Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 2, 2004
Брюно Латур (р. 1947) — философ, антрополог, историк и социолог науки[1]. Широкую известность он приобрел благодаря антропологическому исследованию работы в современной научной лаборатории[2], в котором показывает, «из какого сора» конструируются научные факты и как сильна социальная составляющая даже самых «твердых» истин естественных наук. Если в этой работе Латур демонстрировал ученым, занятым материальным миром, какое значение может иметь для них социология, то в публикуемой ниже статье он, наоборот, объясняет социологам и политическим философам (об условности всех этих определений лучше всех пишет сам автор) значение вещей для области их непосредственных интересов. Для понимания аргументации Латура очень важно отдавать себе отчет в том, что моральное значение вещей для него не ограничивается их инструментальным характером, способностью облегчить существование человека. Являясь полноценными «действующими лицами» в сложном социальном пространстве, не сводимом к интеракции между людьми, вещи могут иметь собственную ценность и даже предъявлять требования к социальному устройству, хотя эти требования будут очень сильно отличаться от требований того типа, которые могут звучать из уст (или от имени) человеческих существ. Существа самого разного рода — двери, реки, коровы, люди… — могут быть самоцелью в смысле кантовской этики. То, что такое видение — не эфемерное интеллектуальное построение, а вывод, к которому приходят самые разные люди, в своей каждодневной практике имеющие дело с материальным миром и природой, подтверждает, например, проведенное Латуром исследование практик и дискурса активистов экологического движения и сотрудников природоохранных ведомств[3] — собственно, именно на уважительном отношении к природе (а не на ее охране в одних только интересах человека) и основана экология как политический проект.
Размышления о необходимости учитывать интересы новых «членов общества» привела Латура к мысли о «парламенте вещей»[4] — своего рода совещательном собрании из трех палат, призванных обсуждать, соответственно, учет (и принятие в ряды социума) новых морально значимых существ, выстраивание иерархии моральных и политических приоритетов с учетом интересов «новоприбывших» и реорганизацию социальной иерархии в зависимости от природы очередных «кандидатов».
Наверное, уже стало понятно, при чем тут выведенное в заголовок рубрики «либеральное наследие». Либерализм, пожалуй, из всех основных политических идеологий современности в наибольшей степени унаследовал представление гуманизма о том, что «человек есть мера всех вещей». Он давно научился защищать эту идею от контраргументов «трансцендентального» типа (или встраивать эти аргументы в свою идеологию) и артикулировать свой скепсис по отношению к выстраиванию (например, классовых) иерархий внутри человеческого социума. Но идущее от отцов-основателей либеральной теории чудовищное порой абстрагирование человека от того вещественного мира, в котором он живет, и противопоставление его этому миру в качестве безусловного хозяина делают его крайне уязвимым для критики со стороны, в частности, новых социальных движений. Хозяин, как показал еще Гегель, может очень быстро превратиться в раба — одному аспекту именно этой проблематики посвящены статьи о брэндах, публикуемые в этом номере «НЗ».
Если согласиться, что вещи имеют не только утилитарное значение, то возникает широкое поле для размышлений о роли вещности и взаимоотношений между людьми и вещами, как в советском опыте, так и в постсоветском. С одной стороны, утилитарная парадигма присуща как позднесоветскому, так и постсоветскому обществу потребления — с другой стороны, советское время поддерживало своеобразные способы обращения с вещами, которые имели не только бытовое, но и немаловажные социальные и моральные значения. Об этом предлагают задуматься авторы статей о «советском обществе ремонта», представленных в этом выпуске. Остается отметить, что, вполне возможно, травмы, вызванные концом привычной эпохи и охотно используемые идеологами антилиберализма, связаны не только с развалом старых идеологических рамок и даже не только с новым социальным неравенством, но и, в частности, с трудным переходом от старого отношения к вещам — к новому.
И, наконец, разговор о моральном и социальном значении вещей имеет отношение и к третьей представленной в этом номере теме — к страхам и возможным опасностям, связанным с развитием и расширением Европейского союза. Безликость и абстрактность символов ЕС и невнимание к индивидуальности (всегда выражающейся вещественно) различных европейских культур, на которые жалуется словенский поэт Алеш Дебеляк, не в последнюю очередь связаны с пренебрежительным отношением к вещам. С другой стороны, и на критику Дебеляком еврокупюр за то, что они показывают объекты архитектуры, а не лица знаменитых мертвых белых мужчин, можно возразить указанием на вполне реальное значение арок и мостов как элементов конкретного морального окружения человека. Трудно представить себе более конкретный, вписанный как в самую что ни на есть локальную, так и общеевропейскую историю, образ, чем знаменитый мост над Дриной. Если этот мост будет полностью восстановлен и, чем черт не шутит, запечатлен на одной из будущих купюр, то это может стать не худшим знаком того, что две части Европы хотя бы отчасти объединились. [НЗ]