимодополняющие иллюзии: субъективистскую иллюзию непосредственного постижения и объективистскую иллюзию абсолютного знания.
Несмотря на видимую противоположность, объективизм и субъективизм имеют общий исток в единой истории науки и философии Нового времени. «Естественная» и «феноменологическая» установки оказываются различными формами целостной по сути социальной (то есть вненаучной и внефилософской) установки, которая именно ввиду своего неэпистемологического происхождения одна только и способна определять характер научной практики. Поэтому в социальной науке так часто встречаются химеры, сочетающие несочетаемое. Самым распространенным явлением современной российской социологии являются «массовые опросы», применяющие количественные объективные методы изучения к качественным субъективным феноменам и утверждающие общезначимость полученных результатов. Не только опросы «общественного мнения», но и бесчисленные «отраслевые социологии» утратили бы ореол научности, если бы — вполне в духе когнитивной химеры! — не наделяли субъективные предпонятия обыденного опыта объективным статусом социальных фактов.
В «социологической повседневности» опросов широко распространена «двойная игра» с объективизмом и субъективизмом. С одной стороны, «феноменологическая установка» допускает возможность «усмотрения сущности» (Wesensschau) явлений[7], считая, что социолог как социальный субъект содержит в себе самом основания наблюдаемых событий: при определенных допущениях предельное обоснование любой истины может быть представлено в виде универсального и абсолютного «самоосмысления» исследователя, каковое и рассматривается в качестве «фундаментального тематического поля»[8]. С другой стороны, представляя подобные «сущности» как «вещи» «естественной установки», наличествующие и действующие независимо от представлений людей, «наука без ученого» учреждает «социальные факты», признавая их несомненными коренными предметами социальной действительности, тем, что может стать «объектом» для познающего «субъекта»[9], служить «предметом» социологического мышления[10]. Подобная «амальгама» объективизма и субъективизма утверждает исследователя социальной действительности в качестве ее представителя. Это представительство носит не только когнитивный, но и политический характер: обычно социолог исследует «социальные проблемы», то есть как бы объективирует интересы и символически представляет «труждающихся и обремененных», женщин, национальные и сексуальные меньшинства и так далее.
Следует особо подчеркнуть, что differentia specifica опросов вовсе не в том, что они опираются на объективистскую методологию и используют количественные методы, а в том, что они вовсе не принадлежат к социальной науке как коллективному предприятию по поиску истины социального мира[11]. Говоря предельно кратко, «диктатура истины» в науке определяет специфическую незаинтересованность ученого в экономических благах, его относительную свободу от экономического и политического принуждения, от практической необходимости[12]. Эклектическое смешение противоположностей, научное (или квазинаучное) описание донаучного опыта и представление его заказчику в качестве объективной структуры есть массовая практика разного рода коммерческих учреждений, вынужденных бороться за экономическое выживание. В этом отношении «рефлективные жизнеописания», проводимые «под заказчика», имеют ничуть не большую познавательную ценность, чем опросы.
Продолжая оставаться ученым, нельзя утверждать, что «количественный» объективизм эпистемологически превосходит «качественный» субъективизм, или наоборот. Своя сфера применения есть у обоих, однако они в разное время «резонируют» с различными внешними полю науки позициями. Так, в 1960-е, в пору «героической борьбы интеллигенции с тоталитаризмом», она благосклонно относилась к количественным методам объективизма, «объективно» доказывавшим упадок советской власти. Когда же «империя зла» пала и теперь уже «интеллектуалы» начали «наслаждаться капитализмом», их симпатии оказались на стороне качественных методов субъективизма, поскольку они не раскрывают положение дел, не зависящее от субъекта, а стремятся найти (или сконструировать) смысл буквально любого его действия. «Релевантной» позицией социолога становится позиция «историка повседневных жизненных актов». Последний, в свою очередь, толкуется как «этнолог современных обществ» или бытописатель-эссеист (поскольку этнология тяготеет к беллетристическим очеркам, почти анекдотам[13]), нацеленный на осмысление всего «неструктурного» в социальных структурах, «изнанки» социального порядка[14]. Одним из ключевых моментов революции как таковой является «переход кризиса внутрь общества, взрыв, растворение и разложение социальных связей»[15], и российская революция 1991 года не является исключением. В этом плане «качественный» субъективизм скорее выражает ситуацию девальвации научных ценностей в российской культуре, ситуацию сугубой проблематичности статуса ученого, в которой классическая научная рациональность лишилась личностного смысла для большинства исследователей.
Кроме того, не стоит сбрасывать со счетов следующее обстоятельство. В России переход к революционной и постреволюционной науке, знаменем которой выступает пламенеющий постмодернизм (известный также под именем постструктурализма), сопровождается радикальным изменением требований к доказательности и обоснованности того, что признается научным результатом[16]. Будучи ограничен жанром краткого выступления в рамках дискуссии, я могу лишь обозначить это, коротко и метафорически: всякий, кто утверждает, что дважды два — четыре и нельзя думать иначе, есть враг «качественной» постструктуралистской науки, для которой ответ зависит от социальных условий существования социолога и может быть разным. Именно за эту свободу от принудительных социальных фактов, общеобязательных истин многие социологи выбирают качественные методы. Тех же, кто пытается навязать им определенные истины в качестве необходимых, они рассматривают как врагов «качественной» науки в принципе, вне зависимости от того, какой метод и методологию те используют.
Субъективизм не существует. Это суждение справедливо в том смысле, что нет одного-единственного привилегированного способа реализации субъективизма в социологии, который, например, был бы обоснован трансцендентальным субъектом. То же самое верно и для объективизма. В силу этого любое соответствие между предпочтением качественных или количественных методов и социальной позицией исследователя, взятого как отдельный агент, носит исторический характер, то есть случайно. Однако в силу своей исходной теоретической определенности субъективизм «объективно» предоставляет большие возможности для волюнтаризма социолога, нежели объективизм. Конечно, все это справедливо лишь для профессиональных ученых, свободных от давления экономической и политической необходимости, а не для экономических агентов, проводящих «коммерческие» опросы или «мягкие» интервью, поскольку на них законы функционирования науки не распространяются.
«Качественный» субъективизм несамодостаточен, так как он может функционировать лишь в контексте «количественного» объективизма. Справедливо и обратное: «рациональные» количественные методы предполагают наличие «маргинальных» качественных. Даже феноменология Альфреда Шюца, будучи «чистой формой» субъективизма, признает не только существование объективных структур (интерпретируемых совершенно в духе социального факта Эмиля Дюркгейма), но и перманентное взаимодействие и взаимопроникновение субъективных и объективных структур[17].
У всякого понятия есть конечный предел применимости, и на смену противопоставлению объективизма и субъективизма идет, быть может, обнимающее их синтетическое единство[18]. (Один из возможных вариантов преодоления этой оппозиции предложил в свое время Пьер Бурдьё в своей концепции генетического структурализма[19].) Ясная по видимости альтернатива количественные методы — качественные методы оборачивается тотальной мистификацией. Действительно ли главный выбор социологической теории заключается в следующем: объективизм или субъективизм? Ответом на это является утверждение, что сегодня — больше, чем когда-либо, — подлинный выбор свершается между объективированным и необъективированным, между социальной наукой как опытом истины и доксой как обыденным опытом.
[1] Гераклит 51 (30 DK) // Фрагменты ранних греческих философов. Ч. 1. От эпических теокосмогоний до возникновения атомистики / Ред. А.В. Лебедев. М.: Наука, 1989. С. 217.
[2] New horizons: sociological theory and research: the frontiers of sociology at the beginning of the twenty-first century / Tomasi L. (Ed.). Aldershot: Ashgate, 2001.
[3] Бурдье П. Практический смысл / Пер. с фр. М.: Институт экспериментальной социологии; СПб.: Алетейя, 2001. С. 49-52.
[4] Бурдье П. Социальное пространство и символическая власть // Бурдье П. Начала / Пер. с фр. Н.А. Шматко. М.: Socio-Logos, 1994. С. 183.
[5] Арчер М. Реализм и морфогенез / Пер. с англ. О.И. Оберемко // Теория общества / Вступ. ст., сост. и общ. ред. А.Ф. Филиппова. М.: КАНОН-пресс-Ц, Кучково поле, 1999. С. 159-161.
[6] Бурдье П. Практический смысл. С. 58-80.
[7] По Эдмунду Гуссерлю, интенциональность и ее предмет взаимопринадлежат друг другу, а интенциональные предметы обладают структурной целостностью в смысле изначального единства уникалий и универсалий, которые находятся в самих вещах; при этом чувственное и категориальное созерцание как однородные дающие интенции действуют вместе и одновременно, так что чувственное созерцание раскрывает индивидуальные характеристики интенциональных предметов, тогда как их всеобщие характеристики и всеобщие отношения усматриваются категориальным созерцанием. Таким образом, интеллект не противопоставляется чувственному созерцанию, а объединяется с ним (они лишь по-разному дают интенциональные предметы), и не бывает предметов памяти, мышления или воображения, существующих независимо от предметов перцепции: это одни и те же предметы интенциональных актов. Отсюда, в частности, вытекает, что априорность, понятая как интуитивная данность, носит универсальный характер (см.: Ricœur P.Soi-mêmecommeunautre. Paris: Éd. duSeuil, 1990. P. 79-85), в силу чего все интендированные предметы даны a priori, причем априорность есть атрибут бытийствования, то есть и субъекта и объекта (см.: Heidegger M.SeinundZeit. Tübingen: Max Niemeyer Verlag, 1953). Интерпретируя интенционально конституированные переживания и акты сознания в духе Мартина Хайдеггера как конкретно-жизненные деятельностные отношения социолога, возможно истолковать самоманифестацию феномена (или интенциональную данность) как открытость того, что присутствует в социальном мире, как показ сущим самого себя.
[8] Husserl E. Formale und Transzendentale Logik. Versuch einer Kritik der Logischen Vernunft // Janssen P.von (Hg.). Husserliana. Bd. XVII. Den Haag: Martin Nijhoff, 1974. S. 281.
[9] Rickert H. Der Gegenstand der Erkenntnis. 5. Aufl. Tübingen: J.C.B. Mohr (Paul Siebeck) Verlag, 1921; Heidegger M. Einführung in die Metaphysik // Heidegger M. Gesamtausgabe. Bd. 40 /Jaeger P.von (Hg.). Frankfurt am Main: Vittorio Klostermann Verlag, 1983. S. 126-129.
[10] Meinong A. Über Gegenstandstheorie. Selbstdarstellung / WerleJ.M.von(Hg.). Hamburg: FelixMeinerVerlag, 1988. S. 1-13.
[11] Подробнее см.: Бурдье П. Зондаж: «наука» без ученого // Бурдье П. Начала / Пер. с фр. Н.А. Шматко. М.: Socio-Logos, 1994. С. 276-285.
[12] Merton R. The sociology of science. Chicago: The University of Chicago Press, 1973.
[13] См., например: Rabinow P. Essays in the anthropology of reason. Princeton: Princeton University Press, 1996.
[14] Ср. с французской ситуацией после мая 1968 года: Автономова Н.С. Философские проблемы структурного анализа в гуманитарных науках: Критический очерк концепций французского структурализма. М.: Наука, 1977.
[15] Магун В.А. Опыт и понятие революции // Новое литературное обозрение. 2003. № 6 (64). С. 55.
[16] См., например: Stäheli U. Poststrukturalistische Soziologien. Bielefeld: Transcript Verlag, 2000; The practice turn in contemporary theory / Knorr-Cetina K., Schatzki Th., Savigny E. von (Eds.). London: Routledge, 2001.
[17] Soeffner H.-G. Literaturbesprechung zu Schütz und Luckmann: Strukturen der Lebenswelt // Kölner Zeitschrift fuer Soziologie und Sozialpsychologie. 1987. № 4. S. 802.
[18] Подробнее см.: Качанов Ю.Л. Дихотомия «социологический конструктивизм — научный реализм» и ее преодоление // Журнал социологии и социальной антропологии. 2004. № 1. С. 63-75.
[19] «Рискуя показаться очень непонятным, попробую дать в одной фразе резюме […] С одной стороны, объективные структуры, которые конструирует социолог в рамках объективизма, отстраняясь от субъективных представлений агентов, лежат в основе субъективных представлений и содержат структурные принуждения, влияющие на взаимодействия; но, с другой стороны, эти представления должны быть усвоены, если хотят, чтобы с ними считались, в частности, в индивидуальной или коллективной повседневной борьбе, нацеленной на трансформацию или сохранение объективных структур» (Бурдье П. Социальное пространство и символическая власть. С. 184-185).