Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 3, 2004
Предсовмина СССР Косыгин находился с визитом в Канаде. На улице из толпы жителей на него бросился человек с ножом. Прежде чем подоспела охрана, нападавшего свалил ударом кулака канадский премьер Трюдо. Такой рассказ ходил в среде интеллигенции. Нравился этот деятель — бывалый, воевавший, сидевший. И на премьерском месте он сохранил силу и повадку настоящего мужика. Завидовали канадцам. У нас любой стоящий во главе страны, казалось тогда, неминуемо лишался этих черт. Советские руководители порождали анекдоты «а наш — на батарейках» не только своей престарелостью и зримой немощью. Нашим не полагалось существовать в измерении физическом, телесном. Они были политическими куклами, гомункулусами, даже если могли передвигаться без посторонней помощи. Их плотское существование отрицалось не только официальной, но и народной политической культурой.
Никто не видел вождей без их наглухо застегнутой одежды, и никому не приходило в голову задуматься, какие они в голом виде. Если обсуждали, то растительность на голове: лыс — не лыс, с усами — без усов. Прочего не было в дискурсе. Про сухую руку Джугашвили прочли много позже у Искандера. И вообще о его телесности удается припомнить только частушку «Калина-малина / Большой у Сталина», но и это было иносказанием его политической/террористической силы, а не описанием плоти. Портреты и фотографии вождей страны, по большей части невысоких, полагалось делать так, чтобы рост был средним, никаким. То же с толщиной/худобой, физическими дефектами или особенностями.
Перестройка, гласность — и страна задышала свободнее. О пятне на темени Горбачева говорилось так много (хотя что тут сказать-то?) потому, что проступила какая-никакая телесность. В частушке про продуктовый дефицит это отметили: «Целовать себя не дам / никакому хахалю, / только Мише Горбачеву / за кусочек сахару».
Дальше-больше. Вот новый лидер свободной России. Помните, многим нравилось, что он большого роста. Он сам об этом говорил и, когда Немцова назначал себе в преемники (было, было такое), аргументом для общественности назвал рост младшего Бориса. И это нравилось. Частушек, кажется, не было, но телесность лидера, включая его сексуальность, уже стала обсуждаться в тяготеющих к фольклору формах.
А кроме того: первый президент России, оказалось, занимается спортом! Это было супер. Действительно, из обком-обкомычей, а занимается. Притом не государственным футбол-хоккеем, а таким аристократическим.
Но тут и прозвенел первый звонок.
В «Коммерсанте» мне тогда рассказали такую историю. В светской хронике, в заметке о спортивных увлечениях лидера они указали, какой фирмы его ракетка. Назавтра представитель этой фирмы звонил им: «Что вы наделали, у меня под окнами БМВ и “мерседесы” хвостом выстроились. Всем нужна такая ракетка…»
Тогда и стало не по себе. Сверхновая свободная жизнь, жизнь «как у них», где президенты занимаются спортом и бегают в парке, оборачивалась пугающе-старым. Быстро-быстро теннис стал каналом вертикальной мобильности. Тренер президента — второе издание его телохранителя. А телохранитель, как бы в объяснение новой роли кремлевской телесности, обретал силу побольше, чем шеф сталинской охраны.
Свита всегда играет короля. Свита стала играть в теннис.
Культ личности. Не могу помнить, с чего начинался сталинский, помню, к чему пришел. Помню, как его ломал Хрущев. Но несколько лет прошло, и на экраны всех кинотеатров к его собственному юбилею был выпущен фильм. Объявлявшая о нем афиша имела всего три красных слова на белом листе: «Наш Никита Сергеевич». Ими был обклеен город (думаю, не один), их месяц не закрывали другими афишами. Стране его вменили. «С неба звездочку достану / самую хрустальную. / Мы Хрущева полюбили, / как родного Сталина».
В народ этот культик спуститься не успел. Успел только напугать будущую либеральную интеллигенцию. Увы, не она, а та же (или чуть иная) свита, как это и бывало обычно в российской истории, вскорости сменила объект несостоявшегося культа.
Началась столь любимая теперь эпоха брежневского застоя. Стабильности, выражаясь по-современному. Физическое, телесное существование лидера постепенно становилось предметом внимания и обсуждения в меру того, как ухудшалось. Этот естественный, природный процесс шел медленнее другого, который тоже, наверное, надо назвать природным, поскольку он относится к природе нашей политической элиты, той самой свиты. Теперь они играли в новую куклу, наряжая ее в мундиры, увешивая их орденами. Пресса, как пруд, зарастала подобострастными клише.
Что смешного/антисоветского в частушке: «В нашем городе Калуга / пиво больше — не моча. / Это личная заслуга / санитарного врача»? Вспомнили, мои современники? Для потомков даю отгадку: слова «…санитарного врача» неожиданно для слушающего подменяли просившуюся на язык стандартную концовку «это личная заслуга Леонида Ильича».
Народные шутки — слабая попытка общества выделить защитное вещество в противодействие вменяемому культу главной личности. Все культы, которые начинались на моих глазах, инициировались свитой. Для нее это средство подчинить себе эту персону, далее она решает свои собственные корпоративные задачи.
Недавно пришлось быть на Урале. Местные жители в районе одной из немногих оставшихся там возвышенностей с изумлением говорят о локальном буме в ценах на землю (вообще же в тех краях рынок земли еще не проснулся). «Цены взвинтили, какие нам не снились». Кто? «Ваши, московские, все скупили» Почему именно в этом поселке? «Да здесь же горнолыжная трасса, президент приезжал, катался. Они все вокруг и скупили».
Доступ к телу, как выяснилось, стоит денег.
Телесность нынешнего президента, как показывают наши исследования, сразу стала предметом общественного внимания. Тот, кому он стал преемником, к концу своего периода уже воспринимался как анти-тело. За счет алкоголя стал спиритуален. Теннис от него отошел, живя собственной жизнью. Тело президента-1 шаталось, падало. Теперь он — и правильно делал — искал преемника не по телесному подобию, а по телесному же контрасту. Мгновенный взлет с тех пор не опадающего рейтинга — доказательство верно сделанного выбора.
Очень многие респонденты на вопросы о том, какова политическая или экономическая программа президента-преемника, до сих пор привычно отвечают, что она им неизвестна. Это значит не то, что ее нет (есть ли — не предмет нынешнего разговора), а то, что она им не важна. «Такой спортивный…» Это было узнано сразу, скажем, по походке, и это было важно.
Идеи о спортивности и физкультурности нынешнего президента, усматриваемая многими маскулинность его образа играют значительную роль в его нынешней популярности, значит, играют важнейшую социальную роль. Именно ту, которую для меня имел рассказ о боксерском выпаде Трюдо. Они дают людям хорошее — телесное — основание гордиться своей страной, собой, нами. Фокус этой общности — президент, это такое двуприродное существо, человек-символ. В человеческой своей части он такой, как надо, что удостоверено его горнолыжными очками и кимоно.
Рискну предположить, что именно эти антропологические атрибуты президента, воспринимаемые обществом, пока мешают превратить его в куклу. А свита ведь наращивает усилия по этой линии окукливания. Бывшую либеральную интеллигенцию тревожат тиражи портретов, бюстиков и прочего.
Правильно, что тревожат. Это плохие признаки. Но телесность, похоже, пока препятствует загипсовыванию, обронзовлению и прочему этого символа в массовом сознании.
Вот ответы россиян на три вопроса (май 2004-го, опрос 1600 человек. Левада-центр):
КАК ВАМ КАЖЕТСЯ, РАСПРОСТРАНЕНИЕ МНОГОЧИСЛЕННЫХ ИЗОБРАЖЕНИЙ ПУТИНА В ВИДЕ ПОРТРЕТОВ, МАЕК И Т.П. …
|
укрепляет авторитет и популярность президента |
15% |
|
вызывает насмешки, представляет президента в невыгодном свете |
29% |
|
не может ни укрепить, ни подорвать его авторитет |
50% |
Пятнадцать процентов взрослого населения, готовых подхватить почин свиты и опутывать теперь уже все общество липкими нитями нового культа, — это немало. Но им активно противостоит вдвое более многочисленная часть, которой эти попытки смешны.
Еще важнее, что большинство не желает (сейчас) делать соответствующие жесты. Заведомо лояльные президенту граждане не намерены (пока) выражать эту лояльность в исторически скомпрометированных формах. Они не желают вносить эти формы в свое приватное пространство:
ВЫ САМИ ХОТЕЛИ БЫ ПРИОБРЕСТИ ПОРТРЕТ ИЛИ БЮСТ ВЛАДИМИРА ПУТИНА?
|
Уже приобрели |
3% |
|
Не приобрели, но хотели бы приобрести |
11% |
|
Не приобрели и нет желания приобретать |
81% |
Еще важнее, что они отчетливо возражают против таких действий в пространстве публичном:
КАК БЫ ВЫ ОТНЕСЛИСЬ К ТОМУ, ЧТОБЫ В ВАШЕМ ГОРОДЕ БЫЛ УСТАНОВЛЕН ПАМЯТНИК ПУТИНУ?
|
Положительно |
11% |
|
Отрицательно |
81% |
Напомним, 80% — это практический предел общественной консолидации. Есть очень немного вопросов, по которым в нашем обществе существует такая степень согласия. Один из таких вопросов — одобрение деятельности Владимира Путина на посту президента РФ. Этот показатель достигал (и не исключено, что еще достигнет) таких значений. Общество, можем заключить, согласно на то, чтобы его символическое единение манифестировалось такой фигурой. Но с точно такой же твердостью общество заявляет, что истолковывать свое отношение к этой фигуре как культ его личности — на что уже нашлись охотники — оно не позволяет.
Показатель, именуемый «рейтинг Путина», является сам по себе интересным и немаловажным свидетельством определенного состояния общества. Но это его относительно важное социологическое значение рискует быть забытым, заслоненным его поистине грандиозным политическим значением, то есть тем, которое придает этому показателю не общество, а свита, элита, «тусовка», наконец, пресса.
Для них это нечто, подобное показателю цен на нефть, который радует и пугает своей высотой. Внутренне стараясь подготовить себя к тому моменту, когда он «рухнет», а они не могут поверить, что он не «рухнет», они — частью рефлекторно, а не осознанно — готовят протезы «рейтинга». Это будет знакомый настенный и настольный реквизит культа плюс его осовремененные «молодежные», «спортивные» и тому подобные формы.
На этом фоне нелишним будет еще раз вернуться к социологической первооснове этих конструкций и напомнить, что «рейтинг» — выражение состояния общества, а не «всенародной любви». Любовь, или в терминах опроса — симпатия, к президенту существует в нашем обществе, и вот данные (март 2004-го) о ее распространении.
Вопрос: КАКИМИ СЛОВАМИ ВЫ МОГЛИ БЫ ОБОЗНАЧИТЬ СВОЕ ОТНОШЕНИЕ К ВЛАДИМИРУ ПУТИНУ?
Ответ «симпатия» (34%) был вторым по частоте. А половина опрошенных дали ответы «не могу сказать о нем ничего плохого» (37%) либо обозначили свое отношение как «нейтральное и безразличное» 13%. На предложение выразить «восхищение» откликнулись 4%. Видимо, правильно заключили эксперты Левада-центра, культа Путина (пока) в публике нет.
И похоже, (пока) проблема не в этом. Она скорее в том, какую власть общество готово вручить президенту. Вот здесь ситуация непростая.
По мнению двух третей (67%) россиян, «президент России должен иметь право приостанавливать деятельность Государственной Думы и вводить президентское правление, если сочтет это необходимым». А симметричное право для парламента «приостанавливать решения президента, если сочтет их неправильными», поддерживает лишь половина (51%) граждан РФ (март 2004-го).
Слабый парламентаризм, мы знаем, оказался характерен для всего СНГ, то есть для всех наследников сталинского Союза — кроме прибалтийских стран. Все прочие эволюционировали в президентские республики с не уважаемым в обществе, порой чисто декоративным парламентом. И часть из них могут существовать только как авторитарные режимы с президентами-диктаторами. Глянуть туда, и поймешь, что такое культ личности в его современной реализации. И перестанешь смеяться, как любила либеральная интеллигенция, над Кореей с ее «чучхэ». Тут из бывших своих такие монстры родятся и так быстро, что невольно начинаешь бояться за себя. А есть ли у нас иммунитет?
Вот этого нет. Культа нет, но и основательных гарантий тоже нет. Телесность и спортивность лишь на какое-то время служат препятствием превращению в статую. (Да и то не всегда. Торс дуче от его страны не скрывали, напротив.) Механизм фольклорной иронии пока не включился, частушек нет. А реклама какой-то секции единоборств ведется под безобидным только на первый взгляд лозунгом «сильная молодежь — сильная нация».
Восприимчивость к соблазнам тоталитаризма и культа одной личности как одного из его проявлений тем ниже, чем больше в обществе групповых и частных интересов и потребностей в парламенте, законе и свободе как средствах их реализации. Зарождению интересов способствует, в частности, интересная жизнь: в семьях, школах, городах. Обычно об этом заботится либеральная интеллигенция. Вроде той, которой нравился Трюдо.