Homo oeconomico-politicus
Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 6, 2003
Наша рубрика называется «гуманитарная экономика». Что это такое? Не знаю. Пытаюсь ее построить вместе с читателями. Во всяком случае, экономический подход к человеческому поведению явно относится к гуманитарной экономике. Что это означает?
Экономический империалист — а я экономический империалист — убежден, что человек всегда осуществляет рациональный выбор. В любой ситуации он мысленно прикидывает выгоды и издержки и принимает максимизирующее решение. Конечно, утверждение о «мысленной прикидке» весьма натянуто. Любой психоаналитик здесь усмехнется, а я смиренно поклонюсь. Рациональный выбор — это не выбор на основании скрупулезных бухгалтерских подсчетов, а выбор на основании мнения человека о своей выгоде и своих издержках. Таким образом, это, во-первых, именно прикидка, а не расчет, то есть то, что в порядке салонного трепа называют интуицией, забывая, что в интуиции главное — это пристальность рассмотрения; а, во-вторых, если мы попросим человека объяснить нам, дуракам, почему он сделал этот, а не другой выбор, то на нас обрушится лавина неадекватной мотивации, в которой плавают непереваренные куски под названием «духовность» или «нравственность». Гуманитарная экономика оперирует понятием «человеческий капитал». А человеческий капитал — это далеко не всегда аппетитный торт. Посмотрим же на себя пристально, чтобы оценить человеческий капитал, которым мы владеем.
Мы родились и выросли в традиционном тоталитарном обществе. Мы прошли социализацию в пионерии и комсомоле. Мы адаптировались к этому обществу. И те, кто радостно принимал его, и те, кто с ним боролся. Мы приобрели навыки чтения между строк и вписались в контркультуру кухонных разговоров. Мы научились различать врагов и друзей. Мы последовательно меняли слова-паразиты от резкого «значит» через «на самом деле» до «как бы», каждый раз подчеркивая, что между означаемым и означающим лежит пропасть. Мы освоили, что прямое высказывание граничит с героизмом и, уж во всяком случае, требует площадного пафоса. Все это адаптация к Т-модели, к обществу тоталитарного, традиционного типа.
Что касается М-модели, общества модернистского типа, то она требует не меньших, если не больших затрат на адаптацию. Это модель другая. На кухнях там мировые вопросы не решают, в высказываниях почти нет любимого подтекста. Навыки общинного выбора друга и врага мало применимы в гражданском обществе. Моральный выигрыш все больше сливается с жизненным успехом.
Не меньшей встряске подверглись профессиональные навыки. Социологи в свое время вдосталь поломали голову над переходом от сельского к индустриальному обществу. Можно сказать, что обдумывание этого перехода и породило социологию. Но ведь и переход от индустриального общества к современному повлек за собой серьезнейшую ломку в способах зарабатывания денег. Мы даже не знаем, как назвать современное общество. Его с изяществом носорога называют то постиндустриальным, то экономикой знаний, информационным обществом, хотя тут же отмечают обесценение информации, в том числе и знаний. Я предпочитаю называть это общество игровым. Во всяком случае, вычленение задачи, определение локальной стратегии и ориентация на достижение ограниченной цели весьма далеки от бесконечности как промышленного, так и научного конвейера. Красота инженерного исполнения уступает место эффективности. Многодумное покашливание ценится меньше хлесткой фразы. Понятие потребности уступает место платежеспособному спросу.
Профессиональная перепрофилизация требует либо смены профессий из-за перемен в структуре занятости, либо коренной переориентации в рамках той же профессии. Профессионально успешный человеческий капитал Т-модели мало пригоден для общества М-модели. И наоборот. Не так ли, господа профессора?
Есть одна очень интересная особенность, которая заставляет по-новому взглянуть на человеческий капитал. Дело в том, что человек может адаптироваться к М-модели общества, но не суметь перепрофилироваться профессионально. Впрочем, это редкое явление. Гораздо чаще мы встречаем успешного в жизни человека, тоскующего по утраченным ценностям. Бородатый банкир, придерживающийся весьма черносотенных взглядов, или процветающий штукарь-художник, твердящий об утрате духовности, — это типичные фигуры нашего бомонда.
Если вспомнить Вторую модернизацию — переход от общины к обществу на рубеже XVIII-XIX веков, — то она характеризовалась той же диспропорцией. Пили невероятно. В США пили в три раза больше, чем сейчас. Почему же Третья модернизация — нынешняя — должна отличаться чем-то? Пьют. И чокаются за Россию, которую потеряли.
Конечно, мы не можем утверждать, что две части человеческого капитала — часть, отвечающая за адаптацию, и часть, отвечающая за профессиональную востребованность (профилизацию), — независимы друг от друга. Для нас важно только то, что они все-таки разные, что человеческий капитал неоднороден.
Отказ от гипотезы однородности человеческого капитала, принятой в экономической науке, носит весьма прагматический характер. Он нужен для анализа общества, находящегося в стадии модернизации. Дело в том, что издержки в процессе пересоциализации, если можно употреблять такое слоновье слово, существенно больше, чем в процессе перепрофилизации. Уж больно глубоко въелись в нас привычки, симпатии и антипатии. Значительно тяжелей их выдергивать и менять, чем профессиональные навыки.
А еще надо бы сказать о компетенциях в М-модели, в новом обществе. Речь идет об умении пользоваться новыми формальными институтами. Короче, соображать, с какой бумажкой идти в ДЭЗ, а с какой в суд. Казалось бы, эта часть человеческого капитала легче всего поддается модификации. Да. По сравнению с адаптацией или профилизацией. Но все равно не легко. Пример — поведение СПС на последних выборах в Думу. Ведь проиграли — если посчитать по сравнению с предыдущими выборами – потому, что их избиратели не пришли голосовать. Ни за кого другого они не голосовали, просто не пришли. Значит, надо было не агитировать, а поднимать с диванов. Да и агитации-то за свою программу не было. Старались залезть на чужое поле. Говорили, например, о социальной справедливости. А что чувствует предприниматель, когда слышит о социальной справедливости? Он слышит, что и СПС хочет налоги повысить. На поле социальной справедливости СПС коммунистам и природным рентовцам проигрывает на раз да еще и своих отпугивает. А вот на поле агрессивного, свободного бизнеса, культа успеха и самодостаточности они не сражались. Не компетентны в М-модели. А казалось бы, самые продвинутые ребята.
Таким образом, можно быть успешно профессионально перепрофилированным и настолько некомпетентным, чтобы ляпнуть про «либеральную империю», заставив вздрогнуть весь свой электорат. Но это тоже редкость. Как правило, бывает наоборот. Все-таки человеку легче сориентироваться в новой политико-правовой реальности, чем обрести новые профессиональные навыки. Если он, конечно, сам не политик.
А вот теперь честно и строго попробуйте сами оценить человеческий капитал России с точки зрения его приспособленности к Т-модели и М-модели. Разбейте население по возрастам, как в статсправочнике: 20-29, 30-39… 60-69 и старше 70. В каждом возрасте оцените — на свой вкус, — сколько процентов народу адаптировалось к новому качеству жизни, сколько нашло сносную работу, сколько соображает насчет своих прав и обязанностей. Проведите различение по всем трем компонентам человеческого капитала.
А потом вычтите суммарный человеческий капитал Т-модели из М-модели. Или наоборот. Вот у вас и получится электоральное число России. Поразительное. Опрошенные мной эксперты (психологи, социологи, экономисты) в сумме оценили разницу в 10% в пользу традиционного человеческого капитала. Это значит, что модернистский электорат составляет 45% человеческого капитала России.
По исследованиям Татьяны Кутковец и Игоря Клямкина, проделанных совершенно другим путем по заказу клуба «2015», модернизировано около 40%.
Видимо, электоральное число России где-то в пределах 10-20% в пользу Т-модели. К 2007-2008 годам, похоже, из-за сдвижки возрастов и идущих все-таки процессов модернизации оно уйдет в ноль, то есть человеческий капитал Т-модели и М-модели сравняется. Объективно это так. Но реальность необъективна.
Экономика — гуманитарная наука. Осуществляя рациональный выбор, человек основывается на своих мнениях по поводу «того-сего», а не на расчетах. Экономисты давно согласились, что теория рационального выбора верна, а вот теория рациональных ожиданий нет. Они основывают столь странное согласие на хитром утверждении об асимметричной информации. Дурят нашего брата то есть.
Конечно, за словами о православных ценностях, о еврейских олигархах, о духовности и природной ренте скрывается откровенное желание расправиться с более удачливыми конкурентами и прибрать к рукам чужое добро. Тут все ясно. Как говаривал покойный художник Анатолий Зверев: чист как чекист и кристален как Сталин.
Но есть и более тонкие рассуждения, которые помогают понять, как действуют идеологические импульсы с точки зрения теории рационального выбора.
Есть великий либеральный принцип «подглядывания». Мы жили за «железным занавесом», сквозь глушилки ловили «Свободу» и «Голос Америки». Потом мы стали «выезжать». Мы увидели, что в странах «Запада» жить сытнее, ярче, безопасней. Либеральный принцип подглядывания подтолкнул нас к запуску модернизационного проекта. Давайте и у нас сделаем так, как там. И мы ринулись делать. А потом оказалось, что не все так уж просто.
Экономисты различают макро- и микроэкономику. Неплохо бы начать политикам-идеологам различать макро- и микроидеологию. Макроэкономика — это наука о национальном доходе. Куда страна идет? Камо грядеши? А вот микроэкономика — это наука о том, как возникает цена. А теперь попробуем так же подойти к идеологии. Модернизационный проект — это макроидеология. Модернизационный проект ударил по бабульке. Бабульке пенсию бы побольше. Не нужен ей берег турецкий.
Михаил Ходорковский, подсуетившись в период раздрая, создает цивилизованную, модернизированную, самую прозрачную и эффективную корпорацию. Выходит на мировой уровень и добивается международного признания. А кто-то не выходит. А у кого-то не получается. Не покупают картины художника Шилова в Париже. И возникает на микроидеологическом уровне ценность природной ренты и православной духовности.
Микроидеология — это была бы наука о возникновении ценностей согласно теории рационального выбора.
Итак, «подглядывание», попав в нашу отечественную микроидеологическую среду, породило два феномена в соответствии с состоянием нашего человеческого капитала: модернизационный и изоляционистский проекты. Оба эти проекта макроидеологические. Модернизация является выигрышем для страны, а изоляция проигрышем. Это ясно.
Но экономисты, не проникшись гуманитарным духом своей науки, не озаботились вопросом о том, как это макроидеологическое воздействие отзовется в реальной микроидеологической среде. Впрочем, если правду сказать, то они особенно не понимали и того, как их макроэкономические действия отзываются в реальной микроэкономической среде. Это, конечно, особая история. Как говорится, на шкурах собственного народа экономисты учились понимать, что происходит, когда хрестоматийно известные макроэкономические воздействия попадают в незнакомую микроэкономическую среду. Экономисты высокомерно говорили о том, как дорого стране обошлось экономическое образование Черномырдина. Боже мой! Что тут на бедного Виктора Степановича клепать. Как дорого обошлось стране экономическое образование этих экономистов!
Так что же такое макроэкономическое или макроидеологическое воздействие, если цены и ценности формируются в микросреде? А это сигнал. О чем сигнал? Какова его роль? Каковы последствия? Как он меняет рациональный выбор?
Экономисты поймут меня, если я скажу, что положение левой брови г-на Гринспена заставляет банковских и корпоративных аналитиков менять расчеты выгод и издержек. Асимметричность информации неизбежна и неизбывна, ее причина не только в том, что нас дурят, но и в том, что никто не знает себя. Теорию рационального выбора невозможно понять и принять, если забыть про психоанализ. Не знаем мы и будущего досконально. Но знать-то хочется. Вот мы и ловим макросигналы, и, переварив их, как умеем, пересчитываем свои выгоды и издержки. Как в идеологической, так и в экономической сфере. Тем более, что берлинской стеной эти области друг от друга не отделены.
Как работает этот механизм? Допустим, мы с вами, дорогой читатель, держим палатку, в которой торгуем зубной пастой, кремом для бритья и пивом. Рядом с нами держит палатку азербайджанец. Профессор-историк с весьма скромным жалованьем недоволен ценами, жизнью и вообще. Он пишет статьи о России, которую потеряли. Наконец, мы получаем макросигнал, что учебник истории должен быть пересмотрен и надлежит ему состоять из примеров, пестующих наш патриотизм и русскую победительность супротив иноземцев. Нам становится ясно, что палатка соседа-азербайджанца становится более уязвимой, чем была раньше. Крышующему его милиционеру он должен будет платить больше, потому что угроза со стороны хулиганов возрастает. Да и симпатии к нему со стороны милиционера тоже поубавилось. Ясно, что издержки азербайджанца возрастут. Значит, и это несомненно, мы с вами можем повысить цены.
На фига нам, палаточникам, модернизация? Давайте проголосуем за изоляцию. Но тут в наши головы закрадывается мысль о товаре. Ведь если наступит изоляция, то станут посылать сверху сигналы о поддержке отечественного производителя. Это значит, что продавать придется отечественную зубную пасту. Нет уж, извините, ее и профессор-историк не купит. И вот мы решаем, что православную духовность надо, конечно, поддерживать, то есть азербайджанца бить, а вот свободный рынок развивать, то есть паста чтоб была заграничная. Это называется центризм. Профессору-историку это обойдется довольно дорого. Он станет экономить. Пиво покупать не будет. В общем, второй палатки нам не видать. Налоги постараемся не платить. Для этого подмажем кого надо. Бюджет не увеличится. Профессору зарплату не прибавят. В праведном гневе он напишет статью об «олигархах местного масштаба», имея в виду нас. И так далее.
Стало быть, макросигналы идеолого-экономического склада подействовали. В нашем случае их было два. «Православная духовность» и «поддержка отечественного производителя». Один прошел, другой прошел частично. Результаты плачевные. На каждом этапе осуществлялся рациональный выбор. Кто виноват? Профессор-историк? Ничего подобного. Он тоже осуществлял рациональный выбор. Ему за 60 лет. Он всю жизнь зарабатывал деньги работами о патриотизме. Вдруг, на старости лет начать писать о глобальном открытом гражданском обществе он не может. Он этой темы не знает. Да от него и друзья отвернутся. Они ведь у него все такие. А по-человечески рассуждая, это колоссальные издержки. Одиночество на старости лет…
Макроидеологические воздействия, так же как и макроэкономические, — это очень серьезные вмешательства в жизнь. Надо знать, «как слово наше отзовется». Мы не можем требовать от человека, чтобы он подавал сигналы, лично ему приносящие убытки, в расчете на какое-то смутное хорошее будущее страны. То есть требовать-то мы можем, но кто же нас послушает?
Ни в коем случае не надо думать, что ценности формируются иначе, чем цены. Они тоже являются результатом рационального выбора. И на их формирование оказывают огромное влияние макросигналы. Стало быть, если хорошо изучить микроидеологическую среду, хотя бы проведя анализ наличного человеческого капитала, то можно выбрать такие макроидеологические сигналы, которые сориентируют выбор человека в направлении роста качества жизни.
Так-то оно так, но что делать, если человеческий капитал расколот? Если часть его модернизирована и ей выгоден модернизационный проект, а другая часть тяготеет к изоляции? Собственно говоря, вот в такой ситуации и возникают партии (части, по-русски говоря). Они-то источники макроидеологии, источники сигналов, посылаемых части общества, находящейся на одной стороне. Попадая в благодатную микроидеологическую среду, макросигнал дает знать о возможности повысить выгоды и/или снизить издержки. Тем самым он формирует цены и ценности. Человек осуществляет выбор рационально.
Другой макросигнал адресован другой части общества. На то уж и существует его источник — другая партия-часть. При таком раскладе демократия реализует себя в выборе большинства. Разлом, столкновение и выбор большинства — неизбежные атрибуты модернизирующегося общества. Так дело обстоит у нас, так оно обстояло и у «них» на «Западе» в XIX и первой половине XX века.
Конечно, есть и другие общества. Современные гражданские общества. В свое время они сделали выбор, который обеспечил им благосостояние. Напряженность спала. Разлом оказался засыпан. Разница между макроидеологическим и макроэкономическим сигналами стала пропадать. Даже для немецкого учителя уже не секрет, что лозунг социальной справедливости означает снижение роста национального дохода и снижение его, учителя, качества жизни через год-два. Не говоря уже о пенсионном обеспечении. В таких условиях на мякине «духовности» народ уже не проведешь. Партии деидеологизируются. У «них» нет такого глубокого разлома, как у нас, и их выбор — это выбор между строительством дома у озера или в горах, но не наш выбор между хрущобой и кирпичным коттеджем.
Впрочем, не надо думать, что они такие уж умные и так адекватно прочитывают макроидеологические сигналы. Я помню, как весьма умный американец рьяно доказывал мне, что Буш — это хорошо, а Клинтон — плохо. Я сидел с отвисшей челюстью, но, конечно, не пытался ему возражать. Я понимал, что я, русский, для него что-то вроде дрессированной обезьяны и мое мнение не может ничего значить для него, цивилизованного человека. Я не злорадствую по поводу того, что с Бушем они получили войну и дикий дефицит бюджета. Я только хочу сказать, что макроидеологические сигналы и для них способны сбить оценки. Теория рационального выбора верна, а вот теория рациональных ожиданий — нет.