Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 5, 2003
Сергей Анатольевич Туркин (р. 1978) — старший аналитик Аналитического центра ЗАО «ЛУКОЙЛ-Информ». Начальник отдела политических проектов Центра экономических и политических исследований и разработок. Аспирант факультета истории, политологии и права Российского государственного гуманитарного университета.
Мировая общественная мысль в XX веке обогатилась несколькими выдающимися анекдотами. Один из них о том, как некий американский президент (в большинстве вариантов — Франклин Рузвельт) заявил, что более всего хотел бы встретить однорукого экономиста, который не смог бы рассматривать явления или процессы с одной и с другой стороны (ontheonehand и ontheotherhand). Анекдот отражает простой принцип: в западной экономике «не навредить» зачастую важнее, чем улучшить ситуацию, ибо экономика в общем и целом работает довольно надежно.
Российская действительность с ее революционными целями породила соответствующий ей тип экономиста — революционный. Лейтмотивом публичных споров 1990-х годов — еще начиная с периода перестройки — стал вопрос, как лучше «перешагивать пропасть»: в один или в два «прыжка». Поскольку «революционные ситуации» в современном мире существуют всегда, российские и близкие им по характеру специалисты востребованы не только на Родине, но и за ее пределами[1].
Экономист: знай свое место
В последние годы профессия «публичного» (политического) экономиста переживает существенный кризис. В ельцинскую эпоху — во многом как фактор наследия перестройки — уже один тот факт, что человек разговаривает об экономике, делал его объектом внимания слушателей. Экономические преобразования воспринимались как цель. Соответственно, экономист, прежде всего политический, был человеком, который занимался постановкой и достижением базовых целей. Цели эти, что весьма важно, носили качественный характер: постсоветскую экономику без частной собственности требовалось превратить в российскую экономику с частной собственностью. Масштаб задачи делал экономиста своего рода философом.
Эпоха Путина принесла за собой изменение характера целей. Прежде всего, «качественные» экономические цели превратились в «количественные». Напомним, что главная экономическая задача нынешнего этапа — удвоение ВВП. Основная экономическая угроза, напротив, качественного свойства: пересмотр результатов приватизации, то есть превращение российской экономики с частной собственностью в «советскую» без частной. В момент обострения угрозы единый фронт предпринимателей — РСПП, «Деловая Россия» и «Опора России» — объявил о готовности к «количественным уступкам» и предложил государству денег для борьбы с бедностью. Таким образом, спасение от «качественных» экономических угроз — «количественное» улучшение существующего «качества жизни». Экономические модели, предлагающие некое новое «качество жизни», например модель «Российской партии жизни», в настоящее время очевидным образом находятся на периферии российской экономической мысли.
В общественной жизни есть ключевое правило — «количественные» цели никогда не являются самоценными. Нельзя просто «хотеть» «догнать и перегнать Америку», однако можно «хотеть» сделать это в рамках реализации той или иной «качественной» программы. Соответственно, формулируя «количественные цели», экономика, в свою очередь, из цели превращается в средство. Средства же — особенно в рамках российской действительности — крайне редко являются предметом общественного обсуждения, прежде всего, в силу того, что не слишком интересуют общество.
Впрочем, за последние пять лет произошло нечто большее, чем просто изменение характера целей, — изменился субъект экономического развития. Начало этому процессу положил дефолт, а его окончательное направление определили предвыборные кампании 1999-2000 годов. За это время экономистов в качестве той силы, которая направляет развитие страны, сменили чиновники[2]. Экономическая политика стала реализовываться настолько закулисно, что собственно экономические проблемы общество фактически не тревожат. Конфликты приходят в сферу определения экономической политики извне, из финансовой сферы, через борьбу между различными группировками во власти, но, за исключением особо ярких, находятся на периферии общественного интереса.
В 1992-1998 годы экономисты обращали на себя весьма пристальное внимание общества. В этот период на постах министров финансов и экономики сменяли друг друга Яков Уринсон и Евгений Ясин. Владимир Мау или Евгений Гавриленков, возможно, были не так широко известны, но и они оказывали на деятельность правительства весьма существенное влияние. Экономические баталии в Думе с участием, например, Александра Шохина или Владимира Рыжкова представляли собой события, весьма значимые в плане привлечения интереса «публики». Ныне все названные экономисты либо ушли в бизнес или чистую политику, либо вернулись в науку и высшее образование, либо же — в большинстве — пребывают между этими сферами занятости. Они время от времени будоражат общественное мнение заявлениями и интервью, но не стремятся дать обществу возможность снова обсуждать их действия. Из людей, которые вырабатывают политику, они в подавляющем большинстве превратились в тех, кто ее комментирует или же просто понимает, но не более того.
Пришедшие им на смену Герман Греф или Алексей Кудрин — явно не столь сильные теоретики, но весьма яркие «тактики». Последний (и наиболее актуальный) пример их деятельности во власти — принятие (уже отчасти состоявшееся и вполне предсказуемое) бюджета на 2004 год — чудо экономической и политической целесообразности, абсолютно не замеченное обществом. Замечено оно было, в основном, политиками, чиновниками и экономистами. Теперь в экономической сфере все «тактические» «концерты» играют, прежде всего, для «своих».
«Публичный» экономист: на пути к правозащитнику
Было бы неверно объяснять описанные выше изменения тем, что общество устало от экономики. Экономикой с ее революционными мотивами (от приватизации и «черного вторника» до дефолта) общество, скорее, испугано. Так что состояние «устойчивого развития» успокаивает общество именно тем, что оно об экономике стало постепенно забывать.
В связи с этим спрос на экономистов в политике стал существенно снижаться. В ходе кампании 1993 года экономисты преобладали над политиками — Гайдару, Явлинскому, Попову и иже с ними противостояли одиноко-маргинальный Жириновский и радикально-оппозиционный Зюганов. Впрочем, экономическая «экспансия» в российской политике была сломана не только во многом случайной победой Жириновского. Скорее нужно сказать о том, что и в 1993-м, и в 1995 годах экономистам было отказано в публичной поддержке. Общество решило, что экономисты во имя реализации своих целей могут не оставить от самого общества камня на камне. Голосование против ДВР (а также против Бориса Федорова и других правых политэкономистов), особенно в 1995 году, было во многом средством самозащиты. Презумпция того, что экономисты знают, «что с нами делать», была обществом отвергнута. Из публичной политики экономисты в основном переместились в исполнительную власть, но потом ушли и оттуда, кто по своей вине, а кто вынужденно.
В результате к нынешней кампании выборов в Думу «публичные» экономисты оказались в странно маргинальном положении. Можно даже говорить о том, что в этом качестве экономисты в политике отчасти уподобились правозащитникам. Так, считавшийся крайне перспективным кандидатом Сергей Глазьев, чуть было не расколовший КПРФ, в итоге стал лидером весьма странного политического образования с неоднозначными электоральными перспективами. В ту же организацию попал Виктор Геращенко, который так и не смог внятно объяснить прессе, зачем он это сделал. Так что блок «Родина», в конечном счете, напоминает второе издание Конгресса русских общин времен 1995 года с тем отличием, что место Лебедя занял Варенников в паре со Шпаком, что не добавляет данной патриотической организации электорального потенциала.
Другой пример. Когда в политической тусовке прошел слух о том, что Михаил Делягин планирует участвовать в выборах в Думу, в качестве подходящей партии для него рассматривалась лишь КПРФ. Между тем, напомним, речь идет о бывшем помощнике главы правительства РФ, лишь недавно покинувшем свой пост. Поскольку у нас нет оснований заподозрить Касьянова в симпатиях к КПРФ, мы просто вынуждены сделать простой вывод: как политический экономист Делягин не устраивает никакую другую партию, кроме оппозиционной, или же тем целям, которые он преследует, никакая другая партия не соответствует.
Наконец, пожалуй, наиболее яркий и влиятельный экономист во власти — Андрей Илларионов — наиболее четко иллюстрирует складывающуюся тенденцию. Экономическую политику в России реализует финансовый блок правительства, так что даже экономический советник президента существенного аппаратного влияния на нее не оказывает (вспомним историю с принятием программы реформирования РАО «ЕЭС»). Таким образом, он вынужден пытаться так или иначе привлечь внимание к своей персоне и своему мнению, время от времени провоцируя скандалы, связанные с теми или иными экономическими сюжетами. Однако, выступая с целью привлечь к себе внимание «публики», Илларионов в ее же глазах фактически противопоставляет себя «непубличным» деятелям в правительстве, которые, согласно общественному мнению, и формулируют российскую экономическую политику. Политик-правозащитник в новой России, стремясь защищать права человека, которые уже якобы «защищает» государство, противопоставляет себя «правоохранительным» органам и фактически выводит себя за пределы «нормальной» политической жизни. Точно так же поступает и «публичный» экономист.
Актеры и формы
Впрочем, изменение форм публичной деятельности экономистов связано не только с их взаимоотношениями с теневым чиновничьим мэйнстримом. Весьма принципиален и тот факт, что экономика в российской жизни ассоциируется с адреналином. Пусть вера в то, что «экономика рождает чудовищ», несколько утрачена, она все еще довольно крепка в российском общественном мнении. Сейчас реакция на «экономические ужасы» является намного менее эмоциональной, чем раньше. Поэтому, когда шок от «последствий экономики» стал проходить, политэкономисты поняли, что «спасти» для них экономику может только шоу. Одной частью шоу стали акции «Яблока» по проверке затрат воды в российских квартирах, другой — демонические описания последствий тех или иных реформ (электроэнергетики, миграционной и так далее). Так что публичная экономическая риторика в значительном числе случаев изменяет свою стилистику: из чисто (или около-) научной эта стилистика становится все более и более экстремальной.
Вместе с тем экстремальная стилистика открывает для нас обратную сторону российской политики: бедность экономическими идеями. Если даже на выборах 1999 года сражались правая модель и модель ОВР, то ныне налицо своего рода идеологический бульон, в котором плавают все политические партии. Глазьева с его «нефтяной рентой» администрация с трудом вырвала у «левых», и это следует — без всяких преувеличений — считать ее серьезной победой. Та же самая рента — в несколько урезанном виде, то есть сокращенная с примерно 30 миллиардов долларов до примерно 3 миллиардов, — появилась в предвыборной риторике СПС. «Единая Россия» хотя и горячо обсуждала, но пока отвергла ренту, так как среди спонсоров партии слишком много топливных компаний. Феерическое богатство борьбы экономических идей 1990-х годов сошло «на нет», сведя к минимуму участие экономистов в написании программ различных политических партий.
Последнее, впрочем, вполне логично. Согласно результатам недавних опросов, программы партий интересуют около 5% избирателей. Причем из этих 5% существенную часть составляют журналисты, экономисты и политики[3]. Получается, что программы и предвыборные платформы партийные функционеры пишут преимущественно для себя и своих коллег. Основная задача этих программ и платформ — не изменить тем или иным образом жизнь страны, а удачно использоваться в пиаре.
Вторая задача экономической программы партии — сочетаться с имиджем партийных лидеров. Ведь экономические тезисы можно и подправить или даже изменить, а лидеров никто править или менять не будет. Так что получается, что партиям вовсе не нужны экономисты, для того чтобы писать программы. Задача экономистов состоит в том, чтобы пиарить написанные политиками и пиарщиками программы, создавая вокруг них ореол научности. Легитимация знанием — фактически единственное, что остается партийным экономистам.
Эта группа существенным образом отличается от публичных экономистов и по манере поведения. Экономисты партийные в значительной степени непубличны, они выступают в качестве экспертов. Публичный экономист, как и любой публичный деятель, стремится всячески уменьшить дистанцию между собой и аудиторией. Партийные экономисты, в подавляющем большинстве уступившие лидерство в партиях политикам, говорят с аудиторией с высоты собственного знания. Причем они скорее изображают экспертов, выступают как эксперты. В преувеличенном изображении — залог преувеличенного восприятия, ведь по сравнению с профессионалом изображающий его актер зачастую делает намного больше лишних движений, за счет которых ему и верят. Профессионал выступает серо и неинтересно, он не делает шоу, а именно шоу — это то, что востребовано зрителем. Партийные экономисты в большинстве случаев предлагают свой, особенный вид шоу — шоу экспертов.
Наконец, к этой группе примыкает еще одна, которую можно назвать «руководители экономических центров, выступающие на публике». Они редко участвуют в составлении экономических документов партий. Исключения, конечно, встречаются, но они весьма индивидуальны и не составляют самостоятельной тенденции. Выступление таких экономистов в большинстве случаев — это чистый самопиар, «реклама самого себя» и своего центра. Тем не менее данные выступления влияют на общую циркуляцию экономических идей в политике и поэтому все же должны учитываться при составлении целостной картины влияния российской экономики на политику.
На грани самосохранения
Самое сложное в судьбе руководителя экономического центра — остаться на грани публичности и непубличности. Если экономист переходит некую грань, за которой становится уже полностью публичным, то он фактически встает на скользкую дорожку, которая в перспективе может вывести его за пределы сообщества респектабельных коллег. Вместе с тем некоторая публичность, возможность выступать на людях и заставить их себя слушать — значительный ресурс для руководителя экономического центра. В ситуации, когда конкуренция между центрами стремительно развивается, публичность руководителя или знакового эксперта является для того или иного центра важным конкурентным преимуществом. В стремлении довести это преимущество до максимума многие экономисты все же переходят в публичную сферу. После чего зачастую старательно пытаются вернуть себе прежнюю респектабельность, полностью отказываясь от какой бы то ни было «публичности».
Впрочем, можно говорить и о том, что спрос на публичных руководителей центров все же есть, пусть и не весьма существенный. Спрос присутствует, прежде всего, со стороны крупных государственных чиновников, которые нуждаются в том, чтобы их экономические решения казались в той или иной степени научно обоснованными. В этом отношении непубличный советник-экономист не решает проблемы, так как его присутствия в окружении, например, президента никто не заметит. Взять в качестве советника просто публичную фигуру и заставить ее заниматься экономикой — занятие довольно бесполезное, так как экономический советник должен обладать известными публике качествами эксперта. Наконец, советник по экономике — это всегда в той или иной степени фигура символическая. Он довольно часто ассоциируется с решением той или иной задачи, которая стоит перед его новым хозяином, так что должен сложности этой задачи в той или иной степени соответствовать. Для экономиста участие во власти, пусть и в качестве советника, зачастую — настоящее исполнение мечты, так как он получает возможность в той или иной степени реализовать свои «сокровенные» экономические воззрения, которые имеет большинство состоявшихся в профессиональном отношении экономистов.
Таким образом, имеет место своего рода противоречие. Экономист, в качестве главы того или иного центра, хочет попасть во власть. Власть, в лице того или иного чиновника, хочет пользоваться советами экономиста. Но когда они «встречаются», то результат чаще всего оказывается довольно плачевным, так как у власти собственная логика, а у экономиста — своя. И экономист либо теряет свои качества экономиста, становясь чиновником и поступая как чиновник, либо, фактически оставаясь представителем власти, вступает с этой властью в конфликт. То есть вступает на дорогу, которая, в конечном счете, может привести его либо к имиджу «городского сумасшедшего», либо к участию в выборах «от оппозиции».
О правильности простых решений
Дорога экспертов-экономистов во власть весьма трудна. Пиар за счет партий удается лишь единицам. Если после кампании 1999 года партии еще были готовы создавать некие квазинезависимые аналитические структуры, призванные вырабатывать те или иные экономические программы, то в преддверии кампании 2003 года эта тенденция окончательно угасла. Партии в подавляющем большинстве настолько раздули свои штаты, что считают необходимым справляться со всеми задачами собственными силами. Редкие случаи симбиоза, когда партия пользуется услугами известного экономиста, тем самым лишь упрочивая его репутацию, возможны преимущественно «по любви», как, например, между СПС и Евгением Ясиным.
Ровно тем же самым образом, «в рамках дружеского партнерства», осуществляется сотрудничество между финансовым блоком правительства и администрации президента и рядом экономических центров. Чиновники из министерств и эксперты из экономических центров просто имеют близкие взгляды на ключевые проблемы экономического развития и поэтому готовы сотрудничать друг с другом. Того, что, казалось, должно составлять творческую основу отношений между консультантом и его клиентом-чиновником, — акта убеждения — в данном случае не происходит. Представители центров просто подводят научную базу под те решения, в необходимости которых уверены и они, и их партнеры во власти.
Не менее стабильные отношения возникают в том случае, когда их двигает простейший интерес — денежный. Значительное число богатых людей как в Москве, так и в особенности в провинции готово за ту или иную сумму стать советником федерального или регионального чиновника по тому или иному вопросу. Принципиально то, что с момента оформления «сделки» бизнесмен существенно повышает свой статус, а зачастую получает возможность так или иначе — только не вызывая неудовольствия патрона — способствовать принятию необходимых для него решений. Подобная практика в последние годы стала довольно распространенной, но говорит она о девальвации даже не столько «экономического советничества», столько «советничества вообще».
Все названные модели взаимоотношений между политиками (чиновниками) и экономистами довольно прочны. Сложности между названными сторонами начинаются лишь тогда, когда отношения между ними определяются не названными простыми мотивами, а соображениями политической целесообразности. Потому что нет ничего более противоречивого и изменчивого, чем политическая целесообразность.
В заключение
Итак, самостоятельное участие экономистов в политике можно поставить под серьезный вопрос.
Экономисты в политических партиях обречены на полное подчинение политикам и кризис своих творческих возможностей. Напомним: партии присутствуют на российском политическом рынке, прежде всего, не как проводники той или иной идеологии, а как бренды. Параметры бренда, например, КПРФ, в том числе и экономические пристрастия людей, которые продвигают его на тех или иных выборах, в целом практически очевидны. И как показывают последние выборы, не столь важно, кто именно продвигает бренд — Зюганов, Глазьев или, например, Маевский, — результат минимум в 20-30% с перспективой роста до 35-40% в особо протестных регионах партии гарантирован. Процент может увеличить или уменьшить удачный или неудачный визуальный ряд, связанный с раскруткой партии. Процент могут увеличить удачные лозунги, однако самое страшное, что может сделать партия, — это неудачно пытаться выйти за пределы бренда, разрушить его. Так что новые идеи — а значит, и экономисты, которые время от времени пытаются провести данные идеи в программы политических партий, — во многом страшнее, чем отсутствие идей — и экономистов — вообще.
Разумеется, борьба за экономические идеи идет. Однако борьба идет за проверенные экономические идеи. Например, упомянутая выше идея повышения «нефтяной ренты» выдержала испытание выборами в Красноярске, после чего политические партии сочли возможным ее использование на федеральных выборах. Экономисты с проверенными идеями — проверившие их «на себе» — будут пользовать спросом, но как раз они-то и являются в среде экономистов весьма редким исключением.
В органах государственного управления экономистов все более активно заменяют чиновники. Наконец, в публичной политике надо говорить о появлении принципиально нового типа «специалистов от экономики» — «антикризисных менеджеров». В этом плане крайне показательны выборы в Красноярске, где, наверное, самый перспективный экономист российской политики — Сергей Глазьев — соперничал с Александром Хлопониным и проиграл. За Хлопониным последовал Мустафа Батдыев в Карачаево-Черкесии, на очереди Дмитрий Зеленин в Тверской области. Так что ключевой вопрос, на который «экономика» в ближайшие годы будет «отвечать» в российской политике: не «куда направить развитие России?», а «что делать с тем, что уже есть?»[4]. И отвечать на него, по всей видимости, будут не экономисты, а чиновники и «антикризисные менеджеры».