Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 1, 2004
Мыкола Рябчук (р. 1953) —научный сотрудник Украинского центра культурных исследований в Киеве.
В 2001 году американский политолог Кит Дарден опубликовал статью в журнале «East European Constitutional Review», в которой, кажется, первым употребил термин «шантажистское государство» по отношению к полуавторитарным, или, как их еще называют, «гибридным» режимам на территории бывшего СССР[1]. Государственный, то есть определенным образом институциализированный, шантаж является, по его мнению, главным средством и способом осуществления власти в постсоветских странах. Зиждется эта система, согласно Дардену, на трех основных элементах. Во-первых, все режимы, возникшие на постсоветском пространстве, чрезвычайно благосклонно относятся к коррупции. В определенном смысле, утверждает ученый, они ее даже лелеют и поощряют. Но в то же время — и это уже второй элемент системы — они интенсивно используют унаследованный от СССР аппарат слежки (МВД, КГБ — в разных реинкарнациях, а также новосозданная опричнина под названием «налоговая администрация») для учета всех правонарушений и накопления всяческого «компромата». И наконец, третий элемент системы — выборочное применение законов: исключительно мягкое по отношению к «своим» (экономически и политически лояльным подданным) и исключительно жесткое (в сущности — террористическое) по отношению к «чужим» (оппозиционерам и прочим отступникам, реальным или всего лишь подозреваемым в недостаточной лояльности).
Представленная модель выглядит достаточно убедительно — даже без ссылок на «колоритные» записи майора Мельниченко[2], щедро цитируемые и комментируемые Дарденом. Повседневная жизнь и, в частности, поведение властных «элит» в Украине, России, Армении, Казахстане лучше любой экспертизы подтверждают подлинность упомянутых записей, делая их в определенном смысле парадигматическими не только для главных киевских кабинетов, но и для московских, минских, бишкекских…
Труднее согласиться с Дарденом в его окончательных — достаточно пессимистических — выводах. Описанная система представляется ему весьма стабильной, и изменить ее в обозримом будущем вряд ли возможно. Ибо все, кто в состоянии ее изменить, совершенно в этом не заинтересованы: «Президент и его окружение удерживают власть, олигархи — ресурсы, что же касается средств массовой информации, то они остаются контролируемыми, а население — запуганным, фрагментированным и угнетенным».
Между тем падение авторитарных режимов подобного типа в Югославии и, совсем недавно, в Грузии дает приверженцам демократии надежду на подобные изменения в других странах и побуждает к более пристальному анализу условий и факторов, делающих такие изменения возможными.
Дарден несколько упрощает картину, рисуя и «власть», и «народ» в Украине одним-единственным, безнадежно серым цветом. Ибо даже в советские времена (во всяком случае, в послесталинские) «власть» не была чем-то однородным. И уж тем более сегодня она заметно разделена в Украине по региональным, экономическим, политическим и прочим признакам. Ее «единство» достигается пока при помощи упомянутого шантажа, но его дальнейшая эскалация и тотализация неизбежно превращает большинство «олигархов» в скрытых противников «шантажистского государства» (то есть противников шантажирующего их госаппарата во главе с президентом и его администрацией). Желание сорваться с крючка и уйти в свободное экономическое и политическое плавание представляется естественным желанием если не большинства, то, во всяком случае, значительной части олигархических элит[3].
Столь же неоднозначно обстоят дела и с украинским «народом», то есть населением. Уровень его отчуждения от власти и, вообще, от политики действительно очень высок; большинство украинцев не доверяет ни государственным лицам, ни государственным институциям, однако доверие к оппозиционным лидерам, партиям, средствам массовой информации не намного выше. Опрос, проведенный в прошлом году в разгар антиправительственных выступлений, показал, что почти две трети (64%) опрошенных не знакомы с требованиями оппозиции, причем более половины из них (54%), оказалось, и не испытывают никакого желания с этими требованиями познакомиться[4].
Посткоммунистические элиты, безусловно, потрудились на славу, дабы сохранить унаследованное от СССР негражданское общество в негражданском — атомизированном, отчужденном и разобщенном — состоянии. Но зачатки гражданского общества в Украине, вопреки многолетним усилиям власти, все же существуют. Существуют многочисленные, подчас весьма эффективные общественные организации — как, например, Комитет избирателей Украины (www.hq.org.ua), Харьковская правозащитная группа (www.khpg.org), Центр экономических и политических исследований им. Александра Разумкова; существуют независимые, хотя и постоянно преследуемые властями масс-медиа; существует довольно влиятельная (для СНГ) демократическая оппозиция, располагающая одной третью голосов в парламенте (и почти половиной вместе с «условно оппозиционными» коммунистами).
И наконец, кроме неоднородных элит и «неоднозначного» населения, существует еще и третий фактор, третий «игрок», способный повлиять на изменение постсоветского статус-кво в Украине — совершенно не учтенный, однако, Китом Дарденом в его пессимистических прогнозах. Это, конечно же, — международное демократическое сообщество, установившее в последние десятилетия свои правила игры во всем мире и менее всего заинтересованное в нарушении этих правил на Европейском континенте. То, что ЕС сегодня более всего озабочен своим собственным расширением, а Соединенные Штаты — войной в Ираке, вовсе не означает, что украинское правительство получит карт-бланш на проведение очередных «грязных» выборов и прочие увертки, метко охарактеризованные Хавьером Соланой как «игра с правилами, вместо игры по правилам». Последняя жесткая резолюция Совета Европы[5] и соответствующие заявления ЕС и НАТО по поводу конституционных махинаций украинского руководства дают Киеву четко понять, что избежать санкций за подобное поведение не удастся — сколько бы украинские руководители ни трубили о своей «евроатлантической интеграции».
Вряд ли какой-либо из трех упомянутых факторов можно выделить как наиболее важный, то есть решающий. Решающим, полагаю, является наличие всех трех факторов, их своеобразная синергия. Безусловно, в странах с недоразвитым гражданским обществом и слабыми или вообще отсутствующими традициями демократии всякие радикальные изменения являются прямым или косвенным следствием расслоения или даже раскола внутри властной авторитарной верхушки. «Отступничество элит, — пишет американский коллега Дардена Лукан Вэй, — является важной составляющей вынужденного плюрализма»[6], то есть плюрализма, в основе которого лежит не уважение властей к демократическим институциям и процедурам, к правам человека, а главным образом их неспособность установить в стране желаемый уровень авторитаризма. В этом смысле нет ничего удивительного и в том, что главные соперники авторитарных правителей происходят, как правило, из их собственного окружения. (Не только Ющенко был премьер-министром у Кучмы, но и сам Кучма был премьер-министром у Кравчука, да и Кравчук был не последним лицом в аппарате Щербицкого. Именно там все они создали себе определенное публичное имя и репутацию достаточно умеренных и компетентных политиков — чего никогда не смогли бы достичь, начиная карьеру непосредственно в оппозиции, лидеров которой господствующие масс-медиа либо замалчивают, либо рисуют опасными радикалами или, еще хуже, инфантильными, некомпетентными идеалистами.)
Отступничество элит, несомненно, сыграло решающую роль не только в падении Милошевича и Шеварднадзе, но и фактически в падении всех коммунистических режимов в 1989-1991 годах. Для того, однако, чтобы совершенно естественное расслоение авторитарной верхушки закончилось откровенным «предательством» определенной ее части и бегством на сторону оппозиции или хотя бы плохо скрываемым саботажем, необходимо наличие двух других упомянутых факторов: мощного (или, по крайней мере, ощутимого) давления «снизу», со стороны общества, и не менее ощутимого, скажем так, давления «сверху», то есть со стороны международных государственных и негосударственных организаций, определенным образом легитимирующих (или делегитимирующих) данный авторитарный режим.
Кроме весомой моральной поддержки, которую «диссидентствующие» элиты получают и от «народа», и от «международного сообщества» (и которой, заметим, лишаются их консервативные собратья), упомянутая поддержка может иметь и весьма важный практический аспект. Прежде чем сделать решительный — и довольно рискованный — политический шаг в сторону оппозиции, «отступники» должны знать, что в случае неудачи ни «народ», ни «международное сообщество» не оставят их режиму на растерзание. Наличие в Украине влиятельной демократической оппозиции с широкой электоральной базой (особенно в западных регионах страны) служит для многих потенциальных политических «диссидентов» своего рода «охранной грамотой»: два года назад тысячи украинцев (главным образом приверженцы Ющенко) голосовали за Юлию Тимошенко лишь для того, чтобы спасти ее от «преследований Кучмы»; по той же причине властям пришлось выпустить из тюрьмы Андрия Шкиля, избранного депутатом по одному из округов на Львовщине.
В этом смысле Украина, несомненно, является «слабым звеном» (наряду с Молдовой) в цепи консолидированных авторитарных режимов, утвердившихся на территории бывшего СССР. В отличие от Белоруссии, Казахстана, а теперь, увы, и России, в Украине все еще возможны политические неожиданности. Ни ужесточение репрессий против оппозиционных политиков и независимых масс-медиа, ни манипуляции с избирательными законами и комиссиями, ни даже отчаянное перекраивание конституции под свои сиюминутные нужды не гарантируют правящему режиму победы на выборах. Лет пять назад, помнится, российский политолог Александр Рубцов сравнил постсоветские «фасадные демократии» с эдаким новеньким эмалированным ведром с красивой деревянной ручкой, имеющим, впрочем, один (всего лишь один) недостаток. На дне этого ведра имеется дырочка, причем именно такого размера, который не позволяет донести воду от колодца до крыльца[7]. То есть все формально демократические институции в странах СНГ как бы существуют, все формально демократические процедуры как бы осуществляются, однако всегда с небольшой, так сказать, «дырочкой» — с разнообразными нарушениями, необходимыми для сохранения существующей власти. Размер этой «дырочки», этих нарушений не должен быть слишком большим — дабы не нарваться на международные санкции, однако не должен быть и слишком маленьким, дабы не потерять власть (как это случилось в Украине в 1994 году с Леонидом Кравчуком, а перед тем — с Вячеславом Кебичем). Вопрос о минимально необходимых и в то же время максимально допустимых нарушениях превращается в дьявольскую дилемму для многих постсоветских правителей, естественно не желающих оказаться в роли Милошевича или Чаушеску, однако не стремящихся также к международной изоляции и остракизму по примеру Лукашенко. Ширина этой «дырочки», этого «коридора», по которому им приходится продвигаться, как по минному полю, зависит от многих факторов, среди которых главные, как уже говорилось, — давление «снизу», повышающее уровень репрессий и нарушений, необходимый для удержания власти, и давление «сверху», снижающее максимальный уровень репрессий и нарушений, который авторитарные правители могут себе безнаказанно позволить.
Нетрудно заметить, что в случае Украины этот коридор достаточно узок. С одной стороны, в Украине гражданское общество не ограничивается, как в России, столичным городом (плюс, в какой-то степени, другими крупными городами, где политический плюрализм более-менее институциализирован). В Украине гражданское общество, кроме «прикормленного» Киева, имеет достаточно глубокие корни в западной части страны, являющейся не столько «рассадником национализма» (вопреки расхожему мнению и официальной пропаганде), сколько источником политического плюрализма и солидарного гражданского сопротивления авторитарным тенденциям[8]. А с другой стороны, Украина не имеет, в отличие от России, огромных сырьевых ресурсов (не говоря уж о ядерном оружии) и, в отличие от среднеазиатских республик, некой «азиатско-мусульманской» специфики, якобы извиняющей «несовершенство демократии» в этих странах и предохраняющей соответствующие авторитарные режимы от жестких санкций со стороны Запада.
В Украине пространство, в котором авторитарный режим может безнаказанно подличать, сравнительно ограниченно. В какой-то степени Леониду Кучме удавалось избегать санкций за различные нарушения международных обязательств главным образом благодаря его так называемой «многовекторной» политике, то есть поочередному заигрыванию то с Западом, то с Россией и поочередному шантажированию обоих угрозой дальнейшего «сближения» с противником[9]. Похоже, однако, что после «Гонгадзегейта» этот прием уже не срабатывает. Запад устал наконец от сомнительного партнера, постоянно меняющего свою традиционную геополитическую ориентацию на нетрадиционную (и наоборот). А Россия, кажется, тоже прекратила охотиться за «неуловимым Джо», поняв наконец, что никуда этот Джо после «кассетного скандала» от нее не денется.
В этих условиях в Украине можно было бы ожидать активизации третьего и, пожалуй, важнейшего фактора, необходимого для смены режима, — расслоения и раскола внутри властных элит. Фактически в Украине этот процесс никогда не прекращался, о чем свидетельствует, в частности, огромное количество «бывших» в рядах сегодняшней украинской оппозиции. «Разновекторные» политические, экономические и даже языково-культурные ориентации украинских элит в значительной степени воспрепятствовали становлению режима единоличной авторитарной власти в стране, вынуждая президента осуществлять «многовекторную» внутреннюю политику — не только внешнюю. Наличие, с одной стороны, нескольких конкурирующих между собой кланов, а с другой — влиятельной демократической (а не только бесперспективной коммунистической) оппозиции создает возможность разнообразных ситуационных альянсов одного (или нескольких) кланов с демократами. В сущности, главная политическая задача, которую решает в последние годы Леонид Кучма, — это недопущение подобных альянсов и предотвращение диссидентства в рядах собственных якобы сторонников[10]. Можно предположить, что успех так называемой «конституционной реформы» и результат президентских выборов 2004 года в значительной мере зависят от способности Кучмы и его «антикризисного менеджера» Медведчука удержать под контролем своих людей в парламенте, правительстве, регионах, издавна примеряющихся к лаврам оппозиционеров-победителей, но в то же время помнящих о весомых папках компромата на каждого из них в налоговой службе и прочих «правоохранительных» органах.
Эксперты, как правило, соглашаются в том, что период первичного накопления капитала в Украине в основном закончился и правящая олигархия заинтересована скорее в либерализации режима, чем в его ужесточении. Более прозрачня экономика и политика, безусловно, усложняют привычную игру и уменьшают привычную прибыль, но с другой стороны, делают ситуацию более предсказуемой, безопасной и независимой от минутных прихотей авторитарного президента и его фаворитов. Не менее важной является также перспектива легализации и легитимации «новых украинцев» на международной арене — в качестве добропорядочных бизнесменов и надежных партнеров, а не персонажей унизительных анекдотов и объектов пристального внимания со стороны Интерпола, FATF[11] и прочих не слишком дружественных к ним организаций.
Вопреки расхожим стереотипам, Украина уже сегодня экспортирует в страны ЕС в два раза больше товаров и услуг, чем в Россию. Даже если признать, что проникать на этот рынок сложнее, общий объем этого рынка (в 40 раз больше российского) делает его несравнимо более привлекательным и перспективным (не говоря уж о его благодатном влиянии на модернизацию экспортно-ориентированных отраслей)[12]. Впрочем, даже те украинские олигархи, которые делают деньги в России (главным образом на импорте и реэкспорте российских нефти и газа), хранят эти деньги отнюдь не в Москве и, естественно, не в Минске. Все это делает украинские бизнесс-элиты не только заинтересованными в улучшении отношений с Западом, но и, с другой стороны, уязвимыми перед возможными санкциями.
Фактически в сохранении статус-кво и даже ужесточении авторитаризма заинтересован лишь госаппарат во главе с президентом, плюс силовики, налоговики и прочие творцы и хозяева шантажистского государства. После того как беглый майор Мельниченко обнародовал дворцовые записи президентских бесед с сообщниками, упомянутая заинтересованность превратилась, как мне кажется, в жизненную необходимость. Для участников подобных бесед международная изоляция в пределах собственной страны должна быть далеко не наихудшим вариантом возможного будущего.
Отчасти поэтому я не представляю себе никакого «грузинского сценария» в Украине[13]. Кучма — не Шеварднадзе, не Ельцин и даже не Кравчук. Просто так он не может уйти, даже если бы пожелал. Потому что за спиной у него злополучный майор, злополучные пленки и, увы, все еще живые свидетели, готовые многое вспомнить, как только развеется призрак шантажистского государства. Будь я на месте украинского президента, я бы плюнул в глаза каждому, кто бы осмелился предложить мне какие-то гарантии. Потому что единственной надежной гарантией для Леонида Кучмы может быть только сам Леонид Кучма. В подобном положении люди, как правило, не останавливаются ни перед чем, и боюсь, что тбилисскими розами здесь дело не обойдется.
Украинский режим, как и югославский, может пасть лишь вследствие предательства властных элит. Кучма, как видится, понимает это и расставляет на ключевых постах людей, которым, кaк и ему, терять нечего. Вряд ли есть что-либо, перед чем они остановятся ради удержания власти. Украинский спецназ — это все еще советский спецназ, для которого избить или даже убить «хохла», «бандеру» — святое дело. Поведение этих молодчиков в августе 1995 года во время похорон патриарха Владимира или же в марте 2001-го, когда они вылавливали на Киевском вокзале участников антиправительственных выступлений (главный опознавательный признак «правонарушителей» — украинская речь), не оставляет сомнений насчет их возможной будущей роли в демократизационных процессах.
Для большинства русских и русскоязычных жителей Украины, преобладающих почти во всех крупных городах, борьба национал-демократов против безнадежно коррумпированного и всеми дружно нелюбимого режима остается, однако, в значительной степени «чужой войной», за которой они готовы в лучшем случае сочувственно наблюдать из окон, оторвавшись на миг от какого-нибудь гораздо более занимательного телевизионного «Поля чудес». Да, почти все они не любят Кучму и его прихлебателей, но почти точно так же не любят или, во всяком случае, не доверяют национал-демократам — во главе то ли с Вячеславом Черноволом[14], то ли с Виктором Ющенко[15].
Насколько это предубеждение, взлелеянное советской «антинационалистической» пропагандой и всячески подогреваемое сегодняшним телеофициозом, имеет реальные основания?
«Ющенко — не националист» — с этим как бы соглашаются все, даже самые заядлые его противники, не забывая, однако, прибавить: «Сам Ющенко — да. Но его окружение…»
«Окружение», однако, — понятие довольно расплывчатое. Блок «Наша Украина» состоит из более чем ста депутатов разных национальностей и разных политических ориентаций, среди которых примерно половина — «списочники», а половина — мажоритарщики, присоединившиеся к парламентской фракции «Нашей Украины» постфактум. Как и всякая зонтичная организация, «Наша Украина» довольно разнородна. Отнюдь не все ее члены вызывают лично у меня симпатию. Однако в руководстве блока я не вижу ни заядлых националистов, ни антисемитов, ни оголтелых русофобов, ни экстремистов — весьма умеренная публика, с приличным бизнес-, дипломатическим и прочим педигри, способная хоть сегодня взять власть и руководить страной вполне рассудительно и компетентно. То же самое впечатление оставляет программа действий, предложенная «Нашей Украиной» в мае 2002 года, сразу после парламентских выборов, с надеждой создать вокруг себя центристское большинство и, соответственно, коалиционное правительство[16].
О компетентности Ющенко, пожалуй, лучше судить по его делам, а не по сочувственным вздохам телевизионных пропагандистов («Ющенко, дескать, ничего — честный, хороший парень. Но он слаб, а нам нужен сильный, волевой президент…»). На протяжении пяти лет Ющенко весьма успешно руководил Национальным банком, в том числе в роковом 1998 году, когда гривна хотя и пошатнулась, но не ринулась в пропасть следом за российским рублем — в значительной мере благодаря профессионализму главного банкира. В 1999-2001 году этот же человек поднял на ноги украинскую экономику, закрыл многие воровские дыры, ликвидировал бартер, выплатил астрономические задолженности по пенсиям и зарплатам, сократил внешний долг, осуществил целый ряд необратимых реформ, последствия которых ощущаются до сих пор.
Лично для меня наиболее убедительной характеристикой Ющенко является один из многочисленных эпизодов, записанных бдительным майором Мельниченко, — где персонаж, похожий на президента Кучму, выслушивает жалобы другого персонажа, похожего на главного налогового начальника Азарова. Азаров жалуется Кучме на тогдашнего премьер-министра Ющенко, что тот, мол, не хочет подписывать какие-то сомнительные документы, несмотря на устное указание президента. «Да, — огорченно вздыхает Кучма, — он не такой простой, как мы думали».
Даже если бы честность была единственным достоинством Виктора Ющенко, одного этого, полагаю, было бы достаточно, чтобы связывать с ним определенные надежды, — слишком уж редкостна эта черта в политике, особенно постсоветской.
Разумеется, и Виктор Ющенко, и «Наша Украина» принадлежат определенной эпохе и определенному социуму и в этом смысле имеют свои неизбежные ограничения и недостатки. Но это, несомненно, лучшее из всего, что имеется в сегодняшней посткоммунистической Украине, и это все-таки шанс на более разумное, гуманное и справедливое общество, чем то, которое существует сегодня и которое защищают его оппоненты.