Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 2, 2004
Ольга Евгеньевна Бредникова (р. 1969) — социолог, научный сотрудник Центра независимых социологических исследований (Санкт-Петербург).
Зоя Ростиславовна Кутафьева (р. 1978) — социолог, научный сотрудник Центра независимых социологических исследований (Санкт-Петербург).
Новая и старая вещь — как иногда оказывается тонка грань между ними. При определенных обстоятельствах они могут меняться местами в иерархии. Новое может стать синонимом дешевого, низкокачественного или, наоборот, слишком дорогого и этим отталкивающего, непривлекательного. Определенные пространства создают контекст, где «новое» = «дешевое», а «старое» = «дорогое». Но речь пойдет не об антикварном магазине, а о блошином рынке, где значения и функции вещи претерпевают стремительные изменения, а их «биографии» становятся основанием для определения цены и ценности. Это место, где мусор становится товаром, а товар мусором. То, что годами лежало на антресолях, стояло в гараже или было найдено на помойке, приобретает на рынке меновую стоимость. Некоторые вещи находят здесь нового хозяина и начинают новую жизнь, другие, оказавшись никому не нужными, становятся мусором и сжигаются тут же.
В течение 2002 года мы участвовали в жизни самого крупного блошиного рынка Петербурга: покупали и продавали вещи, вели беседы с покупателями и продавцами, бесцельно бродили среди рядов, прицениваясь к товару, подслушивали чужие разговоры и наблюдали сцены из жизни его обитателей[1]. В ходе наблюдения участники проекта вели дневники, где описывались все ситуации и диалоги, «подслушанные» и «подсмотренные» на рынке. Цитаты и ситуации, описанные ниже, взяты из них.
На этом рынке удивляло многое: правила торговли; организация торгового места, отсутствие прилавка как такового и раскладывание товара на куске полиэтилена или картона; рекламные стратегии, которые в любом другом месте или ситуации отпугнули бы покупателя, а здесь находят своего адресата («Часики новые-ворованные»); экзотичные покупатели, бродящие вдоль рядов в домашних тапочках (как потом оказалось, пациенты расположенной поблизости психиатрической лечебницы), и т.д.
Удельный рынок (далее — просто «рынок» или «блошиный рынок») расположился на территории районного парка вдоль железнодорожного полотна рядом со станцией «Удельная». Рыночное поле длиной около километра образуют шесть торговых рядов. На этом рынке многое условно, начиная от администрации и заканчивая организацией пространства. Здесь нет лотков или навесов, товар раскладывается прямо на земле. Торговые ряды тоже очень условны, их направление и стройность задают первые пришедшие в восемь-девять утра продавцы. Рынок работает только по выходным и праздничным дням с восьми утра до пяти вечера. После того как последние посетители покидают рынок, специально нанятые администрацией люди собирают мусор и сжигают его в больших кучах.
Рынок сложился стихийно и первое время существовал нелегально, наряды милиции периодически устраивали облавы на предприимчивых пенсионеров и активистов «очень малого» бизнеса. В настоящий момент рынок имеет статус ООО «Клуб "Люба"». Продавцом здесь может стать каждый, кто готов приехать сюда в выходной день и привезти товар или то, что представляется таковым. Основную массу продавцов составляют пенсионеры, инвалиды, безработные, мигранты, «челноки», продавцы «секонд-хэнда» и маргиналы, разыскивающие в течение рабочей недели будущий товар в мусорных контейнерах и на городских свалках.
Учредители собирают с продавцов «плату за место», которая на момент наблюдения составляла от пяти до пятидесяти рублей. Плата варьировалась в зависимости от статуса продавца: «член клуба», инвалид или пенсионер — пять рублей, остальные — десять и выше в зависимости от типа товара — старый, новый. Высокая степень неопределенности часто приводит к конфликтам между продавцами и представителями администрации в ситуации, когда требуется определить статус вещи — старая она или новая — и, соответственно, размер оплаты. Вещь, которая только что рекламировалась как «новая, ни разу не надеванная», представляется сборщикам подати как хлам.
В отличие от мира «новых» людей, где продаются и покупаются новые вещи, мира обезличенной торговли в супермаркетах и торговых центрах, на блошином рынке отношения с вещами и между людьми максимально персонифицированы, а биография вещи и продавца скрывает прагматическую сторону акта купли-продажи. На продажу выставляется не просто колено для раковины, а многолетний стаж работы на заводе «N»; хлопчатобумажные носки с биркой превращаются в руках продающей их женщины в бэйдж — «работница фабрики "S"». При этом сами продавцы беззастенчиво озвучивают свою профессиональную принадлежность: сантехник, директор стройки, оценщик антиквариата, реставратор музейной мастерской.
Не слишком преуспевшие в новых капиталистических отношениях, в большинстве своем пожилые люди и безработные получают возможность примерить на себя роль предпринимателя, а бизнесмены, у которых оказалось недостаточно ресурсов, чтобы закрепиться в формальной экономике, например арендовать место в торговом центре, продолжают свой бизнес, экономя на арендной плате. Торговля здесь придает «старым» людям определенную мобильность и степень свободы, возможность распоряжаться своим временем и заработанными деньгами. В мире чистогана блошиный рынок предстает неким заповедником, где причудливым образом соединяются два мира — старое советское прошлое и капиталистическое настоящее. На рынке складывается ощущение, что попал в атмосферу прошлого — на продажу выставлена кинокамера «Спорт», пленка к которой не производится с конца 1980-х, сифон, к которому невозможно отыскать баллончики с газом, книги по ремонту, описывающие давно устаревшие материалы, и так далее. На рынке тебя берут в окружение елочные игрушки и пластмассовые Буратино, предметы, знакомые каждому с детства, но исключенные из современного интерьера, которые, пройдя через руки детей, друзей, их детей и т.д., неожиданным образом оказались на рынке. Ощущение советскости воспроизводится, в том числе, и через безудержное хамство продавцов:
— Что вы трогаете свитер?
— Хотела посмотреть, подходит ли мне резинка.
— Вы сначала цену спросите, а потом трогайте резинку. Если цена подойдет, то и резинка подойдет (из дневника).
В то же время челноки, торгующие дешевой хозяйственной мелочью (гладильными досками, стиральным порошком, швабрами и пр., привезенными из Финляндии и Швеции), торговцы несертифицированным секонд-хэндом возвращают нас в настоящее.
Мир старой вещи
В мире старой вещи[2] возможна игра значениями и трансформация вещи до неузнаваемости: погребальная урна превращается в вазу, а детская шубка презентируется как отличный материал для изготовления стелек. На рынке широко представлен класс «энтузиастов старой вещи», с помощью различных ухищрений пытающихся продлить ее жизнь, — те, кто еще во времена развитого социализма писали заметки в рубрику «советы домашнему мастеру» вроде этой: «Если в дне пластмассового стакана просверлить несколько отверстий и повесить стакан над раковиной, то получится удобная малогабаритная сушилка для столовых приборов…»[3] На блошином рынке мы на каждом шагу сталкиваемся с идеологией «старой вещи»: ничего нельзя выбрасывать, вещь должна служить долго, она может еще кому-нибудь пригодиться. Достаточно отстирать пятно на футболке, зашить дыру на рукаве, отмыть жир и копоть со сковородки и т.д. — и вещь снова «как новенькая».
На блошином рынке мы наблюдаем круговорот старой вещи. Типичная для рынка ситуация, когда люди продают свой «хлам» и тут же на вырученные деньги покупают новый (одна из причин не рассматривать этот рынок как экономическое предприятие, направленное на получение выгоды). Наши соседи по прилавку однажды озвучили правило, которое затем неоднократно подтверждалось: «У нас все под контролем: больше, чем сегодня заработали, не потратим». Фактически деньги и вещи не выходят за пределы рынка и остаются в руках его завсегдатаев. Особенность блошиного рынка в том, что продавцы и покупатели постоянно меняются ролями. Разложив принесенный товар и оставив его на попечение соседей, продавец отправляется в рейд по рыночным рядам, преследуя несколько основных целей: маркетинговую — посмотреть, почем продается сходный товар, развлечься и согреться, пообщаться со знакомыми продавцами, а также присмотреть вещи, «необходимые в хозяйстве» или подходящие для перепродажи. В пробегающих мимо покупателях часто узнаются вчерашние соседи по «прилавку».
В этом мире купленный на рынке предмет представляет собой уже новую «старую вещь». Вещь и ее новый хозяин пока плохо знакомы, им еще предстоит период изучения и притирания друг к другу. Если вещь не приживется дома — не впишется в интерьер или не понравится жене, ее всегда можно «отвезти на дачу». Дача — магическое слово, плацдарм для отступления и аргумент для разного рода оправданий: «Ну, что вы, я это не для города покупаю, на даче буду ходить, в городе-то я совсем по-другому одеваюсь» или «А что это телефон у вас такой страшненький, ну ничего, мне все равно для дачи нужно». Вещь на рынке — это часто радостная находка, пока функциональное предназначение ее еще не ясно. Зачастую сам продавец не в состоянии определить, что он, собственно, продает, и для определения цены этого предмета советуется с покупателями и другими продавцами. Только здесь возможен следующий диалог:
— Пять рублей, — возглас вслед проходящему мимо покупателю.
— Что пять рублей?
— Вот это, — показывая на «прибор».
— А что это?
— Понятия не имею (из дневника).
«Старые вещи» как старые знакомые, про которых знаешь все. Будучи принесенными на рынок и отданными в другие руки, они уносят с собой тайны и воспоминания: скатерть, привезенная мужем из заграничной командировки; деревянная заколка, которая пережила переезд и по счастливой случайности не была выброшена на помойку вместе с другими мелкими вещами; подаренное на новоселье любимой свекровью нелепое блюдо, не вмещающееся в сервант, и так далее. В старых «старых вещах» нет больше свежести, от них нельзя ждать неожиданных проявлений. С ними удобно, но неинтересно. Человек идет на рынок и ищет нового друга, не очень молодого (как и сам), немного обшарпанного, такого, с которым можно управиться. Новые вещи в магазинах пугают, многие из них уже не говорят по-русски: иностранные и написано на них по-иностранному, они недолговечны, у них непривычная форма, цвет, запах, и стоят столько, что к ним не подступиться: «Вот, купила насос, новый, а он не работает. Нерусский какой-то, маленький такой. А у матери моей был, огромный такой, наш, лет 40 работал» (женщина, 60 лет).
Эксклюзивная вещь становится автономным героем, независимым от биографии своих бывших владельцев и наделяемым собственной историей, например кубок, который был получен в награду на каком-то соревновании велосипедистов, о чем свидетельствует табличка с гравировкой на самом кубке. Кубок неоднократно переходил из рук в руки: его обменивали, пропивали, дарили, отдавали за долги. Он связал вместе истории людей, которых, по большому счету, ничего, кроме самого кубка, не связывает и связывать не может. Кубок привлек наше внимание своими размерами и ярким золотым блеском, сильно выделявшими его на фоне тусклой и серой массы вещей. Продавцы рассказывали нам о кубке, как о беспризорной собаке, которую никак не могут отдать в хорошие руки. Через подобные рассказы продавцов вещь субъективируется и оживает. А если история не озвучивается, покупатели зачастую достраивают ее сами, исходя из внешнего вида продавца, состояния вещи и личного опыта. Такой идентичностью субъекта может наделяться только старая вещь, ибо лишь она несет на себе отпечаток истории.
Цена и ценность
Блошиный рынок — также сфера неопределенности ценности вещи. Здесь, наравне с экономической, начинает играть важную роль индивидуальная и культурная ценности. Если экономическая классификация довольно универсальна, культурная — неоднородна[4]. Представители разных социальных и профессиональных групп выстраивают иерархии вещей по различным основаниям. Несмотря на то что иерархии продавца и покупателя могут не совпадать, тем не менее между ними возникает коммуникация и обмен. При этом зачастую этот обмен не типичен для капиталистического общества. Он может принимать форму дара (в понимании Марселя Мосса) и становиться определенного рода «инвестицией» в отношениях с другими продавцами или покупателями, когда соседу по «прилавку» дарят ту или иную вещь. А может принять форму «благотворительности», когда ребенку дарят понравившуюся игрушку или «сумасшедшему поэту» томик стихов.
Неопределенность ценности часто приводит к тому, что решение о том, какую цену назначить, принимается прямо на рынке, после изучения цен на схожие товары (именно схожие, ведь точно таких же просто нет), консультаций с соседями, а иногда и с покупателями. Ценность вещей постоянно обсуждается с коллегами и вызывает следующие отклики: «да выкини ты это на помойку!», «убери и никому не показывай», «повезло дураку» и т.д.
При определении цены из затрат, как правило, исходят только челноки, потратившие деньги на приобретение и транспортировку товара в Россию. Продавцы старых вещей определяют цену иначе, иногда исходя из моральных и физических затрат на транспортировку: «Я сюда этот стул тащил, надрывался, а вы хотите за 30 рублей». Цена, обозначенная на старой советской вещи, может «индексироваться», основываясь на личных иррациональных соображенях продавца: «Видите, написано на книжке 1 р. 20, значит, умножаем на десять, получается 12 рублей». В других ситуациях при попытке отстоять придуманную цену продавец пытается задействовать биографический капитал: «Я БАМ строил!» или «Я Берлин брала, а вы меня штрафуете» (в ситуации сбора платы за место). Возможно и обращение к групповой идентичности и солидарности: «Вы же тоже пенсионер, а хотите за такую цену». Цена может меняться в течение дня, она также зависит от погоды и от того, понравился или не понравился покупатель (от его пола, возраста, национальности и т.д.).
Неопытные продавцы при определении цены на недавно приобретенные товары, например на сапоги, не подошедшие по размеру, ориентируются на сумму, которую они отдали за них в магазине: «Купил за три тысячи, но вам отдам за две с половиной». Цена на самодельный или «вынесенный» товар — топорища, веники, сантехническую фурнитуру и инструменты (смесители, газовые ключи, сверла и т.д.) — формируется исходя из «магазинных цен»: «Пойдите посмотрите, сколько это сейчас в магазине стоит!» В ситуации, когда аналог товара производится и имеется в продаже, продавец справляется о цене в магазине или специальных изданиях — газетах «Шанс», «Из рук в руки» и пр., например, так поступают торговцы ворованными мобильными телефонами и аудио/видеотехникой. Если же аналог найти невозможно, то цена берется просто «с потолка» и аргументы могут быть самыми неожиданными: «Посмотрите на этого чебурашку — это же символ доброты! Сто рублей стоит».
Продавцы и покупатели запасаются заранее мелкими деньгами. В случае удачи здесь можно купить неплохую книгу за рубль или, наткнувшись на распродажу «все по рублю», приобрести массу «полезных» мелочей. Можно наблюдать ситуации, когда покупатель просто выворачивает карманы, отстаивая свой вариант цены: больше денег нет. Нередко можно услышать комментарий по поводу высокой цены: «Здесь не то место» или «Здесь за такую цену никто не купит». Эти представления закрепляют статус рынка как места низких цен и, следовательно, «дешевых» вещей.
Невозможность или нежелание оценить разнородный товар иногда приводит к тому, что цена нивелируется: «все по десятке». Товар, который составляют старые вещи, не подразделяется на классы, а воспринимается продавцами как однородная масса хлама, сваленного в кучу, в которой, «если кому-то что-то нужно, он сам найдет». То, что вначале удивляет — как на куске полиэтилена вперемешку свалены сломанные игрушки, обувь, бюстик Ленина, ролики и порножурналы, — затем затягивает и увлекает возможностью отыскать «сокровище». Поход на рынок становится своего рода участием в лотерее, или, как нам объясняли: «Это же Поле чудес. Можно выиграть, а можно проиграть!»
Нужно оговориться, что существует категория «профессиональных» продавцов, «спекулянтов» или «перекупщиков», как их иногда называют на рынке, которых интересуют только определенные вещи, например паровые утюги, измерительные приборы, фотоаппараты и т.д., и они «знают им цену». Группа «коллекционеров» и оборот «коллекционных» товаров — марок, монет, медалей, фарфора, икон — также существуют по определенным правилам: редкий ценный товар не выкладывается на прилавок, а держится при себе; продавец и покупатель зачастую знакомы друг с другом (по клубу коллекционеров или другому блошиному рынку), сам товар несет на себе формальные характеристики ценности, например печать на фигурках Ленинградского фарфорового завода или спецгашение на марках. Блошиный рынок — идеальное место для «профессионалов», так как только здесь у них есть шанс обнаружить и перекупить за бесценок старинную монету или редкую медаль. Наш сосед по прилавку рассказывал историю о том, как он купил у какой-то старушки медаль за Бородинскую битву за 10 рублей, а затем тут же перепродал ее за тысячу.
На этом рынке также возможен торг, но в нем нет легкости, радости, игры, которые можно наблюдать на «восточных базарах». Это связано, во-первых, с тем, что основная стратегия торга с обеих сторон — прибедняться:
— Давайте за двадцать, последние деньги отдаю.
— Нет, за тридцать, у меня за квартиру полгода не плачено (из дневников).
Образ бедности зачастую воспроизводится посредством стратегии переодевания «сообразно месту». Это «грязное», «нищее» место, куда и продавцы, и покупатели приходят одетыми (и иногда даже приносят с собой «сменку» — старую мятую кепку и поношенное пальто) в соответствии с собственными представлениями о том, что значит быть бедным. Предполагается, что «бедный» вид придаст их словам вес в процессе торга, что он окажется наиболее выигрышной стратегией.
Во-вторых, продавец относится к своему товару очень персонифицированно, он не «отчужден» от него, как это обычно происходит в магазине или в комиссионке, где тоже продаются старые (но не определяемые как антикварные) вещи. Таким образом, любые попытки принизить ценность товара вызывают агрессию. В этой ситуации происходит столкновение представлений о рынке как о месте «дешевых» вещей и о собственном товаре как «дорогом сердцу» и, как следствие, ценном:
— Сколько за ватные штаны хотите?
— Я дорого прошу.
— Сколько?
— 150.
— Это же рынок!
— Что?
— А за 100? Это же рынок!
— За 100 жалко.
Таким образом, на рынке происходит столкновение ценностных иерархий, в противоречие входят индивидуальная и экономическая ценности. Однако если по счастливой случайности иерархии продавца и покупателя совпадают, то цена взлетает. «Дорогую сердцу», персонифицированную и субъективированную вещь, возможно, неразрывно вписанную в биографию продавца, отдают в руки тому, кому она тоже будет дорога по каким-либо личным мотивам. Индивидуальная ценность напрямую не связана с экономической, но именно здесь индивидуальная ценность во многом предопределяет экономическую.
Заключение
Удивительно, какое количество старых, казалось бы, никому не нужных вещей выставляется на продажу. Вообще, интересен сам факт, что у нас есть от чего освобождаться; вещи, накопившиеся за десятилетия, никто не выбрасывал, их нельзя было куда-то сдать — не пошлешь же «голодающим детям Африки» настольную лампу. Даже передаваемые по цепочке знакомых и друзей вещи постепенно затормаживали свое движение и оседали на антресолях, балконе или на даче. Очевидно, можно говорить об особом отношении советского человека к вещам. Экономика дефицита породила культуру бедности, когда вещь, купленная однажды, практически всю жизнь сопровождала человека и его близких, «плотно» вписывалась в их биографии и даже наделялась собственной «историей жизни». Предпринимались судорожные попытки как можно дольше продлить практическую жизнь вещи. Еще до конца 1980-х годов советская промышленность выпускала специальные приспособления для штопки носков — и это вместо того, чтобы производить большее количество самих носков. Многократное использование полиэтиленовых пакетиков и трехлитровых банок сейчас красиво называют «экологическим сознанием». Но ранее это была рациональность совершенно иного рода.
Сейчас все легче расставаться с вещами, ибо значительно изменилась практика потребления. Концепция магазина «Икеа» не предполагает, что вещи «врастут» в жизнь человека, будут сопровождать всю его жизнь и поэтому станут привычным и даже «дорогими сердцу». Лишь малая часть потребляемых вещей приобретет статус «старой вещи», ибо не успеет состариться вместе с хозяином, а лишь незаметно уйдет вместе со сменой интерьера. Тем не менее вещь до сих пор сложно выкинуть. Сейчас возле помоек и мест для мусорных контейнеров можно наблюдать (аккуратно сложенные и любовно упакованные!) ставшие уже ненужными вещи. Их не выкидывают, а «выносят» в надежде на то, что вещь кому-нибудь еще пригодиться и обретет нового хозяина. Одной из стратегий расставания со старыми вещами становится торговля на блошином рынке.
На блошином рынке старая вещь принимает различные значения. Она может сохранить свое изначальное предназначение и выполнять прежние функции. Однако статус старой вещи позволяет ей претерпевать и значительные метаморфозы. Она становится уже не такой однозначной, как новая, про которую более или менее понятно — как она называется и для чего используется. В старой вещи содержится большой потенциал трансформаций и дальнейшей смены значений. Здесь детская шубка смело может стать стельками, а погребальная урна — вазой. Более того, старая вещь может рассматриваться уже как сувенир. В этом случае она потеряет свою практическую значимость и «будет явлена нам исключительно затем, чтобы нечто означать»[5]. Несмотря на то что сейчас на блошином рынке разыгрывается спектакль на тему «бедность», со временем, возможно, блошиный рынок все более будет становиться «музеем под открытым небом», где старые вещи станут лишь иллюстрацией, материальным слепком прошлого. Уже сейчас на блошином рынке все больше и больше появляется иностранцев и молодых людей, покупающих «советские сувениры» и «смешные безделушки». Подобная трансформация смыслов и значений старой вещи может значительно продлить ее жизнь и увеличить ценность.