Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 1, 2004
В последние месяцы 2003 года на пространстве бывшего СССР произошло два знаковых политических события. В России на парламентских выборах «правые» партии потерпели сокрушительное поражение, ставшее одновременно очередным поражением российского парламентаризма. В Грузии почти одновременно произошла первая в постсоветской истории «бархатная», то есть бескровная, революция, свергнувшая президента Эдуарда Шеварднадзе. В результате (насколько возможно судить) честных всенародных выборов на его место был избран молодой «постсоветский» политик Михаил Саакашвили.
Каждое из этих событий породило свои стереотипы описания. В российском случае «кризис правых» все чаще приравнивается к кризису «либеральной парадигмы», в грузинском же многие наблюдатели усматривают рост новой волны демократизации, модель революционного восстания народа против пережитков советского стиля правления. Оба стереотипа представляются нам заслуживающими пристального анализа — именно с этой целью мы в этом номере «НЗ» представляем ряд совершенно разных взглядов на тему «революции» и «реформ».
Из политических мыслителей, задававшихся вопросом об исторических закономерностях революционных процессов, один из наиболее фундаментальных трудов, пожалуй, принадлежит Бэррингтону Муру Младшему (р. 1913). Социолог, специалист по советской политике, сотрудник Гарвардского центра по изучению России, Мур в 1966 году опубликовал обширное исследование, в котором сравнил модернизационные процессы в истории Англии, Франции, США, Китая, Японии и Индии, стараясь понять, какую роль сыграли две наиболее значимые социальные группы Нового времени — крестьяне и землевладельцы — в возникновении того или иного политического строя и развертывании «буржуазно-капиталистического», фашистского и коммунистического сценариев. Вывод стал неожиданным для самого Мура: если рассматривать долгосрочную историческую перспективу, то, оказывается, постепенные и «мягкие» преобразования зачастую требуют не меньших жертв, чем «кровавые» революции, — более того, «постепенные реформы» зачастую становятся возможными лишь в результате предшествовавших им волн насилия и репрессий. Таким образом, Мур стал одним из влиятельных мыслителей 1950-1960-х годов (наряду со своим другом и соавтором Гербертом Маркузе, Мишелем Фуко и другими), указывавших на скрытые формы репрессий, присущие любому, даже либеральному обществу. Эпилог к книге «Социальные истоки диктатуры и демократии» впервые публикуется здесь в русском переводе.
С выводами Мура можно (и, как нам кажется, нужно) не соглашаться, но воспринимать их надо всерьез — и в первую очередь либералам. Ведь чуть ли не основной определяющей чертой либерализма как одной из главных реакций на Французскую революцию с самого начала была поддержка градуализма, постепенных реформ, в отличие как от реакционного консерватизма, так и от демократического радикализма. Возвращаясь к нынешней российской ситуации, можно задаться вопросом, не стал ли такой градуализм, в отношении если не экономических, то, уж точно, политических реформ, одной из причин кризиса «правых»? Насколько уместна терпимость «либералов» к антилиберальным действиям власти во имя «ожидания реформ»?
Вместе с тем Мур не без оснований скептичен и по отношению к противоположной крайности — революционному радикализму, хотя, быть может, и не полностью осознавал все ужасы не только сталинских, но и маоистских постреволюционных репрессий.
Смогут ли новые, бескровные, «демократические» революции стать выходом из этой дилеммы?
В январе этого года один из редакторов «НЗ» присутствовал в Тбилиси на встрече представителей российских общественных организаций с молодыми активистами «Кмары». Наши грузинские собеседники долго говорили об успехе методов ненасильственного сопротивления и планах применить эти же методы для борьбы с режимом Аслана Абашидзе в Аджарии. Чтобы понять политические предпочтения решительно настроенных студентов, один из российских участников разговора спросил, как «Кмара» относится к эпохе Звиада Гамсахурдиа. Вопрос поставил 24-летних активистов в тупик. Посовещавшись, они ответили, что пока не задумывались над ним, но им кажется, что как первый президент независимой Грузии Гамсахурдиа, несомненно, заслуживает уважения.
Замешательство молодых революционеров в вопросах истории красноречиво контрастирует с пьянящим ощущением «власти над судьбой», которое они явно испытывают и которое в свою очередь радикально отличает их от немногих политически активных российских сверстников. Молодые авторы (или исполнители?) сербской революции 2000 года и грузинской — ноября 2003-го охотно представляют свои действия как результат заранее обдуманной стратегии. В этом убеждении коренится их уверенность в том, что методы ненасильственного сопротивления недемократическим режимам универсально применимы и что успех им гарантирован.
При всем скепсисе, который не может не вызывать такой безбрежный энтузиазм, нельзя закрывать глаза и на то, что Сербия и Грузия явили собой первые за долгое время примеры общественного противостояния посткоммунистической власти, которая с интересами общества не считалась. Вопрос в том, станут ли считаться с этими интересами новые лидеры, пришедшие к власти на волне сопротивления. Как научила нас новейшая российская история, это зависит не только от самих лидеров, но и от готовности общества защищать свои интересы и в хмурые послереволюционные будни. Общества — а не только маленького числа профессиональных гражданских активистов.
Дело за обществом, то есть за всеми нами. Еще не все обитатели постсоветского пространства отказались от мечты о государстве, стоящем на службе у граждан. Всем им мы предлагаем вместе с авторами этого номера задуматься о возможных путях реализации этой мечты. [НЗ]