Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 5, 2003
Валерий Валерьевич Кизилов (р. 1978) — экономист, аспирант Высшей школы экономики. Член редколлегии журнала «Частный взгляд», постоянный участник семинара «Экономика, теория, история, хозяйство и право».
Российских экономистов[1] удобно разделять на три больших лагеря, три основных направления. Первые — это те, кто считает, что на протяжении последнего десятилетия государственное вмешательство в российскую экономику было слишком незначительным, налоги и государственные расходы — слишком маленькими, денежная и бюджетная политика — слишком жесткой, поддержка отечественного производителя — слишком слабой, что рыночное ценообразование распространилось чересчур широко, а государственной собственности, наоборот, стало совсем мало.
Второй блок — это «центристы» или «умеренные либералы». Я должен сразу извиниться за использование провокационной терминологии. «Экономический центризм», представленный линией Гайдара, о котором идет сейчас речь, не имеет отношения к размытому лагерю «политических центристов». Экономические центристы — это те, кто считает, что в ходе российских экономических реформ все принципиальные вопросы были решены правильно, что в реальных политических и исторических условиях лучшего положения, чем то, в котором российская экономика находится сегодня, достигнуть было нельзя.
Наконец, есть те, кто оппонирует экономическому курсу правительства, утверждая, что он неэффективен, поскольку предполагает государственное регулирование экономики. Это третий лагерь, «оппозиция справа», радикальные рыночники, желающие видеть российскую экономику самой либеральной в мире. Каждое направление имеет своего символического лидера, широко известную фигуру, с которой ассоциируется данная экономическая идеология. Для левых этатистов — это Сергей Глазьев, для умеренных центристов — Егор Гайдар, а для правых либералов — Андрей Илларионов.
Поскольку спектр политических и экономических идей в России сильно смещен влево, многие могут не заметить особой разницы между сторонниками Гайдара и Илларионова: и те, и другие «суперрадикальные ультралибералы». В этом и состоит заблуждение, попытка развеять которое и будет предпринята в данной статье.
Я не буду уделять пристального внимания левым экономистам во многом в силу того, что их взгляды не имеют солидной теоретической основы. Это — группа, к которой относятся Сергей Глазьев, Михаил Делягин, а также большая часть авторов, известных как «академики» или «РАНовцы». Читая статьи Глазьева, вы не поймете философских и методологических основ его доктрины. Судя по всему, эти основы эклектичны, и вся теория мозаична: что-то взято у Маркса, что-то у Кейнса, но более всего — у меркантилистов[2]. Итак, оставим эту тему другим авторам и перейдем к рассмотрению взглядов, свойственных второму лагерю.
***
Бесспорно, наибольшее влияние на российскую экономическую практику оказала и продолжает оказывать группа экономистов во главе с Егором Гайдаром. Ее главный центр — Институт экономики переходного периода — мозговой трест, в котором готовятся проекты большей части всех экономических реформ, производимых в России. Начиная с 1991 года в российском правительстве обязательно присутствовал хотя бы один из представителей этой группировки.
Взгляды Егора Гайдара и его единомышленников изначально были марксистскими. Однако они довольно рано разошлись с официозной советской экономической наукой, которая отказывалась не только рассматривать по существу, но и замечать реальные проблемы социалистического хозяйства. Гайдар на долгое время стал сторонником «рыночного социализма», сторонником нэповской, или югославской, модели.
Однако в середине 1980-х годов экономические воззрения его сместились вправо. Познакомившись с методологией и образцами институционального анализа, Гайдар пришел к выводу, что институты рыночного социализма неэффективны по сравнению с «капиталистическими». Например, государство или трудовой коллектив, которым принадлежит завод, формируют систему стимулов, подрывающую его эффективность, по сравнению с частной корпорацией, владеющей этим же заводом. Собственно говоря, именно этот вывод и превратил Гайдара в сторонника частной собственности и рыночной экономики.
Сверх этого, из чтения западных книг и общения с западными учеными Гайдар сделал еще несколько очень важных выводов. Во-первых, он правильно понял природу дефицита и черного рынка, порождаемых государственным регулированием цен. Вторым важным шагом стало принятие рикардианской теории сравнительных преимуществ, дающей несокрушимые аргументы против любых проявлений протекционизма и ограничений во внешней торговле. В-третьих, Гайдар принял монетаристское объяснение инфляции, то есть убежденность, что ее главной причиной всегда является эмиссия необеспеченных денег. Все эти заключения верны, и уже согласие с ними было большим шагом вперед по сравнению с советской экономической мыслью. Однако в результате у Гайдара и его единомышленников сложилось не вполне последовательное мировоззрение, в котором отдельные либеральные выводы сочетаются с методологией и эпистемологией, которую Мизес и Хайек считали идеологическим фундаментом тоталитаризма[3].
Методологическая и общефилософская основа взглядов Гайдара осталась, по существу, марксистской. Экономическая динамика, по его мнению, определяется уровнем развития производительных сил (валовой внутренний продукт на душу населения), структурой производственных отношений (наличие частной собственности) и соотношением между различными социальными классами (уровень урбанизации и структура занятости). От ортодоксального марксизма мировоззрение Гайдара отличается в двух важных пунктах: в вопросе о будущем капитализма и в осмыслении коммунистического эксперимента в России. Для марксиста-ортодокса капиталистический строй обречен уступить социалистическому, для Гайдара же капиталистическая система остается прогрессивным строем и имеет будущее. Социализм советского типа — это лишь один из возможных способов осуществить индустриализацию и модернизацию в стране, отстающей от лидеров капиталистического развития.
Естественно, такой взгляд приводит Гайдара к заключению, что рациональная экономическая политика в постсоциалистической стране должна сводиться к уподоблению структуры национальной экономики структуре экономик мировых лидеров. Таким образом, экономическая политика и экономическая система развитых стран воспринимаются некритически. Развитые страны, как учил Маркс, показывают нам наше собственное будущее; альтернативой их пути для нас может быть только топтание на месте или откат в прошлое. Поэтому стремление организовать национальную экономику более разумным способом, чем принятый в Западной Европе и Северной Америке, для Гайдара бессмысленно.
Такой подход приводит не только к копированию экономического дирижизма, распространенного в странах Запада, но и к консервации некоторых рудиментов советского социализма. Ведь советская экономико-политическая модель имеет довольно много общего с той системой, которая существует в современных западных демократиях. Общие элементы — это государственные пенсии по старости, бесплатное образование и здравоохранение, необеспеченные бумажные деньги, государственный контроль над «инфраструктурными отраслями» и банковской системой. С точки зрения исторического детерминизма и материализма, эти институты являются характерными признаками общественного устройства на определенном этапе социального прогресса и существуют в силу объективных законов. Будучи итогом фатальной необходимости, они не могут быть отвергнуты в результате субъективного выбора. Поэтому Гайдар и его единомышленники даже не рассматривают всерьез вопрос об упразднении этих социалистических «священных коров», столь чуждых классическому либерализму XIX века.
Такими были и остаются теоретические принципы господствующей школы российских экономистов. Что же касается практики, она содержала в себе еще больше социалистических элементов. Впрочем, во многом это определялось не желаниями работавших в правительстве гайдаровцев, а политической ситуацией в стране.
***
Рассмотрим теперь воззрения тех экономистов, которые считают гайдаровский курс слишком социалистическим и недостаточно рыночным. Самой известной фигурой в этом лагере является советник президента Андрей Илларионов. Кроме него, влиятельными авторами можно назвать Виталия Найшуля, Бориса Львина, Геннадия Лебедева, Анатолия Левенчука и Григория Сапова. Их идеологией является бескомпромиссный экономический либерализм, утверждающий, что рост государственного вмешательства в хозяйственную деятельность людей, который начался в последней трети XIX века и происходит до сих пор, не имеет никаких оправданий. Поскольку тех, кто принадлежит к группе Гайдара-Чубайса-Ясина, обычно называют либералами, экономистов, считающих этот курс левым, недостаточно рыночным, причисляют к «ультралиберальному» крылу.
Теоретической основой, позволяющей «ультралибералам» критиковать за социалистический курс не только реформаторов из круга Гайдара, но и, например, Алана Гринспена, является австрийская экономическая теория. Создателем этой теории был Карл Менгер, выдвинувший в 1871 году субъективно-психологическую теорию образования рыночных цен. Австрийская экономическая теория построена так же, как геометрия Евклида или этика Спинозы: все ее выводы осуществляются методом логической дедукции из набора элементарных «аксиом человеческой деятельности».
В современной России экономические «ультралибералы» впервые заявили о себе в середине и конце 1980-х годов, когда Виталий Найшуль предложил осуществить опережающую приватизацию государственных предприятий при помощи «инвестиционных рублей» — фактических аналогов примененных позднее приватизационных чеков. В 1990-1992 годах, в эпоху кризиса денежного обращения, Найшуль выступал за снятие всех валютных ограничений, против подавления конкуренции между различными видами денег. Он же впервые высказал мысль, что Россия может и должна проводить более либеральную экономическую политику, чем та, которая принята в США и других западных странах. Уже в это время «ультралибералы» выступали против некритичного копирования всех западных институтов, указывали, что мировыми лидерами в области экономической свободы являются не США, а Гонконг и Сингапур, обращали внимание на успех экономических реформ в Чили и на важную взаимосвязь между рынком и традиционными нерыночными институтами.
В 1992 году, на фоне всеобщих обвинений в адрес гайдаровского правительства, якобы осуществившего шоковую и тотальную либерализацию, Найшуль и Львин поддержали разовое освобождение цен и снятие внешнеторговых ограничений, но при этом обвинили правящий кабинет в непоследовательности, попытках сохранить и восстановить механизмы централизованного бюрократического управления экономикой (известно, что Государственный комитет по ценам так и не был упразднен, а Госплан, переименованный в Министерство экономики, сохранил большую часть своих функций). Однако в глазах общественного мнения «ультралибералы» остаются маргинальной силой, и основное внимание заинтересованной публики было приковано к противостоянию команды Гайдара левой части парламента и отраслевым лоббистам.
Если с середины 1992-го до окончания 1994 года экономический курс правительства был подвержен влиянию гайдаровской группы в довольно слабой степени, то вскоре после «черного вторника» в ноябре 1994 года премьер-министр Виктор Черномырдин понял, что причиной инфляции является чрезмерная денежная эмиссия, и согласился ограничить ее. Это решение было подкреплено тем, что первым вице-премьером по экономике и финансам стал Анатолий Чубайс. Темпы прироста денежной массы резко снизились. Инфляция уменьшилась, хотя оставалась высокой. В июле 1995 года был введен валютный коридор, зафиксировавший курс доллара в диапазоне от 4300 до 4900 рублей. Дефицит бюджета стал финансироваться не столько за счет денежной эмиссии, сколько за счет займов, в первую очередь выпусков государственных краткосрочных облигаций (ГКО). В этот период были сформированы принципы, согласно которым и реализовывалась российская финансовая политика до самого дефолта 1998 года.
«Ультралиберальные» экономисты, и прежде всего Андрей Илларионов, подвергли данный курс резкой критике. Ее основное содержание было следующим. Если при фиксации валютного курса отношение рублевой денежной массы к золотовалютным резервам Центробанка выше, чем установленный курс обмена, возникает очень рискованная ситуация. Получается, что Центробанк не имеет достаточно резервов, чтобы выкупить всю рублевую денежную массу по установленному курсу. А поддерживать этот курс иначе, чем продавая по нему доллары и покупая рубли, денежные власти не могут. В результате вполне возможна ситуация, когда золотовалютные резервы Центробанка иссякнут, но на рынке будет еще много желающих продавать рубли и покупать доллары. В этом случае девальвация неизбежна. Более того, такая девальвация будет сопровождаться паникой и банкротствами финансовых учреждений, имеющих рублевые активы и валютную задолженность. Подобная фиксация валютного курса — это не что иное, как бомба с отложенным взрывом.
Именно такая политика и проводилась в России с 1995-го по 1998 год. Зафиксированный валютный курс в сочетании с довольно быстрым увеличением денежной массы и повышением цен делал рубль неоправданно завышенным. Спекулятивные атаки, рассчитанные на его девальвацию, становились все более интенсивными, и Центральный банк мог противопоставить им только свои валютные интервенции, то есть растрату золотовалютных резервов. Эта растрата могла лишь оттянуть обесценение рубля по отношению к доллару, но не предотвратить его.
Илларионов выступил с серией статей и заявлений, утверждая, что девальвация неизбежна, а правительственные попытки избежать ее только усилят волну паники и банкротств, когда рубль все-таки упадет. Это предсказание в дальнейшем блестяще подтвердилось, что сделало Илларионова одним из наиболее авторитетных экономистов в России.
Если до 1998 года курс Гайдара-Чубайса однозначно воспринимался в обществе как радикально-либеральная программа, то после дефолта позиция «ультралибералов», считавших этот курс не либерализмом, но умеренно-социалистической политикой, приобрела более широкое признание. С таким взглядом были вынуждены согласиться и некоторые из членов команды Гайдара, например Петр Авен.
Размежевание между «центристами» и «ультралибералами» стало очевидным в ходе дискуссий вокруг реформы российской энергетики. Принципиальные разногласия между Чубайсом и Илларионовым обнаружились по двум вопросам: необходимы ли дополнительные инвестиции в генерацию электричества и нужна ли государственная монополия в электрических сетях. На оба вопроса Чубайс отвечает положительно, Илларионов — отрицательно.
Строго говоря, государственный деятель, рассматривающий рыночную экономику в качестве базовой ценности экономической политики, вообще не должен рассуждать на тему «сколько в какую отрасль надо инвестировать». Все отрасли должны быть переданы в частные руки и дерегулированы, а там уже пусть их хозяева решают, какие должны быть инвестиции. Если же либеральный экономист говорит о предпочтительных объемах инвестиций, то он не излагает желательную государственную политику относительно данной компании, а просто описывает, что он сделал бы, будучи ее менеджером или владельцем. Конечно, нет ничего страшного в том, что Илларионов считает инвестиции в обновление генерирующих мощностей РАО «ЕЭС России» излишними, а Чубайс, наоборот, необходимыми. Любой инвестиционный проект — это риск, точно оценить который можно лишь задним числом. Рынок обязательно покажет, кто был прав. Принципиальная проблема не в этом.
Она состоит в том, что Чубайс рассматривает привлечение инвестиций в энергетику не как рентабельный бизнес-проект, а как стратегический приоритет государственной политики. Ярче всего это проявляется в том, что Чубайс настаивает на создании Агентства по гарантированию инвестиций — по существу, государственного учреждения, которое будет выплачивать гарантированный доход всем, кто вложит деньги в энергетику. Если бы Чубайс последовательно ориентировался на коммерциализацию энергетики, подобные меры ему бы не понадобились. Инвестиции в энергетику были бы поставлены в такое же положение, как инвестиции в сельское хозяйство или розничную торговлю, и государство отказалось бы от идеи поощрения предпринимателей, вкладывающих деньги в убыточные проекты. Чубайс, однако, прямо заявляет, что в данном вопросе привлечение инвестиций важнее, чем соблюдение рыночно-либеральных принципов.
Не менее серьезны разногласия и по проблеме конкуренции в сетях. С точки зрения менеджмента РАО «ЕЭС России», линии электропередач — это естественно-монопольный сектор, и никакая конкуренция в нем невозможна. Поэтому частной собственности на электрические сети лучше не допускать, а если уж она возникла — ввести строгие нормы государственного регулирования. Согласно закону «Об электроэнергетике», владельцы электрических сетей лишены базовых прав, составляющих саму суть частной собственности. Во-первых, они не свободны в заключении договоров оказания услуг по передаче электричества. Во-вторых, они не могут использовать и выводить из эксплуатации свои «объекты электросетевого хозяйства» без разрешения государственного органа, управляющего «единой национальной электрической сетью».
В отличие от Чубайса, «ультралибералы» в вопросе о сетях исходят из принципов австрийской школы, отрицающей само понятие «естественная монополия». С точки зрения «австрийцев», сколь бы крупным ни было предприятие, в условиях свободного рынка оно не сможет долгое время получать монопольную прибыль. Ведь высокая рентабельность, значительная разница между ценой и издержками, неизбежно привлечет в данную отрасль капитал многих инвесторов, желающих максимизировать свой доход. На рынок войдет новое предприятие, и монополия исчезнет. Единственное, что нужно, чтобы эта схема работала, — отсутствие государственных ограничений на финансовых рынках и в межотраслевом переливе капитала. Данное рассуждение, как и любой экономический анализ в рамках австрийской школы, имеет чисто логический, теоретический характер, однако можно привести достаточно исторических фактов, подтверждающих эту логику. На самом деле, с 1879 года, когда Томас Эдисон впервые продемонстрировал действующую систему современного электрического освещения, и до Первой мировой войны транспортировка электроэнергии оставалась сугубо частным делом заинтересованных в ней лиц, при этом развиваясь как никогда быстро.
Самым свежим предметом полемики между школой Гайдара и «ультралибералами» являются оптимальный объем государственных расходов и темпы экономического роста. Илларионов убежден, что необходимо уменьшение доли государственных расходов в ВВП России с нынешних 35% до 20%. Эта мера, по его мнению, должна существенно ускорить экономическое развитие нашей страны. Однако школа Гайдара не считает ее оправданной. С одной стороны, считает Гайдар, для постиндустриального общества нормальное отношение государственных расходов к ВВП должно составлять от 30% до 50% ВВП, и в этом смысле в России государственные расходы никак нельзя назвать чрезмерными. С другой стороны, в долгосрочном периоде экономический рост, превышающий 4% в год, в любом случае маловероятен, да по большому счету и не нужен. Если сегодня уровень жизни в России равен тому, который был достигнут в Германии и Франции 50 лет назад, то при сохранении нынешних темпов экономического роста Россия будет получать доходы, равные тем, что сегодня достигнуты в Европе, через 25 лет. Для Гайдара это кажется вполне удовлетворительной целью, поэтому он не считает ускорение экономического роста актуальной задачей. А раз эта задача не актуальна, то способ ее решения — уменьшение доли государственных расходов в ВВП — не нужен.
Таким образом, господствующее направление в экономической мысли современной России, представленное группой Гайдара-Чубайса-Ясина, характеризуется следующими чертами. Методологической и философской основой их теории является переосмысленный в относительно либеральном духе марксизм. Стратегической целью они видят сокращение разрыва между уровнем развития российской и западных экономик. Основные средства достижения этой цели — привитие на российской почве всевозможных западных институтов. Сама сущность этих институтов, даже явно социалистических, критике подвергаться не должна, однако необходима их адаптация к специфическим российским условиям. Под спецификой российских условий понимаются, во-первых, специфика социально-демографической ситуации и, во-вторых, засилье левых и популистских политиков в органах власти. Реалистичный учет этих обстоятельств делает в России неизбежным осуществление масштабной социальной политики. Возвращение к принципам классического экономического либерализма невозможно.
Правые оппоненты господствующего курса, лидерами которых являются Илларионов, Найшуль и Львин, смотрят на ситуацию совсем иначе. Они отрицают не только коммунистические выводы из марксистской идеологии, но и ее фундамент — исторический материализм. В австрийской теории все экономические законы следуют из универсальных категорий человеческой деятельности, и природа их такова, что рыночное взаимодействие между людьми всегда приносит им больше субъективной выгоды, чем государственное принуждение. Более того, никакой «объективной выгоды», которую сами индивиды не ценят, но которую им заботливо навязывает государство, быть не может, если только государство не претендует на владение высшими религиозными истинами. Поэтому сторонники австрийской школы, «ультралибералы», настаивают на полном и повсеместном отделении государства от экономики и на ликвидации социальной перераспределительной политики. Экономика стран Запада является для них образцом лишь в той мере, в какой она соответствует классическим либеральным стандартам (а уже более 100 лет она им далеко не соответствует). Экономисты из круга Илларионова-Найшуля-Львина критикуют любую политику, предполагающую государственное регулирование хозяйственной деятельности, считая, что функции государства должны быть ограничены обеспечением правосудия и военной безопасности, но отнюдь не производством и распределением мифических «общественных благ».
В качестве вывода можно сказать следующее. Под флагом «экономического либерализма» в России действуют две совершенно разные экономические школы, между которыми существует принципиальное идеологическое противостояние. Для сторонников Гайдара оно выглядит как борьба между умеренными ответственными либералами и противостоящими им фанатиками нереалистичного либертарианского экстремизма. В свою очередь, последователи австрийской школы видят себя продолжателями классической идеологии laissez-faire, а своих оппонентов считают социалистами, ответственными за пропаганду государственного регулирования экономики, ставшего причиной глубокого спада 1991-1999 годов.