Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 6, 2003
Николай Александрович Митрохин (р. 1972) — историк, социолог религии. Автор книги «Русская партия», вышедшей в 2003 году в «Библиотеке НЗ», и более 60 научных статей по религии и этничности на постсоветском пространстве. Публикуемый текст является расширенным вариантом заключительной главы книги о Русской православной церкви, которая выйдет в 2004 году в «Библиотеке НЗ».
На рубеже 2001 и 2002 годов закончился десятилетний период самостоятельного существования РПЦ. Начиная со средних веков Церковь никогда не имела такой свободы в принятии решений и выборе путей развития. Юбилей свободы — достаточный повод для того, чтобы подвести некоторые итоги и посмотреть, какие проблемы Церковью решены и какие стоят перед ней в настоящее время.
С точки зрения развития базовой инфраструктуры Церковь выполнила основную из стоявших перед ней задач. Количество приходов и монастырей с 1992 года возросло вдвое, острейший кадровый вопрос с духовенством, характерный для первой половины 1990-х, также успешно разрешен. Церковь открыла все типы и виды учреждений, в которых нуждалась (образовательные, благотворительные, производственные), обрела возможности беспрепятственной деятельности в издательской и информационной сферах, получила доступ во все социальные учреждения.
Вместе с тем, наращивание инфраструктуры имело свои очевидные минусы, которые, вероятно, проявят себя в ближайшее десятилетие. РПЦ понимает под возрождением православия в первую очередь восстановление отнятых у нее в годы советской власти храмов и монастырей, большинство из которых находятся в сельской местности или малых городах. Диспаритет между количеством храмов в селе и в крупных городах, где ныне проживает основная масса населения России, на фоне стремительно уменьшающегося количества крестьян (и невысокого уровня их религиозной культуры) может привести к тому, что огромные средства и усилия, вложенные в реконструкцию сельских церквей могут оказаться напрасными. В ближайшие десять-пятнадцать лет мы можем ожидать закрытия сотен приходов и десятков монастырей в обезлюдевших аграрных районах. Вполне вероятно, что в то же время будут открыты новые приходы в городах. Однако в целом вряд ли можно ожидать повторения стремительного роста числа приходов и прочих объектов инфраструктуры, характерного для 1990-х годов.
С точки зрения внутренней эволюции Церкви важнейшим событием этого периода стал возврат управления к архаичной «вотчинной системе» и произошедшее в связи с этим уничтожение «прихода» как более-менее самостоятельного собрания верующих. Фактически в РПЦ сейчас сложилась (точнее — восстановилась) характерная для российской государственности XVI-XVIII веков система «вотчинного» управления. Внешне она выглядит так: в обмен на исполнение своих административных обязанностей и соблюдение общецерковных норм[1] епископы получают свободу действий, в том числе свободу «кормления» (зарабатывания денег) в пределах своей епархии. Однако ситуация гораздо сложнее. В некоторых аспектах она скорее напоминает феодальный период — коллективный сеньор (Священный Синод, точнее, «Малый Синод») обладает властью постольку, поскольку ему это позволяет совокупная воля всех вассалов — региональных епископов[2]. Священный Синод может снять с поста любого из рядовых епархиальных архиереев, однако все они вместе (или значительное их большинство) теоретически способны сменить членов Священного Синода или как минимум поднять большой скандал, способный повлиять на положение всей Церкви. Даже патриарх, избираемый пожизненно, может решением Архиерейского собора подвергнуться церковному суду и быть отправленным на покой за нарушение «канонических норм». Подобный случай произошел в 1992 году, когда епископат Украинской православной церкви (не без моральной помощи из Москвы) сменил за попытку отделения от РПЦ своего главу — жесткого и авторитарного митрополита Филарета (Денисенко). Аналогичные попытки в 1997-1999 годах предпринимались в отношении постоянного члена Священного Синода РПЦ митрополита Смоленского Кирилла (Гундяева), однако они не увенчались успехом.
Именно поэтому Священный Синод не вмешивается в отношения епископа со своими священниками и не отвечает на их жалобы, за исключением особенно вопиющих случаев. Игнорирует Синод и постоянно раздающиеся со стороны духовенства и мирян требования создать Церковный Суд, упоминание о котором содержится в Уставе Церкви, поскольку понятно, что в первую очередь он будет вынужден заняться делами против епископата. Региональные епископы в свою очередь не интересуются делами членов Священного Синода и не требуют от них подробного отчета об их деятельности.
Таким образом, представительная структура управления РПЦ (Поместный собор — Архиерейский собор — епархиальное собрание) оказалась полностью выхолощена исполнительной (Малый Синод — Священный Синод — Синоды автономных церквей/архиереи на местах). Однако полновластие епископата компенсировано, а его решения легитимизируются несколькими неформальными механизмами: «вотчинной» системой взаимоотношения каждого уровня церковного управления (Синод-епископы, епископ-священники, священник-миряне), институтом «духовников», эрзацем соборов, именуемым Рождественскими чтениями.
Этот процесс не только реализовал мечту духовенства о самостоятельном, без оглядки на рядовых верующих управлении Церковью, но и породил обратную реакцию в виде «антиархиерейского движения». Его участники, перекладывая все имеющие в Церкви проблемы на иерархию, реально покушаются на «вотчинную систему». Предугадать, как в течение ближайшего десятилетия разрешится конфликт в этой сфере церковной жизни, на наш взгляд, пока невозможно.
Социальный облик верующего изменился за десятилетие существенно, но не принципиально. По-прежнему его основа — «старушки», а на смену разочаровавшимся интеллектуалам пришли люмпен-интеллигенция, «лузеры» с советским бэкграундом и полукриминальные предприниматели. Таким образом, Церкви за это десятилетие не удалось решить проблемы привлечения в храм «нормальных» в социальном отношении людей — среднего городского жителя, принадлежащего как к мидл-классу, так и к «синим воротничкам» (то есть рабочим). Наоборот, произошла концентрация ядра «воцерковленных» верующих, все более замыкающихся в особую этноконфессиональную общность, которая по ментальным и ценностным ориентирам дистанцируется от основной массы населения страны. Хотя за десятилетие количество «воцерковленных» выросло, в общегосударственных масштабах оно остается незначительным. Пока ничто не позволяет предположить, что за следующее десятилетие количество «воцерковленных» дорастет хотя бы до 10% населения России.
В идейном отношении в РПЦ за десятилетие произошли серьезные изменения. Она окончательно отказалась от идеи модернизации и адаптации к условиям постиндустриального общества, хотя и эффективно использует некоторые его механизмы. Фундаменталисты и консерваторы во внутрицерковной дискуссии одержали окончательную победу над либералами, воспользовавшись стремлением «воцерковленных» к самоизоляции и их страхом перед современными миром. Соответственно, в течение десятилетия консервативные и фундаменталистские приоритеты в жизни Церкви (храмостроительство, отлаживание исполнения традиционных обрядов) все более подавляли либеральные (катехизацию, просветительскую и социальную деятельность). Для Церкви (и особенно ее иерархии) фактический разрыв с либералами не кажется значительным. Иерархия, придерживающаяся консервативных и фундаменталистских взглядов, надеется на свои связи с государственными органами, которые, как она полагает, должны влиять на отношение к Церкви «простого народа».
На территории стран бывшего СССР епископы и священники являются членами региональной элиты. Возможность влиять пусть и на небольшую часть электората, позиционирование РПЦ как «государствообразующей конфессии» и выразителя духовных и культурных исканий всего русского (русскоязычного) этноса заставляют чиновников воспринимать клириков РПЦ как своеобразных «комиссаров» сегодняшнего дня, отвечающих за моральный облик населения. В первую очередь именно поэтому (а вовсе не потому, что многие чиновники являются верующими) государственные органы от областного уровня до мелких поселков достаточно активно финансируют церковные инициативы, в том числе строительство храмов. Духовенство, громогласно декларирующее социальную пользу Церкви (даже в деле «возрождения духовности»), получает долю внимания и коммерсантов, которые готовы давать деньги на реализацию церковных проектов. Членство в федеральной и региональной элите и получение от государства благ органично для духовенства, оценивающего себя, в том числе, и в качестве соработника государства и ключевой фигуры общественной жизни.
Существенное влияние на ситуацию внутри Церкви оказал резкий рост числа монастырей. Он привел к серьезным перебоям в работе системы церковного управления. Монашеская община с ее замкнутой системой организации жизни противится любым попыткам вмешиваться или контролировать свою деятельность и подчиняется только авторитету своих уважаемых членов или почитаемого старца. Она практически не зависит от деятельности епархиального управления, занимаясь восстановлением (строительством) монастыря на свои собственные средства. Многие монастыри стремятся добиться статуса ставропигиальных (то есть подчиненных непосредственно Патриарху Московскому)[3], что на практике полностью выводит их из-под какого-либо контроля. Большинство назначавшихся насельников имели минимальный опыт жизни в монастырях, были зачастую неофитами, находившимися под влиянием того или другого старца, и строили жизнь обители по нескольким имевшимся в их руках книгам XIX века. Жесткие моральные, нравственные и социальные нормы, которые пропагандируют монастыри, в настоящее время поддерживают значительное количество «воцерковленных» прихожан и часть белого духовенства (особенно молодого), вышедшего из среды промонашески настроенных «воцерковленных».
В сфере церковной экономики РПЦ демонстрирует очевидные успехи. С одной стороны, заполнить ранее почти отсутствовавший и искусственно сдерживавшийся рынок церковной продукции какими-либо товарами само по себе было несложно. Однако не во всех сферах церковной жизни, где государство ограничивало активность людей Церкви, за прошедшее десятилетие удалось заполнить пустоту.
Децентрализация церковного управления привела к бурному росту церковной экономической активности, появлению множества субъектов церковной экономики, что, несомненно, было большим плюсом. В этом отношении показателен пример Издательского совета — бывшего монополиста в издании православной литературы, который очевидным образом не справлялся со своими задачами ни при советской власти, ни после нее. Сейчас сотни различных православных издательств, стартовавшие с выпуска низкокачественных брошюрок, заполнили рынок продукцией, нередко превосходящей по качеству и, точно, по ассортименту бывшего монополиста. Понятно, что по мере насыщения рынка и обострения конкуренции часть церковных производств вынуждена будет закрыться, но в итоге ситуация будет принципиально иной, чем в начале 1990-х.
Доля сектора товаров, производимых и потребляемых в рамках Церкви, в общем объеме экономики России и других постсоветских государств очень невелика и вряд ли вырастет в среднесрочной перспективе, но обороты этого сектора стабильно увеличиваются. Дополнительным источником роста коммерческих структур РПЦ являются доходы, получаемые ими в «большой экономике» от совершенно разнообразной деятельности.
В принципе, РПЦ, точнее, принадлежащие ее подразделениям и ее клирикам компании, имеет шансы сформировать на постсоветском пространстве сектор товаров и услуг под церковной маркой, предназначенных для основной массы населения государства. В первую очередь, речь идет о формировании рынка экологически чистой продукции, на котором структуры РПЦ (или организации, действующие под ее покровительством) уже сейчас активно предлагают товары. Кроме того, Церковь с ее непрозрачной финансовой деятельностью и политическим влиянием является внутрироссийским офшором — идеальным местом для ухода от налогов, сокрытия прибылей, отмывания денег и финансовых махинаций. Помимо скандалов с ввозом и вывозом подакцизных товаров и масштабным участием в теневом рынке сомнительного золота, РПЦ вовлечена в десятки крупных и мелких финансовых афер. В дальнейшем, по мере усиления государством контроля за субъектами финансово-кредитной сферы, не имеющими столь серьезного политического прикрытия, ее роль как офшора будет лишь только увеличиваться.
Отношения Церкви с государством претерпели особенно значительные изменения. После периода относительной свободы, который принес РПЦ большое количество проблем, Церковь после 1993 года с готовностью «задружила» с государством (как федеральными, так и местными властями), обменяв свою полную самостоятельность (в том числе возможность критики положения дел в стране) на покровительство и финансовую помощь (на Украине такая «дружба» началась в 1996 году, в Белоруссии — в 1995-м). Теплые отношения с государством достигли своего пика в 1997-1998 годы и завершились в России принятием новой редакции Закона о свободе совести, в котором власти признали де-юре особую роль РПЦ. Однако с 1999 года отношения с федеральной властью начали ухудшаться, и в настоящее время власти упорно отказывают Церкви в реализации всех ее требований по принципиальным вопросам (реституции, ограничение свободы совести, введение обязательного православного образования в школах). Хотя некоторые непринципиальные пожелания Церкви все же удовлетворяются (депортация католических священников, льготы в «земельном вопросе»), часть федеральных ведомств, некоторые депутаты парламента и руководители местных органов власти еще демонстрируют свое благоволение к РПЦ, но тенденция «отката» в отношениях Церкви и государства в настоящее время все более заметна.
Одной из возможных причин охлаждения отношений является провал социальной деятельности — сферы, в которой РПЦ позиционирует себя как главного игрока среди неправительственных организаций. Масштабы социальной работы РПЦ весьма скромны, учрежденных ею больниц, домов престарелых, приютов очень немного. В основном они существуют на средства спонсоров, из которых значительная, если не большая, часть — государственные или полугосударственные организации. Кроме того, под социальной работой РПЦ в первую очередь понимает пастырское окормление и катехизацию социально незащищенных групп населения. По этой причине она вмешивается в деятельность государственных органов и учреждений соцзащиты, мешая им сотрудничать с другими конфессиями, которые готовы предоставлять реальную материальную помощь больным и несчастным людям.
Кредит доверия Церкви не исчерпан до сих пор, о чем свидетельствуют социологические рейтинги, устойчиво ставящие ее в первую тройку наиболее популярных общественных институтов, а также защитные меры, предпринимаемые время от времени государством для охраны некоторых ее интересов. Однако сохраняются ли сейчас былые надежды?
И нет и да. Мы наблюдаем противоречивую ситуацию, когда в обществе и государстве имеется консенсус по поводу больших потенциальных возможностей Церкви в сфере нравственности и благотворительности (хотя в некоторых группах они уже начинают подвергаться сомнениям), но категорическое возражение вызывают не только методы, которыми они осуществляются (скандалы с беспошлинным ввозом табака и алкоголя вспоминаются Церкви и по сей день, хотя и случились в 1997 году), но и зоны влияния, в которых она хотела бы утвердиться (пример тому — протесты против введения в школах преподавания Закона Божьего под видом «Основ православной культуры»).
Еще одна причина формирующегося негативного отношения государства и общества к церкви — это закрытость ее информационной политики, негативное отношение к деятельности СМИ. Вместо целенаправленной работы с обществом, что включает в себя признание некоторых ошибок в своей деятельности и принятие мер по их исправлению, духовенство РПЦ привычно сетует на козни журналистов. Подобная нецивилизованность в отношениях, отсутствие желания налаживать отношения с «неудобными» партнерами играют (как и в других странах) против тех, кто отказывается объяснять свои действия.
Особенно это оказалось важным в отношениях с другими конфессиями. Духовенство и большинство «воцерковленных» прихожан РПЦ агрессивно относятся к любой инаковости, и в особенности иноверию. За 1990-е годы эти нападки стали гораздо более резкими и открытыми. Церковь с помощью государства намерена полностью подавить конкурентов на религиозном поле и предпринимает — как на федеральном, так и на местном уровне — последовательные шаги для реализации этой идеи. Особую ненависть вызывают католики, имеющие менее 300 приходов в России. Протестанты, составляющие реальную конкуренцию РПЦ и суммарно занимающие второе место по количеству общин, вызывают меньшее раздражение, хотя и им при возможности вставляют «палки в колеса». Надежды на межконфессиональный диалог, во всяком случае при доминирующих в РПЦ настроениях, ушли в прошлое. Бесконечные обвинения православных в адрес других конфессий привели к краху межконфессионального мира (во всяком случае, доверительных и дружелюбных отношений между православными и верующими других конфессий) в России, хотя количество верующих не так велико, чтобы это привело к сколь-либо заметным социальным последствиям.
Подводя итог, можно сказать, что за 1990-е годы Русская православная церковь упустила свой шанс вписаться в современный мир, стать одним из ключевых институтов формирующегося в России и других государствах постсоветского пространства гражданского общества. Она все более и более костенеет в своем консерватизме и одновременно разлагается организационно, превращаясь в замкнутое и плохо управляемое сообщество регионального значения. При общем антидемократическом тренде в политике России РПЦ может стать важной составляющей консервативной государственной националистической идеологии. Однако пока ее путь такой же, как у других больших «государственных» конфессий в Европе — она стала прибежищем для людей с низким уровнем образования и социальной активности, посмешищем для интеллектуалов и молодежи, а главное, наблюдателем и критиком, но не участником текущих политических и социальных процессов.