Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 5, 2003
Антон Николаевич Олейник (р. 1970) — социолог, экономист.
Предъявление обвинений по ряду статей УК главе НК «ЮКОС» Михаилу Ходорковскому и его последующий арест вызвали — запоздалый — всплеск негодования в либерально настроенных кругах. В этом событии видится недвусмысленное свидетельство установления авторитарного режима, попирания базовых свобод, крушения светлых надежд на удвоение ВВП уже в ближайшем будущем и получение дивидендов от инвестиционного рейтинга «Moody’s».
Однако данный всплеск негодования представляется обреченным с самого начала. Причин для подобной пессимистической оценки несколько.
Дело в том, что сегодняшние события лишь сделали явными те тенденции, которые прослеживались на протяжении последних трех-четырех лет (да и собственно «дело ЮКОСа» длится уже несколько месяцев). Индекс РТС продолжал расти параллельно с активизацией следственных действий прокуратуры в отношении руководства нефтяной компании и даже достиг в этот период своего исторического максимума. Смешно, когда ярые сторонники «нового курса» в 1999-2002 годах только сегодня начинают обнаруживать совершенно новое содержание в «троянском коне» своих надежд.
Построение вертикали власти исключает любые ее ограничения извне, любые альтернативные ей источники власти. Появление любого альтернативного центра власти — политической, экономической или гражданской (в виде институтов гражданского общества) — уничтожается и будет уничтожаться в зародыше. В данном контексте основная вина Михаила Ходорковского заключается как раз в том, что «ЮКОС» фактически превратился в автономный центр экономической власти, который в условиях прозрачности границ между различными сферами повседневности, характерной для постсоветских обществ, неизбежно приобретает характер и власти политической.
Еще один известный постсоветский бизнесмен, Борис Березовский, сформулировал данную идею предельно четко: «В России люди, обладающие экономической властью, неизбежно будут стремиться и к получению политической власти». Действительно, с одной стороны, «использование государственной власти оказывается сравнительно недорогим и чрезвычайно выгодным средством получения экономических дивидендов»[1]. С другой стороны, обладание политической властью позволяет лучше контролировать организацию собственно производственного процесса, ибо оно обеспечивает дополнительные рычаги влияния на повседневную жизнь работников[2].
Строительство вертикали власти в условиях формального соблюдения элементарных требований демократической процедуры возможно исключительно при условии высокого личного рейтинга президента. Не важно, доверяют ли избиратели государству как обезличенной бюрократии, важно заручиться их личной симпатией к людям, олицетворяющим собой власть. Поэтому ключевое значение приобретает сохранение прямой, не опосредованной никакими институтами, поддержки «простыми постсоветскими людьми» находящегося на вершине вертикали власти президента. Такая система, как убеждает опыт ряда латиноамериканских стран, вполне реальна, хотя и не обеспечивает долгосрочную стабильность. «Политика популистского типа одновременно приводит и к росту потенциала интеграции политической системы, и к вспышкам насилия»[3]. Иными словами, политическая интеграция достигается не за счет снижения насилия, а за счет его направления «в нужное» русло. Ситуация вокруг «ЮКОСа» как раз и служит примером «управления» насилием, то есть использования значимых для обычных постсоветских граждан нерешенных проблем, для укрепления вертикали власти.
Исключающая какие-либо посреднические, промежуточные институты интеграция избирателя в российскую политическую систему происходит по следующим направлениям. Прежде всего, создается особый образ президента — «он такой же, как мы». Не случайно, именно симпатия, предполагающая испытание аналогичных ответных чувств, способность увидеть себя на его месте, является доминирующим отношением россиян к Владимиру Путину практически с момента его избрания президентом[4]. Прямая связь с избирателями особенно ярко, даже гротескно видна в моменты проведения сеансов телефонной и телевизионной связи с народом (очередной предновогодний сеанс не за горами). А об ее результативности свидетельствует умелое использование во внутренней и внешней политике неизжитых у россиян «имперских» комплексов (война в Чечне, опирающаяся на ненависть к «кавказцам»; конфликт вокруг Керченского пролива; открытие военной базы в Киргизии).
Сознание обывателя как главного и единственного источника складывающейся вертикали власти исключает какие-либо симпатии к олигархам вообще и к Михаилу Ходорковскому в частности. Так ли уж не прав обыватель в своей неприязни к бывшим «новым русским», которые в короткий срок проделали путь от героев анекдотов до представителей истеблишмента? Отношение к представителям крупного бизнеса отражает реальные проблемы, и оно стало дополнительным механизмом политической интеграции популистского толка.
Последствия проведенной в России массовой приватизации и, особенно, «залоговых аукционов» стали в экономическом смысле своеобразной «бомбой» замедленного действия, которая до поры до времени может лежать в земле, пока ее не потревожат при строительстве очередной амбициозной «дамбы». Приватизация 1990-х годов обусловила нерешенный характер ряда ключевых для экономического развития проблем, таких, как корпоративное управление, возможность защиты и обмена правами собственности с минимальными издержками и, главное, легитимность новой структуры собственности в глазах населения[5]. При любой «подвижке» массового сознания заложенная во время приватизации бомба может взорваться. Причем не важно, носят ли эти подвижки негативный или позитивный характер. Негативные подвижки связаны с полной утратой постсоветскими странами «скромного обаяния» империи. И каждое напоминание об утраченном «имперском» статусе, пусть даже и проигрышем в важном футбольном матче, может стать причиной вспышки насилия[6]. Однако и попытки «поднять Россию с колен» в условиях так и не достигнутого согласия о правах на плоды экономического роста (именно такое согласие и лежит в основе распределения прав собственности) рискуют обусловить рост насилия. Сам по себе рост среднедушевых доходов, как отмечал еще в 1960-е годы Манкур Олсон, не гарантирует социальной стабильности, ибо возрастает и число относительно проигравших[7].
В итоге оказывается, что за желанием исправлять ошибки, допущенные в процессе приватизации, в контексте постсоветской России скрывается лишь вызвавший поначалу столько эйфории процесс укрепления властной вертикали. Мы, по сути, наблюдаем возрождение хорошо известной по российской и советской истории «Самодержавной Власти, единой и неделимой, качественно однородной и по сути единственной»[8].
Парадокс заключается в том, что при сохранении этой модели власти любые попытки исправить совершенные ранее при распределении собственности ошибки — будь то с помощью ареста Ходорковского или через введение «ренты» на природные ресурсы, — обречены на провал. Ведь «взрыватель» из «бомбы» так не вытащить. «Прозрачность» границ между политикой и экономикой облегчает возникновение новых «ходорковских» и в будущем, а неясность с критериями распределения собственности — к экономике подходят самыми разнообразными мерками, а не только собственно рыночными — обусловливает сохранение недовольства населения. Значит, экономические и социальные проблемы, связанные со сложившейся структурой собственности, остаются нерешенными, что делает неизбежными тенденции к новым переделам и в будущем. Власть, имеющая единственным источником своей легитимности массовое сознание «недовольных» обывателей, не сможет их избежать.
Складывающаяся сегодня ситуация носит тупиковый характер. С одной стороны, невмешательство государства в процесс распределения прав собственности угрожает стабильности социально-экономического развития. С другой стороны, вмешательство представителей созданной сегодня «вертикали власти» только усугубит складывающиеся тенденции, не приведя к их коренному перелому. Значит, решение вопроса «казнить — нельзя — миловать» в отношении главных действующих лиц российской приватизации должно заключаться не в поиске места для знаков препинания, а в изменении характера власти через диверсификацию ее источников, обеспечение многовекторности вместо вертикали власти. Многовекторность власти означает, что в каждой сфере повседневной жизни, будь то экономика, политика, наука или гражданское общество, будет существовать свой собственный, не «вписанный» в общую вертикаль, источник власти. Например, на рынке это будет капитал, аккумулированный без использования политического и административного ресурса. Главное, чтобы влияние этих источников власти ограничивалось границами соответствующих сфер. Тогда и решение о том, казнить или помиловать, будет выносить не палач, а судья, использующий критерии справедливости, значимые в данной сфере.
Конечно, представители «вертикали власти» никогда не будут заинтересованы в ограничении своих полномочий, ведь это идет вразрез с «новым курсом» последних лет. Надежда здесь на интеллектуальную и гражданскую оппозицию самодержавной власти и/или на внешние ограничения вертикали власти — реакцию международного сообщества.