Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 5, 2003
Политическая жизнь для России явление хоть и не такое уж новое, но все еще непривычное. Корнями это явление уходит очень глубоко. Еще в XIX веке, когда вся Европа бурлила, осваивая новое для себя состояние — состояние политического общества, в России политика и общество были принципиально разобщены. Политикой занимались златомундирные старички, «жадною толпой стоящие у трона», а общество как-то жило. Но ведь так не бывает!
Так и не было. Просто в России функции политического волеизъявления, а заодно и философии, и худо-бедно социологии, и даже церкви взяла на себя литература. Без всякой натяжки можно говорить о таких ярких политических фигурах XIX века, как Толстой, Достоевский, Салтыков-Щедрин, Некрасов. Они были «властителями дум». Мы были литературоцентричной страной. Все жанры русской литературы политически окрашены и не могут быть поняты вне политического контекста — от анекдота до «Идиота». В тот недолгий период, когда на Руси появились политики, философы и экономисты, литераторы начали заниматься своим прямым делом — литературой. Кто-то с изрядной долей разочарования и обиды, как Чехов, кто-то с удовольствием как Андрей Белый и Осип Мандельштам, но это, как говорится, их дело.
В советскую пору политическую функцию привычно взяли на себя «самиздат», «тамиздат» и «до-того-издат». Сейчас вроде бы снова литература освобождена от чужого груза.
Это все общеизвестно, общепринято и, к сожалению, общезабыто. Ну, было и было. Сейчас-то что об этом говорить? Вроде бы нечего.
Однако века «привычного вывиха» даром не прошли. Меня умиляет заявление очень уважаемой мной политической дамы, что нам трудно проводить реформы, потому что в русской литературе нет положительного образа бизнесмена. А чего стоит призыв голосовать сердцем? А рассуждения кого ни попадя о «духовности»?
До сих пор в обществе не изжиты экономические бредни Льва Толстого и не менее бредовые представления Федора Достоевского о политическом развитии России. Книжки-то хорошие, а вот попытки из них вычитать политические, социальные и экономические истины, воспитать на них гражданское сознание — это уму непостижимое выворачивание проблемы наизнанку.
Лет десять назад испанцы, проведшие образцово-показательные реформы, удивлялись известности экономистов в нашей стране. Для них экономисты были профессионалами, занимающимися своим делом и вовсе не лезущими в публичную политику.
У нас же экономисты сейчас больше интересуются ценностными ориентирами общества, чем собственно экономикой. И они правы. Ничего рационального и полезного сделать невозможно, пока общество озабочено поисками «духовности», «самобытности» и судорожно ищет в избирательных бюллетенях нового «властителя дум».
В устоявшемся обществе, где сбалансированы интересы и нарушение равновесия мало вероятно, видимо, можно делать выбор, исходя из симпатичности кандидата на политический пост. Говорят, на выбор французов повлияло то, что Жак Ширак лучше целовал старушек, чем его оппонент. Ради Бога!
Но в России идти на выборы в состоянии тяжелого любовного опьянения обликом очередного «властителя дум» глупо. Похмелье будет тяжелое. Как всегда на Руси. Я бы и ценностные ориентации оставил до лучших времен. Сейчас важны исключительно цели.
Парадокс заключается в том, что ничего важнее жестких экономических партийных программ для нас нет, а единодушное мнение политтехнологов состоит в том, что ничто не будет влиять на выбор столь ничтожно, как именно партийные программы.
Анализируя понятие и практику русских выборов, сталкиваешься с интересным феноменом. Интересность выборов состоит в том, что они никого не интересуют. Тут, конечно, надо сделать массу оговорок. Это, безусловно, яркое шоу. В перьях разного окраса сталкиваются на бойцовом поле партии. Еще более завлекательны взволнованные голоса спортивных — пардон, политических — комментаторов.
У этих соревнований есть свой болельщик-зритель. И даже довольно многочисленный. Однако когда что-то требуется от него, ну, например, пойти и проголосовать, то уж ради этого он не отменит поездку на дачу. Вы скажете, что похожее бывает и в других странах. Бывает. Похожее, но несколько другое.
Почему российские выборы все более карнавальны, да и в этом качестве теряют аудиторию? Почему предвыборный «оживляж», подбрасываемый политтехнологами, вызывает все более вялую реакцию?
А потому, что никакого отношения к жизни российского обывателя это дело не имеет.
Важнейшим понятием подлинной российской политической жизни является двойственность.
Первым делом давайте ответим на простой вопрос: сколько вы получаете? Готов биться об заклад, что с ходу на него, дорогой читатель, вы не ответите. Попробуйте учесть все ваши доходы за год. И открытые, и скрытые. И Мо(налом, извините за выражение), и борзыми щенками. И прямые, и влияние вашего бренда, например. И это мы, извините, интеллигенция российская, кичливая своей честной нищетой.
А вот возьмем, к примеру, бандитов. Их много. Это ведь не те, кто бегает по экранам телевизоров. Среди них есть разные люди и представители разных профессий. К одному подмосковному ресторатору приходит бандит за данью. А ресторатор думает: платить — не платить? Тут бандит жалуется на свою горькую судьбу. Получает он в своей банде 300 баксов, а у него семья, и если сейчас не заплатит ресторатор, то его уволят. Ресторатор ведь не зверь какой — заплатил. Случай подлинный.
И всегда на Руси так было. Вспомните, что пишет Лунин в ссылке. Как шли они по тайге и повстречали разбойников. Разбойники были голодные, просили хлеба.
Я не жалости к ним прошу. Это как раз довольно благополучная прослойка населения. Многочисленная (вместе с семьями). В официальной статистике они идут либо как безработные, либо как лица с минимальными доходами. Вот что интересно.
Дело не в даме в соболях, подъезжающей на своем «мерседесе» к налоговой инспекторше для того, чтобы, во-первых, сдать бумажку о нулевых доходах своей фирмы, а во-вторых, обсудить с ней привлекательность того испанского поселка, где инспекторша построила себе бунгало. Таких дам не много, хотя и не так уж мало. Но у дамы в ее неприбыльной фирме служат люди, у них семьи. И все они официально живут за гранью нищеты. Включая сюда и налоговую инспекторшу, обремененную безработным мужем и непутевыми детьми.
Я и не к борьбе с теневыми доходами призываю. Нет. Я совсем не об этом. Я только хочу сказать, что цифры живущих за порогом бедности у экономистов-социальщиков вызывают, мягко говоря, недоумение. И ВВП, которое нам обещают повысить в два раза, уж, наверное, побольше, чем то, которое предлагает Госкомстат.
Я не зову к топору. Я хочу понять, почему это так. Нам отвечают: потому что законы дурацкие. Приходится работать «в тени», потому что иначе… Это не ответ. Тогда резонно спросить: а почему законы дурацкие? Кстати, они не всегда такие уж дурацкие. Дело тут в другом.
Оставим в покое даму в соболях, коррумпированную инспекторшу и бандитов. Это от нас далеко. Рассмотрим более понятный и до боли знакомый институт репетиторства.
Это теневая экономика в чистом виде.
Допустим, мы изменили законы, отменили лицензирование образовательных услуг, облегчили канительный процесс уплаты налогов. Этого мало. Хорошо. Допустим, мы изменили ценностную ориентацию населения и начали стучать друг на друга как американцы, так что уже невозможно тайно заниматься с детьми. И стал институт репетиторства прозрачным, приносящим налоговые доходы — цивилизованным, одним словом.
А зачем?
Кому оно мешало, как говорится?
Представим себе бывшего «теневого», а ныне «прозрачного» репетитора. На вопрос, сколько ты получаешь, он гордо отвечал: 4-5 тысяч рублей в месяц. «В прекрасной бедности, в роскошной нищете» он с чувством глубокого морального удовлетворения рассуждал о неэффективности правительства, о «прихватизаторах», олигархах, продажности судебной системы. Он мог с полным правом пофрондировать перед своей тусовкой и проголосовать за коммунистов. Впрочем, это бывало очень редко. Чаще всего он отдавал предпочтения правым, самоотверженно заявляя, что его идеологические убеждения выше, чем обида на жалкое материальное состояние. Конечно, горько замечал он, я много потерял из-за демократов, но… свобода важнее!
А теперь взглянем на благосостояние репетитора в «прозрачную» эпоху. Он имеет четырех учеников. Допустим, он занимается с ними раз в неделю. Берет за это по 40 долларов. Плюс к этому он читает что-то этакое в частном или полугосударственном учебном заведении — 2 раза в неделю — где-то около 3-4 тысяч рублей в месяц. В сущности, такой — весьма средненький — репетитор имеет доход около 1000 долларов США. Даже после уплаты налогов. Кроме того, жена тоже работает. Как правило, в таких семьях она хоть 75% от доходов мужа имеет. А детей в этих семьях немного. В целом получается не густо. Но от «грани нищеты» довольно далеко. Да еще там зачастую какая-то собственность есть. Жилищная. Которую сдают за 300 долларов в месяц.
И где же моральное право гордиться своей «прекрасной бедностью»?
Ну, представьте вы себе, что вам, совести нации, интеллектуалу высшей пробы, фрондеру-«диссиденту», говорят, что вы живете нормально, как ваш мексиканский коллега, что вы имеете, сколько заслужили, что вас никто не обижает, что никто у вас не ворует из кармана? А? Некомфортно ведь вдруг осознать, что большего вы не стоите?
Но это все чепуха по сравнению с внезапным признанием однородности общества. Как же так? Вся русская история строится на противостоянии «мы» и «они». «Мы» — честные и нищие. «Они» — воры и богатеи. А тут оказывается, что и мы, и они довольно-таки одинаково, в смысле пропорционально, честные и воры, нищие и богатеи.
Министр получает, в принципе, раз в десять больше, чем вы. Это справедливо. Но вы получаете на семью, оказывается, не 200-300 долларов, а около 2000. И он получает не 2000 долларов, а 20 000. Нормально. Если это происходит, как сейчас, в скрытом режиме, то министр, коллекционирующий люстры, вызывает массу всевозможных интереснейших разговоров. Например, надо же куда-то эти люстры вешать. А если в открытом режиме? Ну, коллекционирует. Ну и что? Нет пищи для разговоров. Нет оснований ни для возмущения, ни для понимающей усмешки. Смысл кухонных обсуждений исчезает.
Но ведь это — разрушение традиционного уклада российской интеллектуальной жизни. Как можно такое допустить?
Двойственность нашей жизни, сосуществование в нас двух линий — скрытой и открытой — делает нас объемными, глубокими, интересными. Мы играем намеками, анекдотами, мы умеем шутить так, как и не снилось никаким другим народам, мы упиваемся щедринскими аллегориями и пафосно обличаем их, как «рабский язык», мы пьем водку и каемся, что «погрязли», мы кидаем друг другу в лицо обличительные ядовитые слова, да мало ли что еще!
И все это потерять? Да никогда!
Ходить на выборы с серьезным намерением обеспечить себе приемлемое управление? Платить налоги с целью решить социальные проблемы? Да вы что? С луны свалились? А как же наша национальная самобытность?
Хомяков утверждал, что самодержавность русской монархии — следствие нашего нежелания заниматься грязным делом самоуправления. Наверное, это так. Но я бы еще тут добавил — следствие нашего желания в любой момент и по любому поводу заявить, что вся глупость и подлость «властей» не наших рук дело. Это «они». А «мы» совсем другие.
Удобно устроившись у телевизора, мы слушаем г-на политика, по-молотовски долбящего нам о величии России в свете последних решений партии и правительства — пардон, администрации президента. Или г-на другого политика, разобъясняющего нам, как мы тут все кругом изворовались. Все нормально.
Голосовать мы не пойдем. Или пойдем. Чтобы потом намекать: я голосовал за…
Это наша жизнь. Это наш традиционный уклад. Любому, кто станет на него посягать, мы ответим грозным «нет»!
В чем ошибка Ходорковского? В том, что он что-то не так приватизировал? Чепуха. Так же, как и остальные. Нарушил законы? Да нет. Если посмотреть наше законодательство, то… нет, не нарушил. Слишком богат? В каком-то смысле да, но… и не в этом дело. Вот Абрамович ведь — народный герой. Уже по всем пивным пьют за нашу победу «Челси» над «Ливерпулем». Дело, оказывается, не в богатстве. А в чем?
Ходорковский сделал «Юкос» прозрачным. Он признался. Он публично заявил о своей собственности. Он посягнул на самое дорогое. Он замахнулся на нашу двойственность.
Мы радостно признаем наше двойственное сознание. Скрытая и открытая жизнь, и общественная, и экономическая, так переплетены, что невозможен вопрос о том, какая из них подлинная. Подлинная, интересная — это сплетение обеих в сексуальном экстазе.
И вдруг кто-то решил демонстрировать нам пуританскую честность, однобокость, открытость. Но ведь это призыв к отказу от двойственности. А как же наши идеалы? Ведь сами по себе идеалы могут быть идеалами только тогда, когда наша повседневность далека от них. Мы можем верить в идеалы, лишь будучи совсем не идеальны на практике. А иначе зачем верить? Просто делать надо так. И все.
Маргинальное сознание, сознание лица, выключенного из процесса принятия решения, не может существовать без идеалов, без «духовности». «Мы живем касанием мирам иным», как сказал Достоевский, справедливо полагая, что на этот мир мы уже махнули рукой.
Так дело не пойдет. Мы не можем отказаться от своей национальной самобытности. Мы не можем «жить не по лжи» не потому, что мы такие уж патологические вруны, а потому, что это не интересно. И это противоречит всему тому, что воспитала в нас вся русская литература.
Действительно, как же мы сможем и дальше говорить про «власти», про то, какие «они»? Ведь мы должны будем отвечать за то, что выбрали.
Представляете себе, сидит, например, в парламенте г-н… ну, или другой г-н, а вы с женой и детьми слушаете его речь и осознаете, что это вы лично виноваты, что вот этот г-н… ну, или другой г-н, сидит в парламенте. Ужас какой!
Или, допустим, экономика у нас будет открытой. И все выйдут из «тени». И доходы ваши будут понятны и просты. И ВВП у нас будет честным. И будет этот самый ВВП меньше, чем не только в США, но и в Нидерландах. По честному! Обидно ведь!
В последнем эссе Венедикта Ерофеева есть знаменательный эпизод. Человек доходит до грани самоубийства. Друг спасает его. Как? Он дает ему почитать книжку Василия Розанова. Это апофеоз литературоцентричности.
А теперь представим себе, что Розанов продается открыто в каждом книжном магазине. Это уже правда! Ничего не надо представлять. Так и есть. И чем же теперь спасешь потенциального самоубийцу?
Тут не до шуток. Это все очень серьезно. Демократия посягает на «наше все», на литературоцентричность русской общественной жизни, в конце концов, она посягает на самое дорогое — на фигу в кармане. Вот, говорят, появились некие «пофигисты». Кто это такие? Во всяком случае, «пофигист» — это не тот, у кого есть фига. Фига есть у нас всех. Пофигист — это тот, кто вытащил свою фигу из кармана. Оказывается, пофигист — это тот, кто относится к демократии серьезно, тот, кто отказывается жить двойной жизнью, тот, кто объявляет нашу открытую жизнь фарсом. Но ведь такой подход не менее опасен для нашей национальной самобытности, чем «прозрачность». Более того, это ведь тоже своеобразная прозрачность.
Мне часто приходится слышать от своих сверстников, что молодежь книжек не читает. Тут, конечно, много чепухи. Так старички и про наше поколение в свое время говорили. Но что-то все-таки в этом есть. Я думаю, что молодые люди не перестали читать книжки, они перестали вычитывать в них «правду жизни», «направление» и указания на то, как «сеять разумное, доброе, вечное».
В этих условиях политика, теперь уже не освященная литературой, лишается ореола сакральности, перестает быть осуществлением идеалов и либо превращается в эксцентрическое шоу, либо рационализируется и выстраивается под четко определенные цели.
В первом случае — случае шоу — мы как нация распадаемся на класс болельщиков, любителей этого шоу, и класс пофигистов, которым такой хоккей не нужен. Поскольку все-таки политика штука нужная, в том числе и экономическая политика, и назревшие-перезревшие задачи реформирования всего на свете от судебной системы до налогового регулирования, то ее отсутствие вполне может привести к социальному недовольству, мобилизационной экономике и прочим прелестям, о которых даже думать не хочется.
Во втором случае — рационализации и «приземления» политики…
Трудно сказать, что в этом случае произойдет, но наступит, видимо, совсем нормальная, совсем постлитературоцентричная эпоха. Хотя кто-то будет вздыхать о том, что «у нас была великая эпоха».